Твоё письмо, Гораций

*  *  *

 

Столько чтения в ранние годы —

Жажда жизни какой-то иной,

Дуновенье нездешней свободы

С островов за высокой волной.

 

И сегодня присниться могли бы,

Увлекая в пиратский роман,

Эти пышные пальмы, Карибы,

Ароматы неведомых стран.

 

Опускаются сонные веки,

Юный жар приключений притих,

Но в пылающей библиотеке

Стоит старый спасти тетраптих.

 

В жизни всё то разрыв, то разруха,

Но, благую услышавши весть,

Эту повесть о нищенстве духа

Соберёшься ещё перечесть.

 

 

Троица

 

Реставрация. Троица.

Большевизм заклеймён.

Вот и сызнова строится

Повесть давних времён.

 

Жизнью свежею брызнется

Из святого ключа,

И почудится ризница,

Золотая парча.

 

О, алмазы, карбункулы,

Золотые кресты,

Волоокие буркалы,

И над ладаном Ты.

 

Ни портретов, ни лозунгов —

Супермаркетов ряд,

Лишь Леонтьев и Розанов

Из могил говорят.

 

 

Тундра

 

                            М. Гиголашвили

 

И тебе принесёт исцеление яд,

Если, лучших набрав мухоморов,

Духовитым отваром тебя угостят,

И задремлешь, заслушавшись хоров.

 

Разве с этим напитком сравнится вино!

Заждались тебя в тундре. Ну где ты?

Сможешь чуть подлечиться, узнав заодно

О грядущем страны и планеты.

 

Всё поймёшь, заглядевшись в блаженный туман,

Где, посланник былых поколений,

Оторвав себе голову, пляшет шаман

И печалятся лица оленей.

 

 

Лёвушка

 

Играл он в петербургских клубах

В эпоху мировой войны

И сгинул в сумерках сугубых,

Но записи сохранены.

 

Да, учтены полмиллиметра,

Где шар вертящийся застыл,

И вот бессмертно это ретро

В кругу сегодняшних светил.

 

Безумцам море по колено,

Пусть третья близится война,

И кличка «Лёвушка» священна

В мирах зелёного сукна.

 

И этот век скатился в лузу,

А всё стучат, стучат шары,

И нет скончания союзу

Незримых ставок и игры.

 

 

*  *  *

 

Киргизский колпак, тюбетейка узбека,

Туземной провинции гомон и сон,

И всё же уездная библиотека,

В ней марксовский Фет и журнал «Аполлон».

 

Они уцелели — поистине чудо!

Так жаль — не украл! Не нужны никому.

Пошли по списанью… Я вижу верблюда,

Должно быть, последнего. Форт и тюрьму.

 

И вот кинохроника… Мимо колодца

Бежит караван по дороге в Китай.

Тут пепел империи сердца коснётся…

В забытые годы, душа, улетай!

 

Немного побудешь в мелькающем мраке,

Откуда в памирскую снежную даль

Для дочки её коменданта казаки

Несли на руках окаянный рояль.

 

 

Гораций

 

Гораций, сын сирийского раба,

Освобождённого за некие заслуги.

Серебряная слышится труба,

И ритмы строгие упруги.

 

Как сочетаются в сцепленьях строк

Фалерна горечь и рацея!

Ты — утешение и мудрости урок

В садах Лицея.

 

И твой заветный том, в дорогу наспех дан,

Уйдёт во мглу эвакуаций.

Хранит Ахматовой потёртый чемодан

Твоё письмо, Гораций.

 

 

Ночной дозор

 

Когда стоял перед «Ночным дозором»,

От полотна не отрывая глаз,

Был капитаном с непреклонным взором

И лейтенантом, слышащим приказ.

О, в мире этом бедственном и сиром

Я, общею тревогой обуян,

И торопливым был аркебузиром,

И забулдыгой, бившим в барабан!

Был каждым из бессмертной этой стражи,

Воспрянувшей в смятении ночном,

Был удивлённой девочкою даже

И темнотой, и световым пятном.

 

 

*  *  *

                                        А.Ц.

 

Сбросив заботы и дрязги

В приступе лютой тоски,

В скрежете фирнов и лязге

В горный пойти Амузги.

 

Даже скитаясь по странам,

Всё же предвидел вдали

Эту юдоль за туманом,

Где огоньки расцвели.

 

Где жернова и кумганы,

Словно века, нелегки.

Гибельны и тонкостанны

Женщины там и клинки.

 

Там-то любовь и достанет,

И возвратишься ли сам,

Или же тело доставят,

Ну а душа — небесам.

 

Облачно-нежным при встрече

С линией кровель и гор,

С грохотом рек и наречий,

Не прекращающих спор.

 

 

Чилтан

 

Гостем стал, шестилетний, в узбекской семье,

Заблудившись, забрёл в этот двор.

Был восторг всё заметней в узбекской семье,

Всё смешливей со мной разговор.

 

Я сидел на кошме, и кормили меня,

И любовно хвалили меня,

Поглядеть на меня собиралась родня,

Многоликая их ребятня.

 

Вижу я сероглазых приёмных детей,

В ленинградском побывших аду,

И на смуглой хозяйке цветной тюбетей,

И на глиняном блюде еду.

 

Я потом, проходя через множество стран, 

Вспоминал этот глиняный дом.

О, тогда-то в меня и вселился чилтан,

Сорок духов в обличье одном!