Фаликов Илья Зиновьевич родился в 1942 году во Владивостоке. По образованию филолог. Поэт (десять книг лирики), прозаик (четыре романа), критик. Автор двух книг эссе «Прозапростихи» (М., 2000) и «Фактор фонаря» (Владивосток, 2013). Лауреат нескольких литературных премий. В «Новом мире» печатается с 1971 года. Живет в Москве.
Илья Фаликов
*
НЕ УЧИ КУЗНЕЧИКА КОВАТЬ
* *
*
Блещут фары, транспортные вишенки,
по земле, где стелется зараза:
легкие Москвы — дома Воздвиженки,
черные от выхлопного газа.
На рентгеноснимке нашей родины,
в смысле легких, много черных пятен,
не считая собственно смородины
черной — Божий сад невероятен.
Адекватна жизнь, ужасно сытная,
нашей продовольственной корзине,
тени мы с тобой, подружка ситная,
не в аду — в подземном магазине.
Мы с тобой другие, да не многие —
нас отерли с черного фасада,
вынув из нечистой экологии,
ветви Александровского сада.
* *
*
Когда заглохли отморозки
и музыкальные шкатулки,
пять тысяч дворников московских
в моем грохочут переулке.
Неведом уху тихий ужас,
и нет в пейзаже мысли плоской —
сугроб, в котором обнаружусь,
подобен башне вавилонской.
Таджик, копни меня лопатой,
внутри окоченевшей плоти
найди во мне язык крылатый,
замерзший, видимо, в полете.
Грядущее невыразимо,
текущее невыносимо,
былое непроизносимо.
* *
*
А ведь это действительно так —
смотрит Гоголь то так, то пятак,
слева сумрачный, справа как пьяненький,
и на это указывал Анненский
до того, как ваятель проник
в человека, который двулик.
Свищут птицы в Москве. Например,
ими полон ухоженный сквер,
где весна объявилась беспечная,
но висит на ней сумка наплечная,
ибо ветрености поперек
держит курс на торговый ларек.
Вот и мне безусловно не след
крохоборствовать, сколько мне лет,
мелочиться по всякому поводу:
кто пойдет за шампанским, кто по воду.
Лучше с памятника перенесть
взор на пышную девичью честь.
* *
*
Раздается фортепьяно за моей спиной,
тихо-громко, даже странно — за моей стеной.
Глухо у меня в коробке, мрачен кабинет,
снова вылетели пробки, света нет как нет.
Надо выйти в переулок, посмотреть в зенит.
Хочешь новой рифмы? Гулок
сей аппендицит.
Ходят девки, жопа гола, мучат соловья:
— Вы не знаете, где школа музыкальная? —
Как не знать? В моей округе, за моей спиной,
за моей спиной, подруги, за моей стеной.
Коломенский мотив
А заглянешь за полночь, бывалоча,
в царский сон — музыка, детский плач.
На алькове Алексей Михалыча
вырезан мальчишечка скрипач.
Знают дело крепенькие пальчики,
ибо от работы скрипача
в результате делаются мальчики.
Девочкой становится свеча.
Все равно сгорит сестрица Софьюшка,
не по девке тронные труды,
и на пир Владимир Красно Солнышко,
если что, придет без бороды.
Гой еси, ребятушки, Европа вам —
мыльня и ученый кабинет.
На проспекте Юрия Андропова
виршевик состряпает сонет.
Памяти солдатиков игрушечных
на почивших вырос царский сад.
Гроздьями застывших ядер пушечных
золотые яблоки висят.
Сфотайся на фоне их. Улыбочка.
Где скрипач? На дереве сидит.
А в кустах — играющая скрипочка
и солярий местных афродит.
* *
*
Cолнышко, зверенок, птенчик, котик,
детик, кривоножка, большеротик.
Осино сюсюканье. Хороший,
хвалится опять: купил калоши.
Важен след события сего
на эпистолярии его.
Хочется интимности? Пожалте.
В мокроступах через лужи слез
вылечить гуляющий по Ялте
чеховский еще туберкулез.
Говорил с возлюбленной невротик.
* *
*
Вы меня теперь не трогте…
Борис Корнилов
Девушки наращивают ногти,
небо оцарапал кипарис,
так что вы теперь меня не трогте,
как сказал замученный Борис.
Вы его зачем-то позабыли,
вняли просьбе: трогать не моги.
Не отмытые от звездной пыли,
сохнут стоптанные сапоги.
Рядом ходит мускусная утка,
камень плачет голосом овцы.
Всяческая тут лежит обутка
и использованные шприцы.
На сырой заре туманно брезжа,
через гимнастический настил
в толщу тучи с кромки побережья
дискобол медузой запустил.
В том же духе, в том же направленье
через продолжительный прибой
чемпион отечественной лени
машет ручкой, вялой и пустой.
Кутузов. 1774
Бегущая строка от левого виска
в пещере полушарий.
Хлеб-соль магометан. Кутузовский фонтан.
Без италийских арий
разбрызганный розарий.
Потемкинский норд-вест, отсутствие невест,
ни пальмы, ни лаванды,
кинжалы и стволы, сапсаны и волы,
фелуки и шаланды,
шаланды контрабанды.
Куда ни привели грядущие Фили,
для полноты картины
показывает класс, пока не одноглаз,
орел Екатерины.
Се горные вершины.
Ни пуха ни пера!..
Фелицына пора. Феерия двора.
Падучие алмазы.
Паркетные бои. Ах, матушка! Твои
безумцы и пролазы
роскошно кривоглазы.
Овечье дефиле на облачной скале.
Зной. Хочется в Мытищи.
И око маяка в стакане молока
на камне темнотищи,
единственном из тыщи.
* *
*
Когда вы все там выступаете,
я за кулисами стою
и вашу водку честно пью,
пока вы все там выступаете.
Вы для себя накрыли стол,
меня не звали, я пришел.
Я для начала тоже выступил,
я превратил дремучий зал
в овидиополь или чистополь.
Я ваше пойло оправдал.
Вы соберетесь, гомоня,
без очевидного меня.
Memento…
Перед тем, о чем не говоришь,
говорят другие: не надышишься.
Вонью чёса веет от афиш
так, что возопит немая фиш —
или Мандельштам кричит на Дымшица.
Сбросив тематический запрет,
ночка пролетит кабриолетово.
Но на променаде поздних лет
вряд ли, если этой темы нет,
не по теме не случится этого.
Не учи кузнечика ковать.
Небо немо, лишнего не спрашивай.
Звездный кров и съемная кровать,
ключ в кармане. Вышел подышать.
Хватит своего, не надо вашего.
Надо бы вечернюю зарю
подключить к ночному фонарю.
* *
*
Александровскому ли саду,
палисаду ли детских лет
чем обязан? По снегопаду
отыскать позапрошлый след
не получится — и не стоит,
это правильно, все прошло.
Кто-то попусту память доит —
и без дойки белым-бело.
Не бывает без белых пятен
ничего и без черных дыр.
И в четыре ступни приятен
путь — веди ее, командир.
На котурны и на ходули
становиться — Господь упас.
В мутном деле и на халтуре
расстараются и без нас.