ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ

ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ

_{На пути к Вифлеему. Праздник детства}

_{Вот вам елочка душистая, зеленая,}

_{Из далекой из России привезенная.}

_{Вся чудесными увешана игрушками,}

_{Золочеными орешками, хлопушками.}

_{Вы, гаденыши, таких еще не видывали,}

_{Человеческим детенышам завидовали,}

_{А теперь и вам зверям, на Рождество}

_{Развеселое тут будет торжество!}

_{Корней Чуковский, «Ваня и Крокодил» (Ежемесячное приложение для детей к журналу «Нива», 1917, №№ 1 — 12)}

После долгого перерыва старинная поэма Чуковского «Крокодил», с подзаголовком «Старая-престарая сказка», стала публиковаться полностью с середины 1950-х годов. В этой, последней по воле автора редакции она переиздается и посегодня; в этом самом виде вошла как в 15-томное собрание сочинений писателя, так и в академический, выпущенный питерской «Новой библиотекой поэта» (2002) том Чуковского под названием «Стихотворения»^[1]. И только там, в разделе «Другие редакции и варианты» (или же с помощью букинистов), вы сможете повстречать строчки, вынесенные нами в эпиграф этих заметок.

Ни сочельника, ни Рождества в поздних редакциях сказки, разумеется, не было.

…Еще в издании 1919 года, выпущенном «Книгоиздательством Петроградского Совдепа» и раздававшемся бесплатно на улицах вместе с большевистскими листовками, можно было прочитать финал, переносящий читателя от экзотического зверья — в наш обычный сказочный лес с традиционным населением и праздничным укладом:

Вот и сочельник — веселая елка

Будет сегодня у серого Волка.

Много там будет веселых гостей.

Едемте, дети, туда поскорей!

Через пару десятилетий, в течение которых сказка не переиздавалась, Корней Иванович убрал Рождество, сочельник легко превратил в «каникулы», а елку «веселую» переправил на «славную». И, когда-то опальная, городская сказка о великом примирении горожан и зверей — снова пошла в народ.

К тому времени количество людей, помнивших (и умеющих петь) рождественский тропарь, — стремительно сократилось до редких прихожан уцелевших храмов, древнего рецепта сочива не знал уже почти никто, а на верхушку разрешенной новогодней елки нахлобучивали не золотую вифлеемскую звезду, но красный пятиконечник.

Думаю, что Корней Чуковский просто упал бы со стула, узнав о возвращении в открытый обиход не только самих церковных праздников, но множественных книго- и журнальных изданий, адресованных воцерковляющимся детям и детям из верующих семей. И, наверное, он слегка озадачился бы, узнав, что в хрестоматиях, антологиях и журнальных выпусках, посвященных отдельным событиям церковного года, большая часть авторов либо — классики прошлых веков, либо — современники его молодости…

Ну, как та же Лидия Чарская, которую он разносил в газете «Речь» еще в 1913-м.

То есть, глядя на разукрашенные или белые страницы, покрытые черными значками, — можно сказать, что вроде бы почти ничего не изменилось.

Даже полное название главного новогоднего праздника — «Рождество Христово» — все также привычно усекается до первого слова, несмотря на справедливые мольбы-возглашения некоторых батюшек: «Дорогие мои, вы не забываете, Кто родился-то?!» (сам слышал).

Впрочем, тогда, еще до попущения в России большевизма, название пусть и усекалось, но фигура Младенца-Спасителя все-таки оставалась для всех — центром события. Теперь Его — за оградою церкви, в миру, конечно — все чаще теснит елочка, игрушки и те же каникулы. А если и появляется какая фигура, то чаще всего это добрейший старина Санта с легким эстонско-финским акцентом. В этом смысле — изменилось все.

Однако я увлекся, забыв, что передо мною — несколько новых разноформатных книг христианского издательства «Никея» с привычной рыбкой в эмблеме, книг, адресованных детям и всей семье, окружающей маленьких читателей — именно тех, о ком Христос просил не препятствовать приходить к Нему, «ибо таковых есть Царствие Небесное».

Начнем с семейных, «фундаментальных».

Трехтомник «Рождественские рассказы русских писателей», «Рождественские стихи русских писателей» и «Рождественские рассказы зарубежных писателей», составленный замечательным редактором Татьяной Стрыгиной, — переоценить невозможно.

Вот из совершенного небытия выплывает фигура писателя-народника Павла Засодимского (1843 — 1912), его святочный рассказ «В метель и вьюгу».

Или — этюд Ивана Ильина (1883 — 1954) «Рождественское письмо».

Но нет, все-таки время и подходы изменились. Означает ли упоминание праздника в рассказе или даже не упоминание, но близость описываемых событий гражданскому Новому году — такое уж прочное основание для участия в антологии «Рождественские рассказы русских писателей»?

Ведь если Чехов, Шмелев, Лесков и Лукашевич — понятны, если понятно даже мрачное набоковское «Рождество» — про угрюмого собирателя бабочек Слепцова или отрывок из солженицынского «В круге первом», где немецкие военнопленные празднуют по-протестантски вместе с русским зеком, то как понять включение отрывка из кассилевых «Кондуита и Швамбрании»? Этой, простите, дурацкой предновогодней истории про мальчишек и гимназистского надзирателя Цезаря Карповича («Цап-Царапыча»), с почти «маяковской» фразой в финале: «Так начался для нас Новый год — год 1917-й»?

Что до «Рождественских рассказов зарубежных писателей», то здесь я споткнулся на Анатоле Франсе, его «Новогоднем подарке мадемуазель де Дусин», — по тем же причинам.

Стихотворный же сборник (он тоньше других, входит в ту же серию «Рождественский подарок») соединил имена за три века, расположив авторов по алфавиту; книга открывается ушедшим десять лет тому назад Сергеем Аверинцевым, а закрывается здравствующим Дмитрием Щедровицким. Внутри книги встречаются как Григорий Сковорода, так и Олеся Николаева; Борис Пастернак представлен двумя вещами, а вот Бродский (он тут олимпиец!) — тринадцатью… Кстати, у Бродского, рядом с пронзительным «Сретением», стихотворением, посвященным формально другому празднику, — помещены холодноватые, на мой вкус, «Бегство в Египет» и «Представь, чиркнув спичкой…»

Так и представляю семью, уютно сгрудившуюся вокруг этих созвездий имен и текстов.

Или не представляю?

То есть смущает меня не появление в книге таинственного Константина Вагина (это какая-то мистическо-типографская метаморфоза с Вагиновым, конечно). Смущает каскад имен. Неизбежен ли он — вот что хотелось бы осознать.

Но все искупает моя личная читательская радость от включения в прозаическую часть трехтомника — Василия Акимовича Никифорова-Волгина (1901 — 1941), двух его чудесных рассказов, по одному из которых — «Серебряной метели» (1937) — назван отдельный, подарочный никеевский том, составленный той же Татьяной Стрыгиной.

В этом томе соединены и перемешаны все три части собрания, представленного выше. Бродского тут разнесли на два полюса — в начало и конец книги, громыхнул своим «Богом» Гавриил Романович Державин; в аннотации сказано, что это-де «большая книга рождественских произведений», на обложке — ангел с трубой, переплет из особого материала.

Словом, все хорошо, но, пока я листал эти книги, у меня из головы никак не выходили процитированные той же «Никеей» — в издательском предуведомлении — слова из Достоевского.

…Что Рождество Христово, пожалуй, самый «детский» из всех христианских праздников, потому что Спаситель пришел в мир Младенцем: не в царских одеждах и не в сиянии славы, а смиренно и кротко появился Он на свет.

И вспоминались старинные слова Чуковского из его статьи 1911 года «Малые дети и великий Бог», — что у трехлетнего ребенка и Бог трехлетний.

О сугубо детских «никеевских» (и прочих) рождественских книгах как и о религиозных рассказах для детей пера убитого советской властью Никифорова-Волгина, — надо бы говорить отдельно, и мы этот разговор однажды непременно затеем.

А пока я попробую предварить его современным стихотворением поэта и слагателя песен, лауреата Премии Корнея Чуковского — Петра Алексеевича Синявского (род. 1943).

Обратите внимание, как это «Рождество» чудно перекликается с эпиграфом.

И не забудьте, что эти, вроде бы «простые» стихи (есть вариант и песни) — сочинились для верующего ребенка, для приходящего.

Во владеньях инея и снега

Расцвели хрустальные сады.

К нам в окошко с праздничного неба

Льется свет Рождественской Звезды.

В каждый терем, в каждую светелку

Златокрылый ангел прилетел,

Он зажег Рождественскую елку

И на нас с улыбкой поглядел.

Снится нам в Рождественский сочельник

Вереница праздничных чудес.

Сам Господь в чудесных облаченьях

К нам с тобой спускается с небес.

Возле елки снова торжество,

Рождество! Христово Рождество.