ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

Томас Венцлова (Tomas Venclova) — литовский поэт, переводчик, литературовед, эссеист, правозащитник. Один из крупнейших стихотворцев современности. Родился в 1937 году в Клайпеде. Лауреат многих литературных и государственных наград. Живет в США. В прошлом году в нашем журнале публиковались переводы стихов Томаса Венцловы, выполненные А. Герасимовой («Новый мир», 2017, № 2; «Можжевельник среди руин»).

Томас Венцлова

_*

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

Переводы с литовского Павла Шкарина

Памяти Хенкуса Хапенчкуса^[1]

Не стоит здороваться с тем, кого не было. Он лишь и в силах

Вынести вес пустоты. Нет ничего бестелесней

Его одиночества. Пара моторов надрывных и сиплых

Ревут перед зданьем суда у подножия каменных лестниц

Напротив кладбища, где лютики, полные желтого яда.

Где камень с металлом бессмысленных дат избегают.

Мы встретились снова на узком проспекте под липами. Лепта

Твоя, все, что есть ты, все, чем ты будешь — лишь недорогая

Табличка в витрине, знак пустоты, состоящий из ряда

Согласных и гласных, связанных вместе почти нелегально,

Даже не тень, что в себе отражает бесстрастная Лета,

Даже не контур, мерцающий в горле колодца, где тонут

Звезды Большого Ковша, сливаясь в одну. Город даже

И позабыть не пытался того, кто и не жил. Отторгнут

Вселенной, ты как-то протянешь сегодня, и завтра, и дальше.

Чуждый случайному взгляду прохожего больше, чем Гамлет,

Ной, Одиссей, Винни Пух, Покахонтас, Алеко,

Ты, едва примостившись в пространстве, где, петляя, рассудок

Наблюдает извивы асфальта, пробел, разряженье молекул,

Совпадая со всем, что ни есть, ты присутствуешь всюду,

В довоенной ли блеклой сухой штукатурке, в тумане ли блеклом,

Что бесследно растаял, исчез, не сумев сконденсировать капли.

Дальше надежд и отчаянья, с моей стороны от потока,

Глухой к твоему языку, как и ты глух к земной моей речи,

Невесть какой бог, я пытаюсь вдохнуть в эти буквы, что только

Вчерне долотом обозначил безвестный ремесленник-резчик,

Представить страну, где правит отсутствие, увидеть аллеи

Той, что досталась тебе, безликой местности. Гамму

Ее панорам ни перо не берет, ни гуашь, ни сангина,

Там все судьбы подобны, там карма рождает такую же карму,

Там гранит размягчается в глину, там алмаз еще мягче, чем глина,

Но, быть может, такие же меры — грамм равняется грамму,

Метр есть метр, и от водки, наверно, там тоже хмелеют.

Если есть там народы, — на пятую немец, поляк ли. Когда-то

В мутный лед жестяной заморожен, залит, захоронен,

Здесь покоится Хенкус, никогда не встречавшийся с Дантом,

Он сродни существом — ничему, лишь фонетикой только — Харону,

Журналист, ктонепомню, стукач, продавец детских кукол.

Сколько пахнущих спермой простынок, женских платьев измятых,

Сколько рюмок в шалмане, дверей никогда не открывшем,

Получений по морде, пинков, беспорядочной юности, мата,

Голодных, дождливых июлей, декабрей под холодною крышей

Помещаются в жесть. Все, что есть — лишь слова, лишь гримасы грамматик,

И латают, латают стрижи вновь протекший на Каунас купол.

Свет, утративший спектр, мотив, не знакомый с тонами,

Он блуждает в долинах беседы, не желая оформиться в тему.

Лишь для нас все играет труба, лишь для нас еще желтое пламя

Фонаря пробивается, мелко дробясь, сквозь живую систему

Веток липы. В просветах мы видим кварталы, где примесь

Пустоты к пустоте добавляет Хапенчкус, что сокрытый от взора,

Поливает подъезд, никого не стесняясь, двери толкает,

Не рожденный, не умерший, испытавший такую свободу, к которой

Страшно — нет — все равно привыкать нам. Хотя что покамест

Мы подвластны диктату часов, мы стремимся вперед коридором,

Тем, что станет судьбой. Той, что не было. Он был одним из.

От Ландверканала до Шпрее

Мурату Хаджу

Я здесь бывал лет уж-не-помню с лишком

Тому назад. Здесь я тянул из кружки

Изгнанья мед и желчь, играя в шашки

Иль в дурака с судьбой. У берегов

Сиих я, стоя этаким Назоном,

Взирал на отчуждающую зону,

Лелеемую грозным гарнизоном

Гебистов и пустующих домов.

Канал, откуда выудили Розу,

Руин уже не отражает. Глазу

Заметны перемены. Раз за разом

Что неизменно? Разве что ты сам.

Паризер Плац. Здесь выцветают флаги

Колоссов прошлого. На заднем плане

В конце аллеи блекло, словно пламя

Сквозь скорлупу, сияют небеса.

Меж новым паркингом и минибаром,

Где пустоцвет постмодернистской эры,

Блестит стеклом стерильный, как Сахара,

Колодец атриума. Проследив

За плещущим по стыкам рельсов солнцем,

Увидишь в отдаленьи от посольства,

Как небо протыкает Зигесзойле,

Такая же бесспорная, как миф.

Стены не стало. Лишено подтекста

Забытое сравненье с руслом Стикса.

В державе потребления и секса

Давно уже ответов лишены

Вопросы любопытного туриста.

На месте трона, ныне же погоста,

Политбюро — лоток авангардиста.

Он тоже из исчезнувшей страны.

Меня, как и его, пьянит свобода.

Прошедший времена zugangverboten,

Куда анахроничней гугенота,

Я жив, хоть речь не в тему и темна.

Я, переживший радость и усталость,

Потерян средь базальта и металла

У парапета мертвого канала

В чудесных новомодных временах.

Я чужд их удивительному фону

Подобно колеснице иль грифону.

Пока сиим трофеям марафона

Времен апрельский ветер ледяной

Еще не разрушителен, не страшен,

Защитница акрополей, она же

Их разрушительница — все еще на страже,

Моя Паллада все еще со мной,

В чертогах, где звенят ее доспехи,

Посменно чередуются эпохи,

Падение держав — предмет потехи,

И лавры славы — ветхий реквизит,

В них человек, трактуя непредвзято

Уроки одиночества, утраты,

Во времени — по слову эмигранта —

Как саламандра в пламени, скользит.

Нет в мире благодати, кроме оной,

В краях, где торжествует слово «ohne».

Какие бы ни ставились препоны —

Ныряй в огне, пока не примет твердь.

Мир правильных идей забит компостом,

И все ж тебя, ничтожного из паствы,

Пугало рабство больше, чем опасность,

И ложь страшила более, чем смерть.

Над парком реет ангел крылоплечий.

Зла ли, добра — неясно. С ним на встречу

Ты опоздал. По правилам приличья

Благодари за жребий и такой.

Пока светла небесная мякина,

Я поверну стопы к Стене и сгину,

С заваленной товарами витрины

Стеревши отражение рукой.

Шкарин Павел Юрьевич родился в Москве в 1958 году. Окончил физический факультет МГУ, кандидат физико-математических наук. Публиковался в журналах; вместе с Мариной Гершенович, Аркадием Суровым и Михаилом Басиным был соавтором «Книги на четверых» (СПб., 2005). Переводил Томаса Венцлову и чешского поэта Яромира Ногавицу. Двадцать лет прожил в США, сейчас живет в Москве. В «Новом мире» публикуется впервые.