Поляков Андрей Геннадиевич родился в 1968 году в Симферополе, где живет постоянно. Окончил филологический факультет Симферопольского государственного университета. Работал журналистом, преподавал гуманитарные дисциплины, в 1997 — 1998 годах был главным редактором крымского дайджеста российской литературной периодики «Толстый журнал», созданного под эгидой Русского ПЕН-центра. С начала 1990-х — участник крымско-московской поэтической группы «Полуостров» (вместе с Николаем Звягинцевым, Игорем Сидом, Михаилом Лаптевым и Марией Максимовой). Стихи переводились на французский, английский, немецкий, итальянский, болгарский и украинский языки. Автор четырех поэтических книг. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе «Русской премии» (2014) и премии имени Андрея Вознесенского «Парабола» (2014). В «Новом мире» публикуется впервые.
Андрей Поляков
*
НА ГРАНИЦЕ ЛАСТОЧЕК И ЧАЕК
Месяц Авель (август — левша)
Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат
милый Авель, не падай душой —
слышишь старый мотив красоты и добра
принесённый осенней листвой?
Слышишь, листья шуршат, словно мыши, в душе
желтоветви под ветром скрипят?
Это летнее что-то уходит уже
и летит залетейское, брат
И летит что-нибудь сентября, октября
ниже крыши и выше листвы
утешая то цветом, то звуком тебя
в правой части родной головы
В правой части, сказал, в правой части, браток
во владениях левой руки!..
Так не плачь, распыляя в ладони листок —
он твоей не желтее тоски
Вот летний день, ни плох и ни хорош
хотя подточен такой тоскою
что ты крестом его перечеркнёшь
вдруг левой, а не правою рукою
Пойдет гудящим кругом голова —
нельзя крестить не правою рукою! —
и в тот же миг закончатся слова
какой-то неисправной глухотою
Сухой листвы послышится мотив
над парком осень плеснёт, как знамя
и лист платана к векам приложив
увидишь сквозь него, что станет с нами
как будто справа спрятан в голове
твой брат, который левою рукою
заменит желтизну полдневных век
чернолюбивой оптикой ночною
Тогда…
Послушай, Голицын, родная душа
как розовый воздух барочно играет
дождём или снегом — он тоже не знает
но музыку слышно — она хороша
Вокруг мусикийская башня стоит
но часто ленивы мы и глуховаты
услышать сквозь времени липкую вату
как вечная музыка чисто горит
Из пламя и света её этажи
затем чтобы ты, припадая губами
к холодному воздуху, пил её пламя —
текучее пламя барочной души
Я знаю, мы глухо и плохо живём —
уроды, поэты, жестокие дети —
но всё же и мы говорим в этом свете
и музыку пьём, эту музыку пьём
Налей-ка мне яду, поручик
а то я опять не усну —
ведь мы разлюбили по-русски
Москву и другую Луну
Ты хмуришься? Не разлюбили?
Так выпьем тогда за любовь
к сугробам космической пыли
к снежку, серебрящему кровь
Пусть всё просветлится: Селена
Лютеция в нитях дождя
Пусть выбелит лунная пена
газетку с иконой вождя
Пусть ангел расплачется дальний —
ему подпоют провода —
тогда-то мы станем астральней
чем горькая в небе вода
Тогда-то, Голицын, тогда-то
ледок алкоголя сверкнёт
в астрале такого Арбата
где дождь из Парижа идёт
Тогда я услышу увижу —
Москва на диване лежит
а сбоку, за стенкой, в Париже
вода из дождя шелестит
Подушечка (разгадка с загадкой)
Отгадайте:
на подушечке уснули
все, кто хочет видеть Золотые Сны
как в почётном карауле
на обратной стороне Луны
ангелы, поэты, космонавты
а ещё — когтисты, полосасты! —
буддо-кошки, округлители спины
(что это за подушечка такая? а?)
...только на подушечке мизинца
привезти в Москву морскую пыль
имени Тавриды-Нереиды
под дождём с вокзала уплывать
зонтиком осенним занимаясь
холодком и переменой света
а портвейна розовый букет
оставляя там, где был оставлен —
по другую сторону дождя
на границе ласточек и чаек
на трёхлапом столике в кафе
растворившемся в стихотворенье...
Царскосельская нота
«...но для чего хочу услышать воздух свирели греческой
движение в ночи
бессмертных легионов Тишины?..» —
как написал Василий Комаровский
Нет
он так не писал
но Царское Село отозвалось иной ночною нотой —
как будто Тишину услышал кто-то
как будто ад сгустился за углом
как будто, пролетая под столом
случайный ангел пламенным крылом
коснулся Музы девственного лона:
и вот —
в прорыв, в зияние, в пролом
за огненным и золотым пером
бессмертные шагнули легионы!
* *
*
Слетевший лист так тонко шелестит
так сладко пахнет тлением последним
как будто царь в глаза мои глядит
застывшим взором — ясным и осенним
Ты осень, ты! Никто тебе не брат
никто сестрой тебя не называет
Зато одной монархии закат
в твоих садах на месяц воскресает
А мандавошки памяти в душе
вершат свой труд зудящий, но уже
бессмысленный, поскольку даже Муза
не трогает ни паха, ни ума...
Всё осень, всё!.. Сюда идёт зима
а с нею — Снег Советского Союза
Кто-то; Света; летняя луна
Про Луну рассказать собирался
мошкаре из колодца-двора
Пил вино, как в колодец бросался
как в колодец бросался вчера...
I
Станем рядом летать, как случалось вчера
повечерней порой хоровой мошкаре
Станет розова тьма, словно кровь комара —
разве крови родной не найти в комаре?
Разве кровь это женщина с тёмной судьбой
не горящая женщина Света она?
Мы её осветим, но различной рукой:
я — вот этой рукой, ты — вот этой, Луна!
II
Не засветло ещё, но затемно
как в летних сумерках, видней
что мошкара тебе признательна
за тьму и смесь твоих кровей
Так не вычёркивай, пожалуйста
стишок кровавый и кривой
о, не из жадности, из жалости —
пускай жужжит, пока живой!
Советский Крым
Кто, мечтая о посмертной славе
лавровой суглинистой земли
в эту бухту лунную направил
зыбкие, как тени, корабли?
По волнам некошеных окраин
посреди колосьев лунной ржи
ходит Каин, краснофлотский Каин —
снится, расплывается, дрожит
Троцкий видит сон: ночные травы
собирает Каин в том краю
на который выменял по праву
родину библейскую свою
Смотрит Троцкий рыбьими глазами
Чешуя червонная, молчи!
Кормишь ты разлукой и слезами
братиков, затерянных в ночи
«Всё равно от смерти нет лекарства», —
говорит слуга иного царства
офицерский Авель под водой...
Музыка
Снежным цветом зима
повернула, торопит лететь —
в горле бьёт снегирёк
чтобы не было дела болеть —
чтобы дело стихи сочинять
обязательно было —
чтобы Муза контральто в тетрадь
о любви говорила
Скоро потянутся белые к северу птицы
скоро весна — значит нужно на север стремиться
Скоро и ты отбелеешь, как эти страницы
Музычка-Музочка, редкая книжная птица
Станешь совсем-загорелой, обветренно-летней
с кожей солёной и сладкой, как ветер в июле
Станешь клубникой с мускатом, курортною сплетней
словно в Крыму загорелые Оли и Юли
Станешь, в крылатой футболке над Ялтой летая
сверху разбрасывать строки грозы и озона
Станешь верхом на дельфине сидеть, как влитая
звёздно мерцая, как мир в глубине Аронзона
Только, о Музыка! что фортепьянные пальцы
скомкали, вмяли в снежок на задворках, руинах
бывшей зимы новогодней, июльские вальсы
не раскружат в докативших к волнам апельсинах
Не намекнут белоснежной полоской прибоя
на индевеющий хвостик февральской печали
что вот сейчас, моя Музыка, крутит тобою
даже сильней, чем крутил в январе и в начале
Даже сильнее, чем раньше, но тише и выше
даже нежней, чем учила и мучила вьюга
больно играть в двадцать пальцев, друг друга не слыша
плакать, в четыре руки обнимая друг друга
Что же ты плачешь, смеясь, дорогая такая
Музычка-Муза моя в человеческой блузке
то ли в Крыму каблучками огонь высекая
то ли в раю говоря непонятно по-русски?
Если в Крыму, то останься горячей картинкой
если в раю, то на птичье не жалуйся слово —
там ведь за каждой берёзкой, за каждой маслинкой
тайно лежит угловатая тень птицелова