Русаков Геннадий Александрович родился в с. Новогольское (Воронежская обл.) в 1938 году. Воспитывался в Суворовском училище, учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Работал переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН в Нью-Йорке и Женеве. Автор 11-ти книг стихотворений. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе национальной премии «Поэт» (2014). Живет в Москве и Нью-Йорке.
Геннадий Русаков
*
ПЛОТНЫЕ ВЕТРА
* *
*
Опять раздеты и разуты
сады, летящие враскид.
А дни с разводами мазута
и неблагополучен быт:
то пятимесячные зимы,
то шестимесячная хмарь.
И этот, невообразимый,
от стужи спятивший январь.
А ты живи то зол, то весел,
кряхти ночами в полусне
от застарелой хвори чресел,
ужесточившейся к весне.
А то вставай до первой птицы,
бреди в холодный туалет.
Хрустят в квартире половицы,
почти одних с тобою лет...
* *
*
Земля отвердела, гудит под ногой.
Пришли холода и туманы.
Уйти бы куда-то, да нету другой,
хотя бы не обетованной.
Пусть будет воронежской или тверской,
родной до предсмертного вздоха:
то лучшей, то просто какой-никакой
(когда мне особенно плохо).
Большая Россия лежит за окном
и пахнет привычным и древним:
навозом и сором, проросшим зерном
по нашим забитым деревням.
Как много погостов на отчей земле!
Мы долго и жили, и мёрли:
до пьяных поминок в последнем селе.
До слёз в перехваченном горле.
* *
*
Пойдём, жена, бродить без цели
то по Кольцу, то взад-вперёд,
чтоб и другие захотели
и побродили в свой черёд.
Чтоб всё налаживаться стало
и окончательно смогло.
Чтоб птица мимо пролетала,
чуть припадая на крыло.
Чтоб сотворения детали
вдруг обрели понятный смысл.
Чтоб дуги радуг вырастали,
вставая в виде коромысл.
Чтоб лень и бестолочь — пустое.
Чтоб распахнулся вдруг окрест
невероятной красотою
давно осточертевших мест.
* *
*
Да, старость, быт, линялый небосвод,
леса по краю, в дальней перспективе...
Ещё не время, но уже вот-вот
дожди польют всё пуще и ретивей.
И запахом лежалых простыней
запахнут беспризорные пролески.
Моя земля — я долго жил на ней,
спешил, грешил и ездил по железке,
средь утлых птиц искал своё родство,
бежал вослед упущенному змею.
И до сих пор другого ничего
на белом свете больше не умею.
А лишь засну — вернётся Мелекесс
и дед Семён, вода в пустых глазницах,
кусочничество, горе на развес.
Да нет, уже и это не приснится...
Качнули душу плотные ветра —
тугой сплошняк, идут одним потоком.
Да, старость, быт, последняя пора
в Господнем мире, властном и жестоком.
* *
*
Идут дожди — чужие и свои,
в порядке исполняемого долга.
Вдруг залетают Божьи соловьи,
но, к сожаленью, очень ненадолго.
Животный мир живёт своим кутком.
Произрастает выжившая флора.
Я с ней, признаться, вовсе не знаком,
а если познакомлюсь, то не скоро:
дела, дела — не видно им конца...
И не хватает времени для чтива.
(Я говорю от первого лица,
не от всего большого коллектива.)
В нём каждый хмырь имеет свой доход
и втихаря к судьбе привязку ищет.
Две тысячи почти двадцатый год...
А до него немеряные тыщи
смертей, рождений, крови и огня.
Да счастья урезаемая квота...
И никому уже не до меня.
И мне уже почти не до кого-то.
* *
*
...А я б хотел сидеть с природой
на той же лавочке сухой,
где Дед Мороз длиннобородый
и месяц май, уже бухой.
И чтобы девочка Инесса
играла в детскую игру.
Чтоб обо мне писала пресса,
а то я вскорости помру.
И чтоб чего-нибудь такое
внезапно не произошло,
лишая публику покоя
на двадцать первое число.
Чтоб дни слегка фривольной прозы
и в небе месяц молодой...
Чтоб жесткокрылые стрекозы
шуршали матовой слюдой.
* *
*
Износилась душа, словно тряпочка,
поутихла — уже не болит:
просто лапочка, Красная Шапочка,
а не прежний ханжа-замполит,
не ценила моё отношение
и строчила Творцу рапорта
на былые мои прегрешения,
выделяя срамные места.
Ничего, видно, так полагается.
Не горюнься, судить не спеши:
там столетье, как мерин, лягается,
защищая пространство души.
Перетерпим, родные-родимые.
Переможем похабные дни,
эти частности, необходимые,
как сиротство осенней стерни.
* *
*
Жизнь прошла, а судьба не успела —
поздней зрелостью мучает слог.
И зачем только дудочка пела —
всё про то, что хотел, да не смог?
Нет, на чём бы судьба ни держалась
и какое б ни вышло число,
но стихи — это совесть и жалость.
Ну а прочее — как повезло.
Всё отдал ради странного дара:
ссыпал в кучку, растряс в решето.
Тем не ровня, а этим не пара.
Третьим просто приблудный никто.
Жизнь прошла — то беда, то удача.
Так и надо: виват дожитью!
И, глаза от погодков не пряча,
я спокойно в шеренге стою.