ЭТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ ИНТЕЛЛЕКТА

*

ЭТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ ИНТЕЛЛЕКТА

Ольга Балла. Упражнения в бытии. М., «Совпадение», 2016, 144 стр.

Есть критики, пишущие только о том, что на слуху или про то, что уже заслужило премий. Лучшие из таких критиков пытаются писать о мейнстриме, поддерживаемом мощными издательствами, максимально широко — чтобы, помимо охвата мод и трендов, появилась возможность открывать «новые имена». Однако в последнее время (характеризуемое в том числе чуть ли не полным исчезновением профессиональной литературной рефлексии) появилась плеяда рецензентов, которые словно бы избегают писать о том же, о чем и все. Выискивая малотиражные или же вовсе редкие издания, приобрести которые сложно, они таким образом поддерживают некоммерческих издателей и энтузиастов из смежных областей культурной деятельности. Пафос таких авторов понятен: про бестселлеры и блокбастеры мейджеров, заполняющих длинные и короткие списки крупных литературных премий, все и так обязательно отпишутся как по разнарядке — раз уж случился информационный повод, даже если это не «новый Пелевин», за последние десятилетия умудрившийся благодаря своей методичности стать проклятьем для всех штатных обозревателей отделов культуры.

Но, во-первых, понятно же, что в нынешних, постсоветских условиях относительно свободного выбора и отсутствия единого информационного поля культур и литератур (в том числе и альтернативных друг другу) может быть сколько угодно, просто не все локальные образования одинаково заметны.

Во-вторых, внутри разнородных культурно-литературных процессов давным-давно должны были возникнуть Маугли и «сыновья полка», воспитанные всяческими локальными особенностями поэтик, эстетик и идеологий. Вот они и возникли, не образуя из себя никакой явной тенденции и тем более системы (точкой сборки подобных структур может оказаться только заинтересованная читательская голова), рассыпанные по самым разным сайтам, газетам и журналам. И есть критики, которым они интересны.

Для себя я называю эту плеяду критиков «модернистами», так как для многих из них формообразующим оказывается синтез неофициальных («полуподпольных») поэтик с поисками и разработками немассовой западной литературы. Когда «как» гораздо важнее, чем «что». Но главное здесь даже не диалектические отношения формы и содержания, но служебная роль критического инструментария, необходимого для более насущных, нежели книгоиздательский процесс, экзистенциальных надоб. Когда экстравертные практики письма необходимы для глубинных, сугубо интровертных задач. Для меня к этому, достаточно условному, направлению относятся, например, Александр Чанцев и Евгения Риц, Александр Скидан и Константин Львов, Анатолий Рясов и Игорь Гулин, Евгений Из и Александр Уланов, хотя безусловным лидером таких вот «младомодернистов», практически не зависящих от внешней конъюнктуры, является именно Ольга Балла. Хотя бы из-за многолетней интенсивности и максимальной тематической (жанровой, дискурсивной) широты своих трудов.

Ведь редактора, с ней работающие, хорошо знают, что для Баллы чем сложнее — тем лучше; и она ни за что не откажется от самых безнадежных случаев типа коллективной монографии или сборника, изданного по итогам научного коллоквиума: раз уж люди работали, думали и писали, значит у труда их обязательно должен отыскаться не только адресат, но и анализатор, наглядно объясняющий, как и почему под одной обложкой собираются столь разные тексты. Поразительно, что все эти чужие разработки, пасущиеся на полях соседских дисциплин, параллельных, порой очевидно чужих (какое-нибудь особенно экзотическое языкознание или малонаселенное периферийное искусствоведение) областей исследовательской деятельности, оказываются поводом для высказывания вполне личного и даже подчас экзистенциального. К плодам чужой интеллектуальной деятельности Балла подходит как к явлениям окружающей ее природы, стихийно складывающейся ноосферы, где нет и не может быть чего-то избыточного или тем более ненужного. Казалось бы, что ей Гекуба? Ан нет, на тонких, малозаметных уровнях метода и аналогий, параллелей или же, напротив, культурных перпендикуляров Балла извлекает из каждой, казалось бы, случайно залетевшей к ней книги витамины. Причем, не только полезные, но и качественные.

Балла вживается и проживает чужие тексты, то есть тратит время своей жизни на понимание и приятие чужого опыта. В то время, когда другим людям некогда остановиться и когда важные, подчас судьбоносные решения принимаются на бегу, одним из самых редких видов специалиста оказывается интеллектуал, способный к замедлению и качественной эмпатии. Да, это особенно важно и ценно, что Балла осознанно посвящает свое драгоценное время другим — в этом смирении и самоотдаче заключается для нее отдача долгов культуре. Она же ненасытна и всеохватна не ради карьеры, денег или ложно понимаемой влиятельности, хотя и, как это положено творческому человеку, решает свои личные вопросы. И тут все дело — какие именно.

«Поймала себя на том, что то, что не имеет (хотя бы потенциально) этического смысла, мне не интересно — то есть не вызывает внутреннего движения к себе, не интенсифицирует меня внутренне» («Об интересном»). Конечно, поначалу хочется обвинить Баллу во всеядности, пока, притормозив, не начинаешь вглядываться в логику ее монументального труда, окончить который нет никакой возможности. Усилья Баллы будто бы рассеяны, рассыпаны по разным бумажным и сетевым площадкам и не имеют видимого каркаса (точно так же принципиально незаметной оказывается и антитоталитарная, антиинституциональная деятельность «младомодернистов», прежде всего внимательных к форме). Однако собранные в выпущенном издательством «Franc-tireur» трехтомнике «Примечания к ненаписанному» (2010) ее статьи и эссе впервые получили возможность выказать четкость и жесткость авторского подхода. Мозаика, казавшаяся абстрактной, неожиданно для непосвященных сложилась в многофигурную фреску. С этой книгой — несколько иное.

«Слова — это механизм свободы, то есть буквально — „устройство” для ее выработки. Даже не в первую очередь в том простом смысле, что, выговаривая что-то, мы хоть отчасти да освобождаемся от него (раз могли сформулировать — значит, хоть чуточку да сильнее формулируемого), но в том, что, наговаривая (лучше письменно) слова, мы тем самым наращиваем наше собственное внутреннее, автономное пространство» («О механизмах свободы»).

Понятно же, что младомодернисты, подобно своим культурным прародителям окапывающиеся внутри реальности с помощью персональных мифологий, насыпают свои текстуальные острова не просто так, но с генеральной целью, обобщающей все эти действия, выходящие вовне (чаще всего модернист интровертен), в единый и весьма личный план. Осознавшие раньше других, что битва с действительностью не может закончиться победой, из текстуальной соломки младомодернисты насыпают амортизаторы себе и другим — чтобы менее жестко падать было.

«В каждом опыте — в каждом — мы постигаем частичку удела человеческого. Даже так: Удела Человеческого. Все новые стороны пластичного и единого — при всех разорванностях — человеческого существа» («Об опыте»).

Теперь, когда Ольга Балла выпустила в издательстве «Совпадение» эти избранные записи своего личного дневника, видно, что бесперебойное книжное и литературное рецензирование оказывается обратной или другой стороной постоянного усовершествования и изощрения собственной экзистенциальной рефлексии. Книги учат замечать и формулировать совсем уже какие-то периферические черточки — личные, событийные или хотя бы атмосферные. Воздух делается видимым не сразу, но ценой титанических (а главное, постоянных) усилий по замечанию того, что в силу разных причин не видят другие.

«Мне издавна кажется, будто ум — разновидность честности. Разновидность полноты отчета самому себе — прежде всего, а затем и другим — в происходящем в мире. Ценность интеллекта, то есть, кажется мне прежде всего этической. Поэтому, когда я кажусь себе недостаточно умной, мне прежде всего бывает стыдно. И не в том смысле, что я произвожу не то „впечатление” на других (чем дальше, тем, слава богу, менее меня волнует, какое „впечатление” я произвожу — в конце концов, оно — факт душевной жизни „впечатляемых”), но в том, что это мнится мне разновидностью самообмана и слепоты — не так уж важно, намеренной или невольной. В обоих случаях плохо. В конце концов, даже невольная слепота — это всегда недостаток усилия, а значит, в каком-то смысле намеренна» («Об уме»).

Внутри грубой, неотесанной советской культуры к таким младомодернистам относились и продолжают относиться как к людям не от мира сего только потому, что человек, сосредоточенный на методичной внутренней работе, не интересуется поверхностными поп-материями. «Рассеянный человек и есть самый сосредоточенный», написал где-то Василий Розанов, выказывая, почему этакий «ботаник» («очки» и «эй, в шляпе»), действующий по непонятному алгоритму, опережает профанного современника, застрявшего в болоте бытового сознания, на пару экваторов. Тут ведь еще странной и даже подозрительной оказывается щедрость, с какой младомодернисты пускают сторонних людей не только в свою творческую, но и экзистенциальную лабораторию.

«Все-таки ценнее всего (мне) не спокойствие (даже ясное, гармоническое спокойствие), а уязвленность и неустойчивость. Они гораздо вернее — и шире — и принудительнее — открывают мне внутренние глаза» («О потребности в неверии»).

Такое ощущение, что чем больше вытаскиваешь из себя, тем сильнее воплощаешься. Однажды в интернете попалась статья «Зачем люди ведут дневники?». Так вот для этого, для самовоплощения, когда превращаешься в постепенно проявляющуюся фотографию, изображение на которой проступает, отдельными черточками, на протяжении лет. Важно, конечно, заготавливать сырье для памяти — чтобы затем, однажды, сесть и раскопать то, как ты изменялся, однако такое чтение, случайное и едва ли не единичное, не может служить оправданием длительному процессу, в который вбухивается масса ежедневных усилий. Все равно большинство записей, как и событий, их породивших, забывается — жизнь несется, постоянно наслаивая на поверхность восприятия все новые и новые обстоятельства. И они никуда не уходят, только если их зафиксировать. Записать и забыть, но, как показывает практика, не до конца — слова все равно застревают где-то на глубине и сволачиваются в то, что можно назвать неповторимым слоем личности.

Читая дневниковые записи Ольги Баллы, видишь движение, направленное вовне — к другим людям. Важно пересечься своим опытом с читателем, который находит перекличку того, что у него внутри, с тем, что Балла вытаскивает из себя и формулирует для общих оснований. Важна не только особенность, но и типичность, типизованность — иначе чужие записи не смогут быть востребованы. Прагматика дневникового трудолюбия в том, чтобы узнавать себя в других, отражаться в соседях, а не сублимировать непохожесть: эка невидаль в эпоху постмодернистской распыленности выглядеть наособицу. Работа важна, когда имеет отклик пересечения, иначе легко прикинуться авангардистом: «А я так вижу!» Да смотри ты на себя как угодно, но только выдай похожесть — ибо только она и является для автора «проверочным словом», позволяющим доверять и тому, что тебе совершенно не свойственно.

Дневники Баллы именно этим и ценны — вслед за главнейшими наблюдателями человеческой жизни, типа Лидии Гинзбург, Ольга ищет со-бытия и со-общения там, где человек невнимательный их попросту не заметит. Мы же рождаемся точно стеклянными, то есть прозрачными: самое главное в нас, самое внутренне очевидное почти всегда незаметно, ибо не сформулировано и не вытащено на поверхность. Многие живут внутри этой прозрачной данности — людям кажется странным фиксировать очевидные им материи, раз уж они по определению очевидны (следовательно, по умолчанию понятны и всем прочим). Между тем как именно это (то, из чего состоит личность), непроговоренное и работающее по умолчанию, и есть самое важное, нуждающееся в одежке из слов и в переводе с внутреннего языка на внешний, общепринятый.

Тонкие материи напоминают излучения. Поди поймай, тут особенное мастерство необходимо. Когда ловишь ощущение за самый его кончик и начинаешь раскручивать. Точнее, овеществлять, добираясь до кочерыжки через чреду шажков и стежков «в первом приближении», затем во втором и третьем, пока полностью не проявится смысл всей мыслительной цепочки, внутри которой и пульсирует новое знание. Со временем подсаживаешься на эту пульсацию с такой силой, что только она и может ассоциироваться с полнотой бытия, граничащей со счастьем.

Если верить одной из записочек Ольги Баллы, в состав счастья входят свобода, отсутствие чувства вины и «согласие собственного существования с тем, что мы чувствуем главными смыслами своей жизни». Если интерес к явлениям, людям и книгам основывается на их этическом потенциале, то счастье базируется на осмысленности жизни, становящейся его непременным условием.