Василий Авченко. Десант за красотой. От Москвы до Маньчжурии: пути познания Михаила Анчарова. — «Юность», 2023, № 3 <https://magazines.gorky.media/unost>.
«С началом войны [Михаил Анчаров] явился в военкомат. Хотел попасть в летчики — а получил направление в формировавшийся тогда Военный институт иностранных языков Красной армии. <...> Выпускников ВИИЯКА направляли в армейские разведслужбы, военную контрразведку Смерш, органы НКВД. Многие из них позже прославились на других фронтах: композитор Андрей Эшпай, писатель Аркадий Стругацкий, актер Владимир Этуш, мультипликатор, создатель „Каникул Бонифация” Федор Хитрук, журналист-международник, автор „Ветки сакуры” Всеволод Овчинников… В основном курсанты, понятно, учили немецкий, знакомый еще по школе. Зачастую дело ограничивалось полугодовыми курсами — и вперед, на фронт. Анчарову, однако, почему-то выпало учить китайский».
Ольга Бартошевич-Жагель. Ода Сталину как чужое слово. Сталинистские стихи Мандельштама и кризис отношений со значимым Другим. — «Пироскаф», выпуск 1 (Зима 2023) <https://pyroskaphe.ru>.
«Существуют две основные версии появления сталинской оды: согласно первой, Мандельштам „все понимал”, но в ссылке „прогнулся”, решил выслужиться перед властью, что простительно в его ситуации в 1937 году. М. Л. Гаспаров показал, что ода была написана искренне и в той же поэтике, что и другие стихи января 1937 года. Причину этого Гаспаров видит в мандельштамовской неуверенности в себе на фоне окружающей сталинианы, давая этой неуверенности „классовое” объяснение: „Разночинская традиция Мандельштама не допускала мысли, что один поручик идет в ногу, а вся рота — не в ногу”. Однако разночинцем Мандельштам был и в 1931-м, когда он шел „не в ногу”, и летом 1935-го, когда он раскаивался в приспособленчестве перед советской действительностью, в том, что написал, как он выразился, „подхалимские стихи”. По другой версии, Мандельштам был просто „шизофреником” — то ли на момент написания оды (как уверяет Ахматова, он ей позже говорил, что „это была болезнь”), то ли всегда, и именно психической болезнью объясняются его метания от панегирика революции до резких обличений в адрес „века-волкодава”».
«У меня иное объяснение: Мандельштам был действительно неуверен в себе, его способность говорить со страной „на равных” была нестабильной — но она зависела не от „психического здоровья”, а от того, насколько для него был возможен диалог на равных со значимым Другим. (Введенный американским психиатром и психологом Гарри Салливаном концепт „значимого Другого” (Significant Other) используется в психологии личности и социальной психологии. Он обозначает авторитетного близкого человека, чаще всего в детско-родительских или любовных отношениях, который оказывает влияние на индивида, определяет формирование его социальных отношений и его образа „я”.)».
Сергей Беляков. «Не надо бояться печатать талантливых, но неформатных авторов». Беседу вел Борис Кутенков. — «Формаслов», 2023, 15 мая <https://formasloff.ru>.
«Статью я написал, так как работал в жюри премии [«Неистовый Виссарион»] и получил в свои руки огромный материал для обобщения и анализа. Больше семидесяти критиков. Там можно выделить такие тенденции. 1. Мало „чистых” критиков, большинство — прозаики, поэты и филологи, которые более или менее регулярно пробуют себя и в критике. 2. Стирается грань между критикой и литературоведением. Филологи приходят в критику и навязывают свои методы, свои правила. Получается усложненная, филологизированная критика, или уже не критика, а просто настоящее литературоведение. 3. Этой тенденции противостоит другая: литературные обозреватели из печатных и электронных газет, напротив, упрощают критику. Они часто поверхностны. 4. Почти полное исчезновение жанра обзорно-аналитической статьи».
«Я за то, чтобы формат толстого журнала сохранялся, но изменения в нем необходимы, а не все мои коллеги [по журналу «Урал»] это понимают. Скажем, я считаю, что снова настало время печатать в журнале большие тексты, романы с продолжением на много номеров. Современное издательство все реже решается печатать книгу даже не только начинающего, а просто нераскрученного автора, предлагая ему ограничиться электронной версией. Но электронные носители информации, на мой взгляд, ненадежны. Сегодня сайт есть, а завтра он исчезнет и унесет творчество своих авторов в небытие. А журнал выходит на бумаге, поступает в библиотеки. Словом, журнал может заменить книгоиздателя. И не надо бояться печатать большие романы. Их совсем не обязательно сокращать до „журнального варианта”, чтобы запихнуть в один номер».
Инна Волошина. Уроки умирания. Вступление Ирины Роднянской. — «Знамя», 2023, № 5 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Инна [Волошина] — не сразу, притом прежде, чем я прочитала опубликованное ею ранее, — надумала показать мне свои новые опыты в прозе; поэтому я восприняла их „с чистого листа” (один из них и решаюсь представить „Знамени”). Тут для меня явственно прочиталось главное и ценное — то самое, что сделало ее таким помощником в палате хосписа, какой бывает „важнее профессионального врача”, а, транспонированное в текст, значимо утверждает ее писателем. Это дар проникновения в личность Другого (того, кто „не-Я”, как сказал бы Андрей Битов, всю жизнь трудившийся над этой задачей): дар сочувственный, сострадательный — и одновременно зоркий вне сентиментальных иллюзий. Описывая свою работу с пациентками хосписа, она имеет полное право сказать: уже „знаю об этих женщинах больше, чем их собственные дети”. Это процесс превращения „дальнего” в „ближнего” (см.: Лк., 10, 29-37) — качество не только „милосердного самарянина”, но, в данном случае, и литератора-психолога, безыскусственной, но не безыскусной речью сумевшего передать столь редкий опыт» (из вступительного слова Ирины Роднянской).
Федор Гиренок. Можно ли быть человеком, будучи нечеловеком? Федор Гиренок критикует нечеловеческую антропологию. — «Нож», 2023, 15 апреля <https://knife.media>.
«Нечеловеческая антропология — это изобретение западной мысли, которая, не ответив на вопрос о том, что есть человек, решила, что нет никакой границы между человеком и его ближайшими генетическими родственниками. Первый нечеловеческий антрополог — Аристотель».
«Для Аристотеля человек есть наиболее известная, понятная и простая вещь, через которую можно объяснить все остальное более сложное, непростое и непонятное».
«Аристотель, открыв вопрос о бытии для европейской философии, закрыл для нее вопрос о том, что есть человек. Закрыл так, что даже у Канта не получилось его переоткрыть».
«О том, что есть, можно говорить только на языке истины, а не на языке толерантности».
«Гуманизм цивилизации оправдывает равенство людей. Но равенство является не антропологической категорией, а социальной. Антропологически люди неравны. И это неравенство необходимо отмечать в языке».
Михаил Горелик. Еще прогулки по Нарнии. — «Иностранная литература», 2023, № 4 <https://magazines.gorky.media/inostran>.
«„Хроники Нарнии” — проекция Евангелия на сказочный мир, однако, сочиняя свои сочинения, Клайв Льюис заглядывал не только в Евангелие, но и (чтобы не впасть в односторонность) — в „Золотого осла”. Усердный ученик Апулея, он трансфигурирует телесность, приводя ее в соответствие с духовностью: гадкие мальчики превращаются в свиней, Юстес — в дракона, злобная дама — в змею (все из Нарнии), злобный дух — в сороконожку („Письма Баламута”). Но это все вариации образа. Между тем есть эпизод, который апеллирует к Апулею прямым и наглядным (нагляднейшим) образом: магическое превращение в осла и магическая же процедура, восстанавливающая статус-кво».
«„Хроники Нарнии” — в сущности богословский роман, своего рода Summa theologiae для детей и подростков, и в таком качестве апеллирует не только к Евангелиям, но и к святоотеческой и более поздней богословской рефлексии. В качестве примера — христологический спор, в котором говорящий нарнийский конь Игого, в детстве похищенный, а ныне возвращающийся в Нарнию, делится своими соображениями о природе Божества: идея воплощения представляется ему смехотворной. У его богословия большой культурный бэкграунд, уходящий корнями в гностицизм II века: Бог не может стать плотью. Игого не имеет об этом бэкграунде ни малейшего представления: он одинокий мыслитель и додумался до своих идей совершенно самостоятельно. Ответ дается ему асимметричный: не в умозрении, а в откровении. <...> Помимо всего прочего, история эта апеллирует к неверию Фомы (Ин. 20:24-28). Игого раскаивается: он сознает, что есть грань, за которой умозрение бессильно».
Другие прогулки Михаила Горелика по Нарнии см.: «Новый мир», 2018, № 2; «Иностранная литература», 2020, № 7.
Игорь Гулин. Всему не свое время. Как Владимир Казаков реанимировал обэриутский абсурд в эпоху застоя. — «Коммерсантъ Weekend», 2023, № 14, 28 апреля <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«О биографии Владимира Казакова известно довольно мало. Родился в Москве в 1938 году, не получил высшего образования, с 1959 по 1962 год жил на Колыме, меняя экзотические профессии — промывальщик золота, взрывник, учитель у кочевых чукчей. Однако этот типично оттепельный эпизод, кажется, никак не отражается в его творчестве. Всерьез он начинает писать в середине 1960-х. В 1966 году знакомится с живым патриархом футуризма, восьмидесятилетним Алексеем Крученых, и получает от него благословение. Вторым его наставником становится хранитель футуристических архивов, филолог, искусствовед и поэт Николай Харджиев. Во второй половине 1960-х несколько казаковских миниатюр печатают журналы (в том числе забавным образом „Сельская молодежь”). Больше прижизненных публикаций на родине у него не было — ни в официальной печати, ни в самиздате. Зато в начале 1970-х Казакова открывают на Западе. В Германии выходят две книги в переводе и пять по-русски. С начала 1980-х он живет затворником, почти ни с кем не общаясь, и умирает в 1988 году. Спустя пять лет после его смерти наследие Казакова начинает издавать в России специализирующееся на авангарде издательство „Гилея”. На рубеже 1990-х и 2000-х вокруг его имени возникает небольшой, но вполне ощутимый культ. В восприятии читателей Казаков оказывается одним из главных позднесоветских наследников обэриутов. Но если, при всей их сложности, тексты Хармса, Введенского и их друзей понятным образом вписываются в свою эпоху, считываются как реакция на крах авангарда и утверждение сталинизма, то отношения Казакова со своим временем гораздо более загадочны».
Игорь Гулин. Ошибка выживавшего. Как опыт нелюбви сделал Виктора Шкловского настоящим писателем и примирил с родиной. — «Коммерсантъ Weekend», 2023, № 13, 21 апреля.
100 лет назад в берлинском издательстве «Геликон» вышел роман Виктора Шкловского «Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза». «„Zoo” кончается парадоксальным скачком вбок — тем, что Шкловский называл „ходом коня” (название еще одной его книги, вышедшей в том же 1923-м и тоже в Берлине). Последнее письмо адресовано не Але, а во ВЦИК — его политическим противникам. Содержание письма — сдача. И весь роман оказывается разгоном, необходимым, чтобы эту сдачу совершить: „Я придумал женщину и любовь для книги о непонимании, о чужих людях, о чужой земле. Я хочу в Россию”. В сентябре того же года Шкловский действительно возвращается в СССР. Начинается новая жизнь, и последнее письмо „Zoo” в этой жизни многое определяет. Всю ее можно описать как серию сдач: эсера перед большевиками, большого ученого — перед халтурой, авангардиста — перед требованиями соцреалистического метода. Апология такой сдачи — вышедшая в 1926 году „Третья фабрика” (ее иногда называют заключительной частью трилогии, начатой „Сентиментальным путешествием” и „Zoo”). Сквозной мотив этой книги — необходимость отказа от себя, потребность быть обработанным эпохой — „как лен на стлище”. Дело здесь не в конформизме и тем более не в трусости, а в нежелании становиться тем самым лишним человеком — в литературе, в социальной жизни и в любви тоже. Своей ученице Лидии Гинзбург Шкловский говорил, что вся его способность к несчастной любви ушла на Эльзу, и теперь он может любить только счастливо. Берлинский эпизод был загибом, ошибкой в этой биографии вдохновенного приспособленца. Именно так — как об эффекте путаницы, документе блужданий — Шкловский говорил о „Zoo” последующие шестьдесят лет, дописывая новые предисловия для переизданий, возвращаясь к книге в воспоминаниях. Парадокс — но парадокс абсолютно в духе Шкловского — в том, что благодаря этой ошибке родилась его главная книга».
Дмитрий Данилов. «Ничего не делать — невероятно трудное дело». Павел Басинский поговорил с прозаиком и драматургом о его необычном хобби: Данилов путешествует в поездах по самым глухим железнодорожным веткам России. — «Год литературы», 2023, 27 апреля <https://godliteratury.ru>.
«Места выбираются двумя способами. Первый: я оказываюсь по делам в каком-то городе и изучаю маршруты местных поездов. Иногда какой-то маршрут кажется мне привлекательным, и я еду. Второй: я просто вспоминаю или вижу на карте какой-то маршрут, по которому давно хотел проехать (а я очень люблю железные дороги и отчасти знаю их), понимаю, что сейчас есть время, силы и настроение проехать по этому маршруту, и — еду. Этот цикл писался с начала 2022-го до весны 2023 года, хотя и раньше я спонтанно совершал подобные путешествия, просто не фиксировал их на бумаге (вернее, в компьютере)».
«Наверное, для погружения в какое-то приятное состояние отсутствия событий, для продвижения среди однообразной пустоты (обычно леса). Чтобы хотя бы на несколько часов почувствовать, что прямо сейчас вокруг ничего не происходит. Наверное, наблюдается некоторая усталость от событий, которые наскакивают на нас со всех сторон. А когда едешь вот в таком поезде, событий нет. Это неожиданно оказалось очень целительным».
«Но это не безразличие, не ощущение „какая разница, все везде одно и то же”. Это какое-то сложное и, я бы сказал, драгоценное для меня ощущение, которое я затрудняюсь определить, дать ему имя и описание. Да, одно и то же, но это такое одно и то же, которое хочется каждый раз переживать заново. И чтобы оно не кончалось».
См.: Дмитрий Данилов, «Пустые поезда 2022 года. Серия поездок» — «Новый мир», 2023, № 7.
Завтра увижу Элизий земной: каким будет новый поэтический журнал «Пироскаф». Интервью с главным редактором «Пироскафа» Александром Переверзиным — о том, почему умирают поэтические сборники, жива ли традиционная поэтика и каковы главные темы всей русской поэзии. Текст: Вячеслав Немиров. — «Год литературы», 2023, 27 апреля <https://godliteratury.ru>.
Говорит Александр Переверзин: «„Пироскаф” — название одного из последних стихотворений Евгения Баратынского. Стихотворение было написано, когда поэт отправился в морское путешествие в Италию. „Пироскаф” — это, можно сказать, завещание. Пассажиры пироскафа на новом для того времени виде транспорта отплывают в неизведанные земли, вокруг них — бушующая стихия. И вместе с тем они двигаются и внутрь себя. Баратынского, современника Кьеркегора, можно назвать первым экзистенциалистом в русской литературе. Мне близка его поэзия, поэтому выбора особенного и не было — я давно носился с этой идеей, а после того, как закрылось издательство „Воймега”, и мы с коллегами задумали делать журнал, решили, что он обязательно должен называться „Пироскаф”».
«Разумеется, некоторая архаизация есть — это дань Баратынскому, и в его лице — дань вообще классической русской поэзии. В традиционной поэтике, в русле которой находится „Пироскаф”, всегда было место новаторству. Все выдающиеся русские поэты были одновременно и верны традиции, и становились новаторами. Но стоит понимать, что во времена Баратынского пироскаф был новым видом транспорта. Это одновременно парусник и пароход. У корабля сохранялись паруса, но было и гребное колесо — при необходимости запускалась турбина, и судно могло плыть против ветра. До этого мореплаватели могли полагаться только на попутный ветер и весла. И в этом тоже был вызов стихии, победа над ней».
«Самый простой способ для поэта получить известность — эксплуатировать актуальные темы. Двадцать лет назад в поэзии продвигали одну повестку, десять — другую, сейчас третью. По-настоящему для поэта важны только две темы: смерть и любовь. Эрос и Танатос всегда были в центре мировой и русской поэзии».
«К Алексею Толстому я относился враждебно, считал его подлецом». Алексей Варламов — о героях своих биографических книг. Текст: Лена Ека. — «Горький», 2023, 15 мая <https://gorky.media>.
Говорит Алексей Варламов: «Жили два замечательных писателя — Михаил Пришвин и Иван Бунин. Они были земляки, жили по соседству в Елецком уезде, ходили в одну гимназию, учились у Розанова. Бунин не принял советскую власть и эмигрировал. Пришвин, который сначала яростно проклинал большевиков, со временем перешел на их сторону. Почему этот умный, честный, мужественный человек сделал такой выбор? Я хотел найти истинную причину, так как знал, что Пришвин сделал это не из подлости или трусости. Сначала Михаил Михайлович воспринимал революцию как войну между мужиками и большевиками и отрицательно относился к обеим сторонам. Революционеры были для него сектантами, узурпаторами, а мужики — стихийной, анархической, разрушающей силой, лишенной государственного начала. Творческий человек, каковым он справедливо себя считал, страдал и от тех, и от других. Но в конце концов Пришвин пришел к выводу, что большевики — меньшее зло, чем мужики. По его мнению, советская власть и большевизм при всей их жестокости были необходимым этапом, через который России неизбежно следовало пройти. Михаил Михайлович считал большевизм горькой пилюлей, которую страна должна проглотить, чтобы выздороветь и развиваться дальше. К Сталину он относился с огромным уважением, но только до определенного времени. Это довольно непростой момент в его биографии».
«До революции он [Пришвин] был писателем третьего ряда, его затмевали такие крупные фигуры, как Горький, Бунин, Куприн, Андреев, Бальмонт, Мережковский, Гиппиус... Он был очень самолюбив и жутко злился, что чувствуется по его дневникам. Несмотря на неприятие революции, из России писатель не уехал, и в 1920-е годы из третьего ряда перешел в первый — а все потому, что прежние властители дум либо ушли в подполье, либо оказались в изгнании, либо погибли. Пришвин понимал, что своим литературным успехом обязан революции. Как он сам писал, революция ему „дала литературной землицы”».
Ключ от тайной комнаты. Переводчик — как рояль, который должен быть настроен идеально. Беседу вела Юлия Скрылева. — «Литературная газета», 2023, № 19, 17 мая <http://www.lgz.ru>.
Говорит Ася Петрова, руководитель новой магистерской программы СПбГУ «Петербургская школа литературного перевода»: «Философия перевода — это наука о смирении. Мало где ее сейчас преподают. Смирение вообще не в моде у молодых людей. В моде напористость. Но одно другому вообще-то не мешает. Так вот о смирении: человек, который собирается стать переводчиком художественной литературы, должен с самого начала осознать, что никакой перевод никогда не будет иметь никакого отношения к оригиналу. Мы любим рассуждать о качестве перевода, о верности, о точности, об эквивалентности и адекватности. Да, все это и многое другое имеет огромное значение, не стоит его преуменьшать. Но вне зависимости от всего перечисленного перевод никогда не будет не то что ближе или дальше… он никогда в принципе не будет состоять ни в каких отношениях с оригиналом. Нельзя „сказать почти то же самое”, перефразируя Эко. Можно сказать либо одно, либо другое».
«Внутри так называемой философии перевода — и психология перевода, и антропология перевода, и социология перевода, и теология перевода. Почему важна эта дисциплина? Потому что надо, простите, отвечать за свои слова».
Владимир Козлов. Поэзия как собирание целого человека. — «Prosōdia» (Медиа о поэзии), 2023, на сайте — 21 мая <https://prosodia.ru>.
«Мне кажется, сегодня поэзия гораздо в большей степени, чем в новых шедеврах, нуждается в осмыслении собственного назначения. Чем больше работающих, живых определений поэзии в литературной кухне художника, тем лучше. <...> Ранее приходилось писать о поэзии как пути преображений, поэзии как борьбе за выживание играющего ребенка, поэзии как полной противоположности идеологии».
«Так вот, поэзия для меня — место собирания разорванного человека, пространство, в котором возможен целый человек. Это состояние естественного бытия собой, к которому сегодня приходится изо всех сил стремиться, чтобы иногда его ощущать. В этом смысле главная функция поэзии сегодня — антропологическая. То есть она позволяет сохранить тот вид человека, который понимает в чем смысл человека как целого».
«Целостность — важнейший критерий поэтического текста. Целостность — очень непростая характеристика текста, но можно сказать просто: когда читаешь стихотворение, образ либо возникает, либо нет. Если нет, текст разваливается на составляющие, приемы, фразы — о них можно говорить по-отдельности, но они вместе образуют лоскутное одеяло. Лоскутное одеяло — еще один образ для характеристики естественного состояния, в котором пребывает человеческое сознание современного человека. <...> Если образ появился в тексте, если он важен, значит он будет развиваться, вокруг него будет закручиваться драматургия стихотворения, вокруг него будет разворачиваться мир стихотворения. Если не разворачивается, значит образ неважен. Если каждая новая строка дает новый образ, который не получит развития, если все образы стихотворения неважны, значит перед нами просто речевой фонтан, событие речи, которая не понимает, о чем и зачем она».
«Осознание своей греховности поэтом, осознание человеком того факта, что он может быть — и, возможно, в данный момент является — чудовищем, мне кажется важнейшим этапом видовой эволюции. Это обретение вовсе не означает просто утерю сладостного состояния невинности, ее возможность обязательно останется. Только через осознание разорванности открывается возможность собрать себя обратно, попытаться преодолеть разорванность, противопоставить что-то навязанной фрагментарности, сшить фрагменты ритмом, рифмами, образами и мотивами. Это та работа, которая совершается в пространстве поэзии — и закончить ее невозможно».
Анатолий Королев. Палата планеты. К 90-летию со дня рождения Владимира Лакшина. — «Литературная газета», 2023, № 17, 3 мая.
«Будучи знаком с Владимиром Яковлевичем Лакшиным последние пять лет его жизни, я, неплохо зная его внешнюю жизнь, почти ничего не ведал о сокровенном, о его личной судьбе. Так, однажды он обронил в разговоре со мной загадочную фразу: „Всю войну моя нога не касалась земли”. Что значит „не касалась’? Но спросить я не решился. Прошло несколько лет, и уже после смерти Владимира Яковлевича я узнал, что этот гибкий, стремительный, энергичный человек в детстве был тяжко болен костным туберкулезом и все пять лет войны провел в постели, в специальном гипсовом корытце-кроватке, туго зашнурованный фиксатором, а еще пленнику полагались подножники плюс груз на больную ногу, а под колено здоровой ноги — песочник. Как я понимаю — мешочек с песком. Лежать ты мог лишь на спине, а повернуться по-домашнему на бок уже ни-ни… Обсуждая эти печальные подробности с его женой, Светланой Николаевной, я вдруг узнал, что Лакшин написал целую повесть об этой полосе своей жизни, „Закон палаты”».
«Однажды я заговорил о книге Лакшина с Андреем Битовым, и мы пришли к общему мнению: перед нами русский вариант „Повелителя мух” Голдинга, только без экзотики необитаемого острова и без игр на пляже, без хеппи-энда, и потому текст еще более правдивый и беспощадный».
Дарья Леднева. [Даша Матвеенко. Чужая юность. «Новый мир», 2022, № 7, 8, 9] — «Звезда», Санкт-Петербург, 2023, № 4 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Середина блистательного XIX века. Надя — внебрачная дочь. Мать ее Евдокия хранит любовь и верность отцу Нади, мужчине, с которым у нее никогда не будет семьи. Надя же, как бы повторяя судьбу матери, восторженно влюблена в человека не своего круга и возраста, известного писателя и музыковеда князя Одоевского, чьи сочинения изучила от корки до корки. Но любови эти не делают Евдокию и Надю несчастными, а, напротив, возвышают, облагораживают и придают сил. На лекциях в Петербургском университете Надя знакомится с другой свободолюбивой барышней княжной Александрой Щетининой, которую, впрочем, ждет обычная счастливая судьба и замужество. (Считается, что женщинам дозволялось присутствовать на университетских лекциях, по разным источникам, с конца 1850-х или с 1860 года; и здесь есть временная несостыковка: в романе говорится о строительстве — „Думаю, работы нам предстоит еще лет на пять” — железной дороги между российскими столицами, а она вошла в строй в 1851-м.) В отличие от Нади и Вари Тумановой никакие обстоятельства не мешают Саше соединиться с возлюбленным. Пожалуй, апофеозом романтизма становится Варя Туманова: влюбленная в осужденного вольнодумца, она оставляет свет и следует за ним в Сибирь. Какое же повествование о юности обходится без стремления к свободе и самостоятельности? Автору удалось найти интересное стилистическое и композиционное решение: иногда в повествование XIX века врываются отголоски современности. Сквозь время и пространство небольшими вкраплениями прорываются заметки, написанные от лица героини из нашего века. И две эпохи накладываются, соприкасаются, но не проникают друг в друга».
Александр Марков. Высшая лига и мы. — «Лиterraтура», 2023, № 206, 1 мая <http://literratura.org>.
«Имена русских писателей перестали делаться нарицательными. Говорили и говорят, условно, о писателях разных стран „бразильский Достоевский”, „индийский Толстой’, „американский Чехов”. Но невозможно представить „пакистанский Битов”, „японский Аксенов” или „южнокорейский Трифонов”».
«Прежде всего, последним русским писателем, имя которого стало нарицательным, был не Чехов, а Эдуард Лимонов. Например, Бегбедер, объясняясь с полицией, сравнил себя с Лимоновым, — имея в виду общий образ диссидента, нарушителя всех правил, имеющего проблемы с законом и при этом капризного индивидуалиста, циника-провокатора. Такое сочетание, действительно, уникально; и если в какой-то стране появляется индивидуалист-нонконформист, политик-не-политик, это будет иранский или чилийский Лимонов. Отдельный вопрос о литературах без государства, скажем, кем будет баскский или курдский Лимонов, но во всяком случае, такое сочетание не выглядит невероятным, как и баскский Солженицын, если такой будет или есть. Конечно, здесь сыграло свое роль сочетание нескольких факторов: французское гражданство Лимонова, или то, что французский перевод его главного романа был озаглавлен по самому скандальному эпизоду. Но нельзя не признать, что распространение сетевой словесности во всем мире, с ее совсем другими стандартами провокационных текстов, конечно, не позволяет возникать новым Лимоновым».
«Но и те современные русские писатели, которые работают как Чехов, то есть имеют свою форму авторства, а не используют ресурс авторства для работы внутри различных моделей, имеют институциональное сопровождение, которое и сбивает с толку наблюдателей из других стран. Например, Людмила Петрушевская — столь же автор всего своего, что и Чехов или, скажем, Параджанов в кинематографе; все, что она делает, происходит из ее авторства, а не отдельно поставленных перед авторством задач. Но если Петрушевская дает концерт в клубе, то перед нами не кабаре Петрушевской, не мюзикл Петрушевской, не перформанс Петрушевской, для которого еще нет названия, а один из пунктов программы работы клуба. При других условиях слово „петрушевская” в названии подобных выступлений стало бы международным стандартом, как слова „кабаре”, „мюзикл” или „стэндап”, но этого не произошло, не возникло своего Дягилева для Петрушевской».
«Мы живем на инерции Советского Союза». Интервью с деканом факультета свободных искусств СПбГУ Андреем Аствацатуровым. Беседу вел Владимир Коваленко. — «VATNIKSTAN», 2023, 10 апреля <https://vatnikstan.ru>.
Говорит Андрей Аствацатуров: «В 90-е зарабатывали деньги, старались выжить. Я даже был вынужден бизнесом каким-то заниматься, по-моему, даже он был уголовно-наказуемым. Не смейтесь, тогда это все было в порядке вещей».
«Возникали даже какие-то взаимоотношения с местным рэкетом. Ну а что, это нормально было. Поговоришь, побеседуешь, просто другое время было, такое слегка бандитское. И, наверное, его вред, этого времени, с годами становился все ощутимей — мы все удивительным образом как-то очень быстро внутренне разлагались. Это ужасно разлагает: нищета, нелюбимая работа, которой очень много, не работа даже, а выживание и общая обстановка».
«Я ходил вооруженным — у меня был либо газовый пистолет, либо подсобное оружие для самообороны. Я даже пару раз дрался в 90-е. Сейчас весь этот мир, слава богу, ушел».
«Сейчас трудно представить меня в компании братков или бандитов, но в 90-е это было нормально, у меня самые разные были друзья. Авантюристы, какие-то братки, которые ко мне очень хорошо относились. Но я довольно рано начал преподавать. Я начал преподавать где-то с 1992 — 1993 года. Это мне сильно помогло».
Павел Нерлер. Путем потерь и компенсаций. Этюды о переводах и переводчиках. — «Семь искусств», 2023, № 3-4 (154), март-апрель <http://7iskusstv.com/index.php>.
«Поговорим же о переводах стихов Ван Вэя на русский и об их переводчике. Уже из приводившихся выше цитат видно (и слышно!), что в переводах Аркадия Штейнберга Ван Вэй прекрасно зазвучал по-русски. Опираясь на опыт и знания В. Сухорукова и на выработанные Л. Эйдлиным и уже устоявшиеся традиции переводов китайской классики (например, передача одного иероглифа одним значащим словом, не считая вспомогательных), он нащупал своеобразный „ван-вэевский” ритм, сочетающий в себе анатомическую жесткость (строго выдержанное число слов — иероглифов в строке) и физиологическую гибкость (вариация числа слогов в отдельных словах — иероглифах). Период этого ритма по своей протяжности и протяженности чем-то напоминает неспешный период прогулочного гребка в легкой двухвесельной лодке. Второе, еще более существенное достижение переводчика — абсолютная зримость его стихотворных переложений. Сделано все, чтобы и читатель — вслед за поэтом — читал, так сказать, с натуры. Выразительность многих стихотворений и отдельных образов просто изумительна, например: „Лотос качнулся — Рыбачьи плывут челноки”. <...> Конечно, свою неоценимую роль сыграло тут и юношеское увлечение переводчика ван-вэевскими „Тайнами живописи” (с рассказа об этой искре начинается послесловие А. Штейнберга). Но главное, видимо, в том, что переводчик — по целому ряду своих личных качеств и биографических штрихов — оказался вполне подготовленным к этой долгожданной встрече в веках. Автору этих строк известно, что значительную часть своей работы над Ван Вэем Штейнберг выполнил, живя в относительном уединении в одной маленькой и тихой деревушке на берегу впадающей в Волгу реки Хотчи, богатой рыбой и поросшей лилиями и камышом. В том же „качнувшемся лотосе” сразу угадывается наблюдательный рыбак, привыкший к месяцам и месяцам жизни „на реке”. Можно сказать, что и он — в свой черед — переводил с натуры».
Начало статьи см. в № 8 (147) «Семи искусств» за 2022 год и в последующих номерах.
Ольга Новикова. Душа моя написана. Мысли и наблюдения. Вступительная заметка Вл. Новикова. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2023, № 4.
«Это надо снимать, как пену с бульона. (По поводу одного интервью, где писатель дает волю своим злым чувствам.)».
Владислав Отрошенко. «На свете есть много других, вполне безопасных досугов, кроме литературы». Беседу ведет Шевкет Кешфидинов. — «Урал», Екатеринбург, 2023, № 4 <https://magazines.gorky.media/ural>.
«Интервью — это травма для скрытного существа, которое сидит в писателе. Литература проистекает из глубинного „я”, которому вредно, как и лохнесскому чудовищу, всплывать на поверхность. Вредно быть рассмотренным, сфотографированным, изученным. Интервью предполагает зондирование или эхолотирование этого глубинного писательского существа, у которого хорошо получается только одно — писать. Саморефлексия, самоосмысление, прояснение собственной писательской природы (неизбежные спутники интервью) оказывают негативное воздействие на пишущее существо и требуют впоследствии самолечения, которое состоит в забвении всего наговоренного в интервью, в возвращении к спасительному невежеству относительно самого себя. После каждого интервью необходимо время, чтоб знание о себе снова оказалось укрыто, как поется в песне про Штирлица, „большими снегами”».
«Сначала посреди ночи раздался телефонный звонок. Голос в трубке уточнил, со мной ли он говорит. Ночь в Москве была глубокая — телефонирующий говорил с акцентом, растягивая звуки наподобие мяуканья. Слова, которые он повторял — „Воланд… контракт… Рим…”, — не располагали к вере в реальность происходящего. Я ждал, когда какая-нибудь метаморфоза, например, переход на чистое — без всяких слов — мяуканье, выдаст потустороннюю природу голоса. Учитывая, что в разговоре то и дело звучало мефистофельское имя, а также длинную зимнюю ночь, вмещающую множество сновидений, наутро я и в самом деле подумал, что разговор мне приснился. Но вскоре выяснилось, что легкое примяукивание — это особенность произношения некоторых коренных римлян (что-то вроде аканья москвичей). Голос в трубке принадлежал не Бегемоту, а слависту Марио Карамитти. „Voland” — имя итальянского издательства, которым владеет Даниэла Ди Сора, профессор Римского университета „La Sapienza”, знаток русской литературы, поклонница Булгакова».
Ася Пекуровская. «Prix Nobel? Oui, ma belle». Главы из книги. — «Новая Юность», 2023, № 2 <https://magazines.gorky.media/nov_yun>.
«Но обстоятельства падения Эзры Паунда интересуют Бродского не более, чем его собственные обстоятельства интересовали Генсека. Он не только выносит приговор собрату по перу, но и посягает на его наследственную память. „Многие американские графоманы признали в Эзре Паунде мастера и мученика”, — пишет он, кажется, запамятовав, что в числе „графоманов”, признававших мастерство Э. П., были такие имена, как Томас Стернз Элиот, Эдвард Эстлин Каммингс, Эрнест Хемингуэй, Аллен Тейт, Жюльен Корнелл, Конрад Эйкен, Эми Лоуэлл, Кэтрин Энн Портер, Теодор Спенсер и даже покровитель Бродского — Уистен Хью Оден. Не упомянутым оказался также тот факт, что стараниями этих „графоманов” Пизанские кантаты (Pisan Cantos, 1948) Паунда получили премию (Bollingen Prize) как раз тогда, когда он был обвинен в государственной измене. По мнению многих, эта премия, впервые предложенная Библиотекой Конгресса, спасла Эзру Паунда от смертной казни. Присуждение этой премии стоило Библиотеке Конгресса потери привилегии предлагать премии от лица государства».
«В день начала Второй мировой войны Оден написал стихотворение („1 сентября 1939 года”), находясь в это время за пределами Великобритании, которую покинул, поселившись в Соединенных Штатах. „Его отъезд вызвал большое волнение в его стране. Его обвинили в дезертирстве, в бегстве из страны в момент опасности”, — писал Бродский в эссе, посвященном этому стихотворению Одена, все же умудрившись повернуть ситуацию против обвинителей. Оден, писал Бродский, „был как раз тем, кто не устает предупреждать о надвигающейся опасности в течение десятилетия <…> И его обвинители — левые, правые, пацифисты и т. д. — не видели этой опасности”. Но не могли ли смягчающие обстоятельства, которые Бродский отыскал для объяснения дезертирства Одена, быть при желании найдены для объяснения поступка Эзры Паунда? И знай Бродский, что именно Оден способствовал освобождению Паунда из психиатрической лечебницы, может быть, он умерил бы свой обличительный тон?»
«Не иначе как движимый желанием прояснить степень виновности Эзры Паунда, поэт Ален Гинзберг навестил Паунда в Рапалло в октябре 1967 года. И что же он услышал от „закоренелого” преступника? „Сплошной беспорядок… глупость и невежество”, — говорил о своих ранних воззрениях Паунд. А на обеде в Pensione Alle Salute da Cici в Венеции, где присутствовали, кроме Гинзберга, Петер Рассел и Михаил Рек, Эзра Паунд высказался более определенно: „Моей самой ужасной ошибкой были глупые провинциальные антисемитские предрассудки, которые в совокупности все испортили <…> и через семьдесят лет я нахожу, что я не был сумасшедшим, но был болваном <…> Я должен был быть способен на более умные поступки”».
«Писатель — это нелепое существо, которое черви едят дважды: сначала могильные, а потом библиотечные». Интервью с Павлом Крусановым. Беседу вел Владимир Коваленко. — «VATNIKSTAN», 2023, 12 мая <https://vatnikstan.ru>.
Говорит Павел Крусанов: «Сам я отношу себя к консервативному лагерю — пепел Новороссии стучит в моем сердце, — но при этом отдаю себе отчет, что, если вокруг останутся одни консерваторы, недолго и заскучать».
«Я с детства считал литературу волшебством. Отвечая на подобные вопросы, я уже говорил об этом: в моем представлении литература — прямая наследница магии. Вербальной магии, магии заклятия. Только дело в том, что талантливая книга, несущая в себе подобное заклятие, преображает мир не снаружи, а внутри нас».
«Собственно, „Укус ангела” — это попытка разобраться, что же такое имперское сознание или, вернее, имперское самоощущение. Это ведь не та вещь, которую берешь в магазине, и, если она оказалась тебе не по росту, всегда есть возможность ее вернуть или обменять — благо закон защищает права потребителя. Не знаю, что здесь сказать: творческий замысел — это алхимия, которая не оперирует формулами, а только образами и символами. Словом, я хотел написать полезную книгу для юношества о том, что надо мыть руки перед едой и уступать в трамвае место старшим, но вышло что-то совсем другое».
Игорь Плугатарёв. Генералиссимус Суворов: от Державина до поэмы Симонова. — «НГ Ex libris», 2023, 18 мая <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Об антологии «Суворов. Жизнь великого полководца в поэзии и изобразительном искусстве», составленной М. И. Синельниковым (М., «Грифон, 2022).
«165 рифмованных произведений 75 поэтов разных эпох и 154 „картинки” XVIII — XXI столетий упакованы в солидно выполненный на меловке увесистый том. Презентация сборника прошла в столичном Музее военной формы при немалом скоплении специалистов, так или иначе занимающихся суворовской темой. Рассказывали — заслушаешься! Но — к сборнику. Данную суворовиаду начиная с „века золотого Екатерины” по наши дни скрупулезно собрал поэт и литературовед Михаил Синельников, имеющий немалый опыт формирования подобного рода оригинальных собраний. Составитель считает, что ему удалось скомплектовать наиболее полную антологию из од и эпистол, песен и хоров, посвящений и виршей „по случаю” (например, „Его сиятельству графу А.В. Суворову-Рымникскому в проезд его через Белгород” Федора Мочульского — он же в церковном облачении архиепископ Курский и Белгородский Феоктист, 1729 — 1818). Нашлось также место эпиграмме. Много эпитафий. Широко представлено народное песенное творчество, в котором „Суворов — свет-батюшка” (а ведь о нем еще и былины слагали). Не говоря уже о традиционных стихотворениях и поэмах, посвященных „Русскому Марсу” — „Богу войны”. Стихотворения XVIII — XIX веков уважительно даны в стилистике оригиналов, без „перевода” орфографии и пунктуации на современный лад».
«Весьма жаль лишь, что книга „Суворов. Жизнь великого полководца в поэзии и изобразительном искусстве” вышла тиражом всего 300 экземпляров. И предназначена исключительно для библиотек суворовских военных училищ (СВУ), кадетских корпусов (КК) и президентских кадетских училищ Министерства обороны».
Подружить Психею и Музу. О литературной педагогике, воле к созданию текста и тайнах воспоминаний. Текст: Борис Кутенков. — «Учительская газета», 2023, № 18, 2 мая <http://ug.ru>.
Говорит Олеся Николаева: «Как ни странно, я [в Литературном институте] учу свободе, „самостоянью человека”. Кроме того, я учу их языку поэзии (потому что поэзия — это особый язык, отличный от языка житейского или языка прозы, несмотря на то что они могут быть на первый взгляд похожи). А запрещаю я себе переходить на личности при анализе стихотворений моих студентов: мы рассматриваем текст, а не устроение души. <...> Я бы отметила некую аутичность студентов нынешнего поколения, сугубый интерес к психоаналитическим терминам и практикам, зацикленность даже не на себе, а на своих текучих впечатлениях и ощущениях. Мое же поколение понимало, что значит „жить в культуре и культурой”, в своем роде это был способ экзистенциального выживания, почва, прикасаясь к которой, как богатырь русских сказок, преисполняешься силой».
Инна Ростовцева. Мысль трех веков горит огнем. Заболоцкий в Традиции: глубина постижения и новаторство. — «Литературная газета», 2023, № 18, 10 мая.
«Замечена связь Заболоцкого именно с системой „притоков”, с так называемыми второстепенными фигурами в русской классической поэзии. Так, Н. Тихонов называет имя поэта-сатирика XVIII в. А. Нахимова, Н. Степанов — сатирическую оду Г. Державина, А. Турков — в связи с „Торжеством Земледелия” — ироикомические поэмы В. Майкова. Речь идет, как правило, о влияниях. Между тем надо говорить о новаторском характере взаимоотношения поэта с традицией. Заболоцкий поддерживает в традиции то, что в силу тех или иных исторических причин не могло закрепиться, удержаться в творчестве поэта-предшественника, где он как бы нарушал собственную традицию, разламывал ее, изменяя порой даже собственное представление о себе. И в этом смысле автор „Столбцов”, „Торжества Земледелия”, „Лодейникова” питал свое новаторство ферментами, реально существовавшими в традиции».
«Поэтому в свете Заболоцкого по-новому выглядят для нас сегодня не только Г. Державин и К. Случевский, но и В. Бенедиктов, Я. Полонский, А. К. Толстой — они не без помощи автора „Столбцов” меняют свой масштаб второстепенных на самобытных, значительных, крупных; с другой стороны, уловленный ими, Заболоцкий как бы сам претерпевает мутации, обнаруживая новые — гротескные, иронические, элегические — грани своей художественной индивидуальности».
«Эдуард Лимонов в стихотворении „Саратов” („И сильный был в Саратове замучен...”) опирается на поэтику Заболоцкого, в частности „Столбцов”, когда пишет городской обезличенный, бездушный мир: „Фабрика слепая / глядит на мир, узоры выполняя / своим огромным дымовым хвостом...” А в стихотворении „И все провинциальные поэты / Уходят в годы бреды Леты <…> / Расстегнуты легко их пиджаки, / Завернуты глаза за край рассудка...” неожиданно „выныривает” интонация „Прощания с друзьями” Заболоцкого (1952)».
Юрий Сапрыкин. Правда о переломившемся времени. «Смерть Вазир-Мухтара»: Александр Грибоедов как архетип несбывшегося человека. — «Коммерсантъ Weekend», 2023, № 16, 19 мая <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«В „Вазир-Мухтаре” Тынянов пишет и о себе — хотя в 1927-м для него еще ничего не решено. Только что вышла его книга „Проблема стихотворного языка”, траектории основателей „формальной школы” уже расходятся, но, кажется, это еще поправимо; да, его коллеги больше про структуру, а Тынянов с его теорией смены „систем” и эпох — больше про время; но все же Тынянов вместе с Романом Якобсоном надеются на возрождение их общего дела, Общества изучения поэтического языка, и даже то, что Якобсон обосновался в Праге, не выглядит помехой. Их авторитет непоколебим, и уход из строгой науки в смежные области — историческую беллетристику или кино — пока еще выглядит проявлением избытка сил, „расширением пространства борьбы”. Но что-то уже случилось, и на „Смерти Вазир-Мухтара” будто лежит тень из будущего. Еще несколько лет — и Шкловский, самый близкий из ближайших друзей, напишет об увлечении формализмом как о научной ошибке и уедет в командировку на Беломорско-Балтийский канал. Формализм превратится в ругательство, от которого веет тюрьмой. Гениальные интуиции, которые могли бы изменить гуманитарную науку, останутся невоплощенными. Уже в конце 1920-х Тынянов почувствует первые симптомы болезни — это рассеянный склероз, который будет планомерно отнимать у него движение, память, мысль, превратит его последние годы в пытку. Подобно своему герою, Тынянов предчувствует „удивительную немоту” — но не просто собственную, писательскую, а немоту эпохи. Несказанные слова, ненаписанные книги, уничтоженные архивы».
«А архивы в начале 1826-го жгли так же, как в 1937-м, и теперь уже не разобраться, в каких на самом деле отношениях Грибоедов был с декабристскими тайными обществами. Реплика про „сто человек прапорщиков, которые хотят изменить весь правительственный быт в России” — это апокриф или точное свидетельство? Любил ли он в самом деле Нину Чавчавадзе или женился на ней от скуки, сделав ее несчастной на всю оставшуюся жизнь? В каком году он родился? Как он погиб и кто похоронен в тбилисском пантеоне на Мтацминде? Единственное хоть сколько-то достоверное свидетельство о гибели Грибоедова в Тегеране — анонимная англоязычная „реляция”, ставшая известной в России в сокращенном французском переводе; все остальное — пересказы с чужих слов».
Тихон Спирин. Читая Лескова. — «ПИР», 2023, выпуск 6 «Литература», на сайте — 30 марта <https://pir-magazine.ru>.
«Когда исследуешь английскую литературу, то невольно приходишь к выводу, что в XX веке было три писателя, которые создали особый вид христианской проповеди: произведения литературы, транслирующие библейские с любовью к особому христианскому стилю жизни. Имена литературных проповедников новой эпохи: Гилберт Кит Честертон, Джон Рональд Руэл Толкин и Клайв Стейплз Льюис. Детектив, миф и сказка — три формы, которые наполнены глубоким христианским смыслом. В России же, в XIX веке, Николай Семенович создает произведения, которые относятся к реализму и тоже могут быть идентифицированы, на мой скромный взгляд, как проповеди. В его произведениях ставятся серьезные вопросы, требующие внимательного исследования: кто такой христианин? Какое место в его жизни должна занимать Библия? Может ли человек измениться? Волевое решение Савелия Туберозова, самоотверженность и переосмысление своей жизни Луки Кирилова, сложный путь Ивана Северьяныча, все эти герои прежде всего люди, они не идеализированы, у них есть недостатки, они находятся в поиске истиного образа жизни, перманентно борются с онтологической греховностью человека, стараясь приблизиться к Иисусу Христу. Одна из центральных проблем, которая интересует Н. С. Лескова, это согласованность жизни человека, который идентифицирует себя как христианин, с Библией».
Торнадо ФИЛОСОФИИ БЕЗСМЕРТИЯ. Анатолий Ким о абсолютной единственности человеческой личности и видимом изгибе горизонта. Беседу вел Игорь Михайлов. — «НГ Ex libris», 2023, 11 мая.
Говорит Анатолий Ким: «А насчет смысла подзаголовка — когда впервые написал обозначение „метароман”, я еще и сам не знал смысла этого, просто так написалось. Здесь открываю вам свой главный метод создания своего искусства художественной литературы. Все что я написал в большой, средней и малой форме прозы, в драматургии, в поэзии — это импровизация. Все создано без заранее обдуманного плана, ничто не взвешивалось, не отбиралось из набранного заранее онтологического багажа. Говоря проще, все мое художественное делание есть единый экспромт, мгновение которого растянуто в квантовом пространстве художнического сознания. Короче, я что-то делаю, а потом сам осознаю сделанное».
«Но у меня есть и личная философия Жизни. Она хорошо разработана в моих произведениях и носит название ФИЛОСОФИЯ БЕЗСМЕРТИЯ, с буквой „З” в середине».
Валерий Шубинский. Простодушный. К 120-летию Николая Заболоцкого. — «Горький», 2023, 7 мая <https://gorky.media>.
«В памяти культуры есть по меньшей мере три разных Заболоцких. Первый — обэриут, дерзкий новатор, автор „Столбцов” и философских поэм. Второй — один из самых крупных советских поэтов 1940 — 1950-х годов (на иной взгляд — самый великий из советских или самый советский из великих), некоторые стихи которого нравятся обывателю, а другие — читателю более изощренному. Наконец, третий — исключительно талантливый и умелый переводчик (в первую очередь грузинской поэзии). Этот третий, пожалуй, благополучнее и беспроблемнее всех — если не считать тех вопросов, которые вызывает само ремесло поэта-переводчика. На самом деле есть и четвертый Заболоцкий — автор одических стихотворений 1930-х годов, отличный и от обэриута, и от печального дачника из города Тарусы. И это еще больше усложняет картину. Соединяет этих разных поэтов (точнее, дает нам подсказку, заставляет искать и находить связывающее их начало) личность, ставшая их физическим носителем».
«Если брать внешние личные, биографические проявления и свидетельства отдаленных знакомых — он был совершенно безупречным в буржуазном смысле слова человеком. Под пытками никого не предал и не оговорил, в письмах жене из лагеря не позволил себе ни одной жалобы — только утешал ее и пытался издалека участвовать в воспитании детей. Напился, чтобы не идти на собрание, на котором надо было осуждать Ахматову и Зощенко, и той же дорогой — мимо кладбища, где сосны, склоняясь к погосту, стоят, словно скопища душ, вернулся домой. Безумно страдал, когда жена уходила; простил, когда она решила вернуться. Ну и вообще был аккуратен, обязателен, доброжелателен. На самом деле он, вероятно, был монстром. Семейный деспот, зануда, нетерпимый человек, неспособный к мелким компромиссам (и слишком легко идущий на большие), — вероятно, это выглядело с малого расстояния так. Но ему было трудно, очень трудно. Быть поэтом вообще непросто, особенно таким и в такое время».
Составитель Андрей Василевский