Мария
Луиза Вайсман
(1899 — 1929)
*
ЛЕСНОЕ СЕРДЦЕ
Перевод с немецкого и вступление Антона Чёрного
Биография поэтессы Марии Луизы Вайсман (1899 — 1929), прошедшая на фоне бурного начала ХХ века, не слишком богата яркими событиями. Благополучное детство в баварском Швайнфурте, переезд в Нюрнберг в восемнадцать лет, первые публикации статей и стихотворений в местной прессе — таково ее начало.
В Нюрнберге Мария встретила своего будущего мужа, издателя и публициста Генриха Бахмайра (1889 — 1960), который стал ее главным критиком, а впоследствии — хранителем наследия. После окончания Первой мировой войны она, вслед за ним, перебралась в Мюнхен, где принимала участие в различных экстравагантных сообществах вроде «Объединения за буддистскую жизнь» и социалистического союза «Юная Франкония».
В 1919 году, после поражения «Баварской Советской республики», Генрих Бахмайр как один из ее активистов ненадолго попал в тюрьму. В 1922 году он женился на Марии и тогда же издал ее первую книгу «Пир поутру» («Das frьhe Fest»), многие стихотворения из которой относятся к периоду бурного начала их отношений. Помимо этого сборника Мария Луиза Вайсман успела напечатать при жизни повествовательную поэму «Робинзон» (1924), книгу переводов из Верлена (1927) и цикл сонетов «Маленькая коллекция кактусов» (1926). Все эти книги вышли небольшими библиофильскими тиражами в издательстве мужа Вайсман.
Внезапная смерть поэтессы в возрасте тридцати лет, наступившая от осложнения ангины, ненадолго привлекла внимание прессы и критики к ее творчеству. Обозреватель «Берлинской биржевой газеты» даже сгоряча назвал Вайсман «величайшей немецкой поэтессой со времен Дросте-Хюльсхоф». В целом рецензенты отмечали — обычное для того времени — влияние Рильке и Гофмансталя, отдавая должное и своеобразию стиля Вайсман. Так, издатель и прозаик Отто Хойшеле (1900 — 1996) в сборнике воспоминаний о поэтессе, выпущенном в 1932 году, писал: «Ее стихи, образные и музыкальные, кажутся отражением самого бытия. Они прорываются за пределы видимого и невидимого, в сновидческое, потустороннее, в мир нерожденного, столь близкий смерти».
Действительно, лирика Вайсман почти ничего не говорит о ее времени, но многое говорит о «внутренней истории» личности, о тех катастрофах и эпохах, что составляют для нее важнейшую, интимнейшую правду: вопросы взросления и самоописания, ощущения себя, любви как отсутствия себя, полного растворения в другом. В страстности чувства, в смелости преломления речи, в калейдоскопичности симультанных образов Вайсман была близка к экспрессионистам, к Эльзе Ласкер-Шюлер и Георгу Траклю, хотя доподлинно и не известен круг ее творческих контактов и круг чтения.
После смерти Генриха Бахмайра творчество поэтессы было надолго забыто, однако в начале 2000-х годов (усилиями баварских краеведов, а затем и на федеральном уровне) произошло новое открытие Марии Луизы Вайсман. В 2004-м и 2010 годах были изданы ее избранные сочинения, имя поэтессы вошло в литературные словари-лексиконы ХХ века.
Недавно наследие Вайсман и мемуарные свидетельства о ней были собраны блогером-энтузиастом Дирком Шрёдером (hor.de/weissmann).
На русском языке произведения Марии Луизы Вайсман публикуются впервые.
Призрачные мосты
Выше полудня, выше заката,
Мир темнотой окатив с высоты,
Над городами холодновато
Высятся призрачные мосты.
Выше пучины, выше дубравы
Перебегая полночной дугой,
За облаков кучевые отавы
Длит перелёт рой кочевой.
То они птицы, то они тучи.
Им не сойти с тяжеленных опор,
Но косогоры, берега кручи
Манят бежать в непокорный простор:
И всползает к циферблату
Полуночная змея,
Королевскую утрату
Под землёю затая.
И спешат, тысячелики,
Божества, в руке рука.
Миски, пальцы, стоны, крики,
Нищета их жестока.
Отодвинутые стены
Упираются в пучины.
Исчезают постепенно
Все пути и все причины.
Отворяются, как раны,
В крике губы и глаза,
И врываются нежданно
Образы и образа,
Но исчезают крупинками пыли,
Опалены переливом зари.
Те, что себя создавали и жили,
Блекнут и тают у ночи внутри.
Чужой город
Под небом из цементного раствора,
Нависшим низко — как пятно, горит
Афишной тумбы синий сталактит.
Судьба следит из тёмного зазора,
Таращится глазами приговора —
Скалой — и об неё моя волна,
В потоке набежав, размозжена.
И в грохоте дорожного затора
Погребена предвечная отрада
— О арфы, этот ангельский напев!
О запахов и вздохов унисон!
Я колотилась, но крепка ограда.
При виде сотен масок закипев,
Я выдохлась и потеряла сон.
Возвращение домой
Не узел ли березовых ветвей меня принёс?
Ступни врастают усиками в корневые сети.
Запруды глаз накрыло облако стрекоз,
И, теплый ветер выдыхая на рассвете,
Я отправляю мягкую волну
По никнущим соцветиям волос.
Побеги пальцев в полудрёме гну,
Подмышкой приютив снующих ос —
О, я была — и лес, и глубина, и звук,
Мои ресницы вяли вечерами.
Ты слышишь: далеко, как дятла перестук,
Моё лесное сердце за холмами.
Девочка говорит
I
Порою я чувствую, Некто коснулся
Меня в этом розовом дыме. Он ищет
В сиреневой куще меня, в голубом перезвоне,
Но я и сама себя потеряла.
Я с радостью руки ему протяну,
Но стали члены мои невесомы,
И ветром уносит меня от меня.
Я думаю, я ещё не рождена.
II
Но всё же однажды я буду быть.
Внезапно. Как будто с небес
Сияющий камень на землю пал,
Так имя моё в него падёт.
В того, кто садами меня искал,
Мечтал обо мне, мой облик искал,
И тело, и смех мой к себе призывал:
И вдруг — я дышу.
Потрясённо дышу.
III
Но у входа ко всякой весне —
Плавный полог осенний.
Или это седеют мои глаза?
Поблекли краски дня.
Стоит ли голой земле доверять?
О горькая близость нашей любви!
Однажды во мраке глубоком я окажусь,
Ею поражена.
Лес
Мертвецы моей эпохи
Все восстали. Моих праотцев
Взор скользнул по мне, и легко
Промелькнули они вблизи.
Но под вечер уснули они
Внезапно, из тёмных глазниц
Испуская цветы, и дыхания их тишина
Ласкала мне сердце синей рукою.
Пир поутру
Ты — серебристая ива ручья,
Тень в облаках проплывающая.
Ты по лунной дорожке идёшь.
Улицы города узнают тебя.
Звери обнюхивают твой след.
Ныне, странник, колена в молитве склони.
Где рдеют мои шаги — и твои дали горят! —
Отрадно скитальцам друг друга узнать.
Сестра
Чередою тёмных приключений
Связаны мы, но нередко нам
Не хватало тех синеватых слов,
Что были дарованы с детства.
Затем, когда я тебе подносила
Моих сновидений ломкий кристалл,
Ты в красноватых поленьях
Затепливала огонёк.
Или, быть может, вечерней прохладой
Остудить твои скорбные губы,
Той, что зноем доходит из сада
Моей печали.
Сестра, чередой приключений
Связаны мы, и едва ли
В сумраке нас отличишь, настолько
Друг друга мы любим.
Следы
Я следую вседневно за тобой,
Повсюду мне является твой след,
Хотя ни в чём уверенности нет:
Ни золото, ни кактусы, ни бой
Часов, ни птичий гам, ни скрипка,
Ни флаги городов, ни ход планет —
Никто не видел твой угасший свет?
А голос твой? Ужель опять ошибка?
Тайфуны и сияние морей,
Пройду, твой аромат опознавая,
Вдоль серебристых сумрачных аллей,
То слёзы, то восторг переживая —
Я следую вседневно, всё скорей,
Пока ведёт дорога огневая.
Баллада о Безымянном
Родился на свет, потому и рос,
Не видя иных причин.
Любила мать его цвет волос,
Другая — как всех мужчин,
Впрочем, не важно, жизнь прошла
Быстрее глотка, легка.
Были ничтожны его дела —
Казалось, он начал сгорать дотла
С рождения, издалека.
Вековое
Тише, любимый! Уста в уста
Станем мы больше, старше с тобой,
Связаны узами крепче моста,
Старше, чем лес вековой.
Месяца старше, лик лучевой,
Ты в небесах будешь тысячу лет
Тонким серпом над головой
Для жатвы моей воздет.
Моря древнее, чёрным зерном
Полон тоскующий злак,
И между нами вечным пятном —
Крови предвечный мрак.
Маленькая коллекция кактусов
1.
Так царь Мидас терзался мукой страсти
Повсюду видеть отблеск золотой,
И даже на пиру вино и сласти,
Песок дороги под его пятой —
Всё для страдальца превращалось в злато
Проклятое. Вот так и я — в огне,
От каждого касания расплата
За страсть мою и боль готова мне,
И ты за мной повсюду неизбежно
Землёй и небом следуешь, как цель,
Напоминая, настигая нежно.
И даже если, выдумкой губя,
Посмею я, превозмогая хмель,
Тебя избегнуть — вновь найду тебя.
2. Mamillaria Pusilla
Застыли, будто белые снежки,
Закутанные с виду в оперенье,
Как маленькие купола, творенья,
Чьи нежные, как волос, корешки
Загадочны. То дыбом над собой
Волшебную кольчугу недотроги
Топорщат, то, забыв свои тревоги,
Доверчиво цветок протянут свой,
Взыскуя ласки в трепетной тоске,
Прикосновений жадно ожидая,
Пушистые зверьки в сухом песке.
Окружена безмолвием своим,
Недвижна мамиллярия живая,
И ты порой становишься таким.
3. Opuntia Monacantha
Приблизив вожделеющи уста,
Как пилигримы тянутся к облатке,
Я укололась об отросток гадкий,
И боль не утихает, разлита
По телу, принявшему оболочку
Опунции за аппетитный плод.
О горький фрукт! И пламенеет рот,
Испивший эту горечь по глоточку,
Как некий мёд. Смущён безумный ум,
Отринув опыт, жаждет новой боли,
Бросается бездумно наобум
К тебе, не замечая этих мук,
Себя воспламеняя поневоле
И замыкая сей порочный круг.
4. Cephalocereus Senilis
За этой шевелюрою седой
Скрывается неуловимый лик.
Как перед незнакомою звездой,
Склоняюсь, чтобы образ твой возник.
Вот ты вдали шагаешь по дороге,
Мерцающих судеб калейдоскоп
Зовёт в невероятные чертоги,
Непрожитых веков святой озноб
Окатит, непереносим для взора,
Как облако, рассеивая дым.
И снова для обыденного вздора
Глаза открыты. Но ещё вдали
Твой свет за одеянием седым
Зовёт мою любовь за край земли.
5. Cereus Flagelliformis
Страдание — твоя прямая суть,
О напряжённый скипетр, весь в шипах,
Из зарослей ведущий горький путь,
Вторгаясь глубоко в кровавый страх.
Ты — то, что мучит более всего.
Моя с тобою неразлучна боль,
Она — в твоих руках, как вещество,
Питающее муку исподволь.
Терзая тело сотнями зацепок,
Колеблешься то тише, то быстрей,
О цереус, жестоковыйно крепок!
Трепещешь, Божия бича грозней,
Мучения окаменевший слепок,
Меня оставив с горечью моей.
6.
Во сне потустороннею дорогой
Ты перевоплощаешься, скользя.
И различить в безмолвии нельзя
Ни имени, ни отклика, ни слога.
Растения стоят в своих горшках,
И разговоры их неизрекомы,
И жалобы для слуха незнакомы.
Растения — всего лишь тёмный прах,
Что тянется усилиями роста
В безмолвие. Взгляни: они дрожат
От предвкушения, когда ты просто
До них шутя дотронешься рукой.
Так озарённый солнцем тёмный сад
Цветёт сильнее, потеряв покой.
Чёрный Антон Владимирович — филолог и переводчик, автор двух поэтических книг. Родился в 1982 году в Вологде. Учился на филологическом факультете Вологодского университета и в Институте печати Санкт-Петербургского государственного университета промышленных технологий и дизайна. Переводчик немецкой, английской и нидерландской поэзии. В переложениях А. Чёрного опубликованы десятки зарубежных поэтов, среди которых Георг Тракль, Теодор Крамер, Стефан Георге, Вильгельм Клемм, Эрнст Штадлер, Ян Якоб Слауэрхоф, Хендрик Марсман, Уилфред Оуэн, Зигфрид Сассун. Отдельными книгами в его переводах выпущены стихотворения Георга Гейма (2011) и антология «Поэты Первой мировой. Германия, Австро-Венгрия» (2016).
Основатель и руководитель «Общества Георга Гейма» (www.georgheym.org).
Стихи
публиковались в журналах «Арион», «Новый
мир», «Октябрь» и других. Состоит в Союзе
российских писателей и Союзе переводчиков
России. Живет в Лос-Анджелесе (США).