ЛАВР И БАЗИЛИК

Пурин Алексей Арнольдович родился в 1955 году. Поэт, эссеист, переводчик. Автор нескольких лирических сборников. Заведующий отделами поэзии и критики журнала «Звезда». Живет в Санкт-Петербурге.

Алексей Пурин

_*

ЛАВР И БАЗИЛИК

Левитация

При строительстве пирамид применялись

левитационные техники пришельцев.

_{Из телевизора}

На Дворцовой площади колонна —

чудо из чудес!

Чтоб она стояла непреклонно,

целый лес

извели два бравых генерала —

Бетанкур и Монферран, —

дабы возносилась — и сияла

из полнощных стран.

Рычаги, канаты, сила тысяч

рук... И Бог

лучше б и точней огромный высечь

монолит не смог!

Точно так же, как и при Рамзесе:

смётка да напор.

...Но забыл потомок об отвесе,

что на хазе вор.

Суеверу тока и бензина

не вообразить,

чем ручная движется дрезина,

как сучится нить, —

и инопланетные тарелки

чудятся везде

с жиру позабывшим о безделке —

молотке, гвозде.

Из старой тетради

Я лейтенантом был (до генерала

мечтает дослужиться лишь чудак).

Карелия, как баба, лютовала —

и выливала в прорубь наш арак.

Тогда на БМП за самогоном

мы отправляли прапорщика; он,

едва держась за руль, по буреломам

летел — и привозил нам самогон...

Для офицера русского зеницы

залить и значит — не утратить честь!

Отечество тогда не так кренится

в мозгу — и смысл существованья есть.

Есть некий толк тогда в лесоповале

среди болотных, чуть замерзших вод...

Жаль, Александр Васильич, не бывали!

Примерно как Альпийский Ваш поход.

Тюбинген

Маттиасу Якобсу

₁

В пивной, где Гегель с кружкой пива

горланил, яблоку упасть

претит. История криклива —

пускай и выдохлась как страсть.

Пусть даже кончилась. Но гама

и дыма хватит на сто лет

(и долго будет Фукияма

перед Фуко держать ответ).

₂

Но городок — как на картинке.

Тут — замок, рынок. Там — река.

Средневековые пластинки

такие кружатся пока.

Разрушили — восстановили.

(Есть ось — поэтому легко.)

И крест готический на шпиле

плевал на ваше рококо.

₃

Здесь Гёльдерлинова веранда

нас приглашает обозреть

пейзаж, для утлого таланта

нуждой оставленный на треть

столетья: лишь речонку эту

и видел (мутная вода),

пока совсем не канул в Лету —

и стал бессмертным навсегда.

С арабского

А.

Говорят, живет еще — в Каире,

пестуя свой страх...

Плеч и лядвий слаще в целом мире

не было. Аллах

милосерден, но мольбы бессильны

прежний рай вернуть.

Только сон земной да червь могильный

знают верный путь.

Невозможно самому Пророку

(Славимый, прости!)

до ему положенного сроку

возродиться во плоти.

Остается — как бы в назиданье

будущим векам —

возвести прекраснейшее зданье,

дивный храм

(даже лучше — в букве, а не в камне;

так верней),

дабы содрогнулись: как горька мне

жизнь в разлуке с ней —

с сумасшедшей молодостью нашей,

с красотой —

некогда журчавшей полной чашей,

а теперь пустой.

Баллада

Баллада — <...> эпическое произведение фантастического содержания <...>.

Словарь иностранных слов А. Н. Чудинова

Приятель младший был у нас.

Хорош и в профиль и анфас.

А уж стихи… едва ль не гений!

Строптивый нрав. Боксерский шрам.

Питомец муз. Любимец дам.

(Но не поклонник словопрений.)

Как все, был выпить не дурак.

Лечился, знал больничный мрак.

Живого места не осталось

на парне к двадцати пяти...

(Поверь, как тошно взаперти;

прикинь, как пацану досталось!)

Писал: кенты — менты — бинты —

кранты — и так до маеты,

про член понтовый дяди Паши,

о сваю грохнутого лбом;

и тут же — в девичий альбом

Дуняши, что ли, там, Наташи...

Нет, вру! Волшебные стихи!

Соединенье чепухи,

тоски и сладостной музыки!..

Но кто же слышит их? Никто!

Литература — как лото —

игра. И правила в ней дики...

Ан вдруг — не вдруг, но вот успех —

Москва, две тыщи баксов (эх!),

вниманье значимых журналов…

Тут крыша съедет и не та:

лауреатства «тра-та-та» —

снотворней всяких люминалов.

Но слава — что? — пустая пря:

звенит, карман не серебря.

И, гаже Нижнего Тагила,

грозит очередной дурдом.

А лавр, коль завоеван, — лом…

И приняла его могила.

...Самоубийце, ясно, — ад.

Но резвых шалостей расклад

в черновиках распубликован

(при жизни вряд ли бы пострел

на свет их вытащить посмел!) —

и оскорбленный в мести скован.

...Его играют и поют

(приятно творческий уют

украсить отсветом кошмара,

погреться около печи...

Тут всех бойчее москвичи —

привет, публичная гитара!).

Он — спору нет — поэт, поэт.

Поэт прекрасный — спору нет...

Жаль, умер... Я бы, как Мартынов,

хотел задать ему вопрос...

Но он еще живущим нос

утер, себя из жизни вынув.

…Сто лет минуло с той поры.

Бросают разные шары

организаторы культуры:

тот «против» кинет, эта — «за»

(не фильм, а сопли и слеза —

голландские миниатюры:

глян, ван, какая пьян и рван,

как жюток этот рюс иван,

фесь гот зима, одни бабушки,

бил дихьтер с чистой голофой,

но и того згупил запой,

фот-фот ф наз фистрельят из пфушки!)...

А мы, старье, живем себе,

катаемся на «А» и «Б»,

ликеры пьем, сигары курим

(все фишки раздает Старшой!) —

и с нашей маленькой душой

такого не набедокурим.

Надсон

Жил поэт с фамилией нерусской
и курсистку бледную любил —
милый-милый, нежный, грустный-грустный, —
и рукой, опущенной без сил,

рифмовал «Ваала — идеала»,
«глазки — краски — сказки», «кровь — любовь»...
Для тогдашней публики хватало
двадцати пяти красивых слов.

В сюртуке — поношенном, но чистом —
в Ялту на последние шиши,
с роковым чахоточным присвистом,
он уехал утром серебристым...

На его могиле — ни души...

Как на лире выкручены струны
временем, забвением — кошмар!
Но, светясь, попискивает юный
в невесомом воздухе комар.

И земля сухая разогрета.
И травою пахнет, как в саду...
Хорошо здесь на исходе лета
разгулять тревогу и беду!

…Это ж как там? — «Верь в любовь святую,
в ее крест на девственных плечах
и в цевницу, что ли, золотую
и во что-то в солнечных лучах —

верь в победу разума и света —
не склонится чья-то голова
пред Ваалом...» Но, похоже, это —
самые насущные слова.

1980

Вяземский

Объездил всю Европу, проедая

несметные богатства; исписал

стихами пуд бумаги. Дар Валдая —

и тот звенеть на станциях устал.

Съел тонну трюфлей, тысячью бутылок

шабли запив, — а чреву ничего.

Не избежал язвительных ухмылок:

де, граф лепил Безухова с него.

Прокипятил в игре полмиллиона,

сам признавался, в молодости. Но

одумался. Не верил непреклонно

поповским сказкам; знал, что там — темно.

Темно и страшно — как в голодных селах,

ему струивших солнечный оброк;

и сим воздастся... Мыслей невеселых

в бюветах Пфальца утопить не смог.

...В каких теперь катается вселенных?

Бог весть! Родился, пожил и исчез...

Но сочинил десяток драгоценных,

хоть беспросветных, в старости «пиес».

_{* *}

_*

Странница-душа в сороковину

покидает милый дом,

не открыв таинственного сыну —

да и даст ли знак какой потом?

Из Афин — в Коринф многоколонный? —

в светлый рай, куда не заглянуть? —

в странный край, от нас отъединенный, —

нам, живым, указывая путь?..

Бог незрим — и жены убоялись,

не сказав ни слова, как и ты...

Но лети, родная, словно завязь

памятливой вечной чистоты!..

Ты любила Бога — и молилась.

Я люблю Христа — и не молюсь...

Что бы с нами там ни приключилось,

здешнему, как Иов, я дивлюсь.

Вариант

Памяти Нико Гомелаури

Те, что умерли, нет, не сказали

ничего, а верней — не нашлись...

...только ночью на дымном вокзале —

как бы даль, уходящая в высь, —

относительность блика и мрака,

запах гари в пространстве стальном,

полувсхлип напоследок... Однако

всё понятно теперь в остальном.

_{* *}

_*

_{Nach Auschwitz ein Gedicht zu schreiben, ist barbarisch...}

Theodor Adorno

По-немецки сказал бедолага

(но нельзя не понять этот шок!):

после Аушвица (после Гулага)

только варвар напишет стишок;

только варвар притронется к струнам,

породившим вампиров смычком

(то ли дело обученным гуннам

философским болтать языком!).

Мысль — понятная в общем и целом,

пусть не новая: и до него

порывались хватать парабеллум,

дабы усугубить естество...

...Но поверили! С рифмой и ритмом

распростились — с судьбой и душой;

культуролог стал высшим арбитром,

по-немецки скупой, небольшой,

конструктивный Освенцим в культуре

обустроив, твердя: никогда

не вернуть возвышающей бури

симфонизма, навек деррида.

...Лилипуты какие-то, путы,

муравейники «практик»-химер...

Не предложат здесь даже цикуты,

как Сократу, тебе, Гулливер!

_{* *}

_*

Благодарен: пожил немало,

насмотрелся земных чудес;

коль не Муза слова шептала —

восхвалю шелестящий лес.

Записать удалось не много,

да и с качеством — не того...

Но нелепо не славить Бога

за невиданный дар Его —

за изгиб флорентийских арок,

нежных губ, тосканских холмов...

Удивителен Твой подарок —

и, безмерный, поныне нов!..

Только чем оплатить щедроты

сможем — каждый алмазный миг,

эти полные негой гроты,

тот вот лавр и тот базилик?