Вотрин Валерий Генрихович родился в 1974 г. в Ташкенте. Окончил романо-германский факультет Ташкентского университета, магистратуру и докторантуру Брюссельского университета по специальности «экология». Как прозаик публиковался в журналах «Звезда Востока», «Новая Юность», «TextOnly», «Новый журнал», «Русская проза» и др. Автор книг «Жалитвослов» (М., 2007), «Последний магог» (М., 2009), «Логопед» (М., 2012). Финалист Премии Андрея Белого (2009), номинант Русской премии (2009), премии «Большая книга» (2010, 2013), премии «Русский Букер» (2013), премии имени Александра Пятигорского (2013). Переводит английскую прозу и поэзию XVII — XX веков. Живет в Бате (Великобритания).
Валерий Вотрин
*
ИКОТА ЯКОВА И.
Рассказ
Молодой журналист Кирилл Трубников только что возвратился из поездки в дальнее карельское село, где брал интервью у икотного мастера. Этот икотный мастер, хитроватый рыжебородый мужик по имени Федот Маслов, чуть ли не весь день водил Кирилла по селу, показывал изумительной красоты деревянные высокие резные дома, банный городок у речки, потчевал потрясающей ухой, много и с охотой рассказывал — об истории села, о том, какая рыба водится в местной речке, о способах плетения неводов — неводы были в избытке развешаны всюду, и можно было воочию убедиться в мастерстве плетельщиков. Много рассказывал Федот и о своем даре. Но уже на втором вопросе Кирилл бросил записывать, а только с нарастающим подозрением слушал. Федот же Маслов разливался соловьем — о том, как в старину икали, какая бывает икота — затяжная, колючая, дергучая, обморочная, кричалая и подсаженная, то есть насланная колдуном, и какие травы какую икоту лечат. С этого перешел Федот на историю села, на то, какая рыба водится в местной речке — звалась речка, кстати, Сяркийокки, и о происхождении этого названия Федот поведал отдельную и длинную историю, — о способах плетения неводов, — и вот тут Кирилл окончательно уверился в том, что Федот Маслов не хочет говорить о главном. А ведь они условились, что икотный мастер в самых исчерпывающих подробностях расскажет столичному журналисту о том, откуда приходит икота, как ее можно заговорить и как вообще действует заговор, в общем, посвятит в подробности своего ремесла. Однако ни о чем таком Федот Маслов не поведал, а на прямые вопросы Кирилла только крякал, хитро ухмылялся и порывался рассказать об истории села в десятый раз. В итоге материала удалось наскрести разве что на небольшую заметку, и Кирилл возвратился с тяжелым сердцем, чувствуя, что никак не удастся избежать неприятного разговора с Искаковым.
Искаков был главный редактор их газеты, которого новый собственник назначил совсем недавно. Он сразу завоевал искреннюю нелюбовь всего коллектива. Его, впрочем, это мало заботило. Раньше он возглавлял более крупное издание, что, по-видимому, было для Искакова достаточным поводом относиться к новым подчиненным с плохо скрываемой брезгливостью, сменяемой вспышками раздражительности, когда кто-нибудь, по мнению Искакова, не справлялся с заданием. А учитывая то обстоятельство, что карьеру Искаков начинал в органах, имеющих к журналистике не самое прямое отношение, претензии свои к сотрудникам он излагал на характерном профессиональном жаргоне. «Допрашивать надо уметь», — говорил он своим неприятным голосом, растягивая слова. А потом битый час читал нотации, хотя мог и наорать — это за ним водилось.
На следующее утро Кирилл за пару часов набросал черновик статьи. В материал ради объема ему пришлось впихнуть и историю села (благодаря Федоту Маслову он выучил ее наизусть), и деревянные высокие резные дома, и банный городок у речки, и местную уху, и даже неводы, так что икотный мастер и его уникальный дар отступили на второй план, словно не за этим ехал Кирилл в этакую даль, а чтобы узнать этимологию слова «Сяркийокки». Раз за разом перечитывал Кирилл написанное, и ему становилось все тоскливее. Физически ощущая надвигающийся нагоняй, он отослал файл главному редактору.
В последние годы газета, в которой работал Кирилл, публиковала много материалов на тему икоты. С тех недавних пор, как икота приняла в стране характер эпидемии, к этой теме возник повальный интерес. Врачи терялись в догадках, пытаясь объяснить характер коварного недуга, внезапно сделавшегося заразным. Объявляли икоту эпидемией истерии, нервно-психическим состоянием, вызываемым не то просмотром телевизионных программ, не то увлечением компьютерными играми, не то долгими разговорами по мобильному телефону. В спешном порядке запустили в оборот несколько лекарственных средств, направленных на ослабление и снятие симптомов болезненной икоты, и даже одну вакцину. Средства, однако, не помогали (а вакцина и вовсе вызвала занятные и неаппетитные осложнения, факты которых замалчивались), зато пышным цветом разрослись повсюду всевозможные знахари, целители, икотные мастера и мастерицы, предлагающие свои темные услуги. По телевизору показывали научные передачи, объясняющие, отчего на деле бывает икота, — и после этих передач икота нападала на целые регионы.
Газета следила за географией этих эпидемий, публиковала аналитические материалы, мнения ученых, проливающих свет на этиологию и развитие нового заболевания. Особенно любопытен был тот факт, что икотная эпидемия со временем перестала вызывать страх и порождать массовые фобии среди населения. Люди быстро научились справляться с приступами икоты наиболее эффективными, как оказалось, средствами — заговорами. Теперь, если на человека нападала внезапная икота, он привычно произносил скороговоркой слова заговора, и икота перекидывалась на кого-нибудь другого. Механизм этой передачи был еще слабо изучен медиками, но средство действовало безотказно. К тому же быстро выяснилось, что некоторые люди невосприимчивы к икоте. Их было очень мало, и считалось, что такой иммунитет переходит по наследству от предков-знахарей. Безыкотные люди не могли ни передавать, ни насылать икоту, они были полностью ограждены от нее своей мощной защитой. Многие им завидовали. Считалось, что на них-то и пытается сесть икота, только не может — и еще пуще ярится, отыгрываясь на обычных людях.
В редакции время от времени поикивали все — кроме двух человек. Одним был Кирилл Трубников. Когда очередная волна икоты накрывала редакцию и коллеги забивались по своим углам, сквозь судорожную икоту шепча заговоры, Кирилл молча горбился за своим столом. Ему было стыдно. Он не икал, как все, словно был лекарем, знавшим некое тайное средство против икоты. Но никаким лекарем он не был, и тайное средство против икоты, которое могло бы помочь его коллегам, было ему неизвестно. Он вообще сомневался, существует ли оно в природе. И коллеги Кирилла ценили его за то, что он, обладая таким редчайшим свойством, не заносится, а даже стыдится его и не выставляет напоказ.
Тем заметнее было отношение к икоте второго безыкотного человека в редакции. Этим человеком был Искаков. Сотрудники уже знали, что с приступом икоты главному редактору на глаза лучше не попадаться. Тот при виде судорожно икающего подчиненного отшатывался с брезгливой гримасой, выуживал из кармана платок, прижимал его к лицу и быстро уходил в свой кабинет. Это вызывало вполне объяснимый ропот среди сотрудников. «У него же все равно иммунитет!» — возмущались они пренебрежительным поведением Искакова. Но для того, похоже, ропот подчиненных был не в новинку: возмущенных взглядов Искаков просто не замечал, а провинившихся икотой сотрудников вызывал к себе и долго, по собственному выражению, «прорабатывал». Искаков считал, что икотного заражения можно избежать, если, к примеру, носить марлевую повязку. При этом сам он марлевой повязки никогда не носил.
Вскоре, как и ожидал Кирилл, раздался звонок — главный редактор вызывал его к себе. В очередной раз с чувством внутреннего протеста увидел Кирилл это сытое брюзгливое лицо, дорогой костюм. Когда Кирилл вошел, Искаков даже не оторвал глаз от экрана компьютера — так велико было его недовольство. Поэтому начал он разговор не с Кириллом, а со своим компьютером, словно читая по его экрану:
— Ну что, вижу, уже возвратились.
— Возвратился, Яков Борисович.
— Сколько, говорите, вам пришлось туда добираться?
— Почти двое суток.
Искаков от этих слов передернулся, словно Кирилл произнес какую-то непристойность.
— Четверо суток, значит, только на дорогу. Ну, и чего привез? Вот это привез?
Эти неожиданные переходы с «вы» на «ты» были для Искакова характерны. Так он, наверно, разговаривал с подчиненными и на прежнем месте.
Кирилл начал рассказывать о том, как сложно, почти невозможно оказалось разговорить икотного мастера, но Искаков не стал его дослушивать.
— Допрашивать надо уметь, — произнес он с ехидностью, на его взгляд, убийственной, ожидая, что Кирилл сейчас сгорит со стыда. Но поскольку этого не произошло, он моментально вскипел и рявкнул:
— Уметь! Тебе задание было дано, могли бы кого опытного послать, понадеялись на то, что ты поднабрался опыта, — а ты что? Опять облажался!
Искаков гремел так, что его, несомненно, было слышно в самых дальних углах редакции. Это-то и было неприятно — то, что Кирилла теперь встретят сочувствующие взгляды сослуживцев.
— Послали! Понадеялись! — гремел Искаков. — Дело плевое, яйца выеденного не стоит!
Кирилл только слушал. Он-то считал, что дело плевым не было. И послали на задание именно его потому, что никто другой ехать не захотел. Причина заключалась в том, что Федот Маслов считался особенным мастером. Вообще-то о нем многое было известно, причем из источников весьма компетентных. Считалось, что Федот один из пяти икотных мастеров, чье влияние распространяется на огромные территории. При желании он, находясь в своем селе, мог наслать икоту даже на жителя Мурманска, невзирая на время суток. В народе сложилось мнение, что Федот Маслов добр и охотно исцеляет страждущих. Одно время к нему в село устраивались настоящие паломничества: измученные икотой люди готовы были платить любые деньги, чтобы избавиться от напасти. Поначалу их чаянья вроде оправдывались: польщенный Федот без лишних слов избавлял от икоты толпы паломников. Но однажды он заперся в своем доме и не вышел к ожидающим. То же самое повторилось и на следующий день. Толпа перед его домом росла, люди в голос умоляли его выйти, помочь. Федот не выходил. Собравшиеся перед его домом страждущие днем и ночью оглашали окрестности громкой икотой. Прошло семь дней, и толпа начала помаленьку рассеиваться. Перед домом Федота осталась горстка самых упорных. Утром девятого дня перед ними появился Федот. Он улыбался. Люди устремились к нему с жалобными воплями. Их было семеро — четыре женщины и трое мужчин. С каждым, включая женщин, Федот поздоровался за руку, спросил их имена, подробно расспросил каждого, как давно насела на него икота. Опросив присутствовавших, он глубоко задумался и думал долго. Потом, придя к какому-то решению, подозвал одного мужчину, окинул его оценивающим взглядом и произнес: «Ты им и будешь!» И при этих самых словах икота сошла с шестерых несчастных, а седьмой, этот самый мужчина, принялся икать с невероятной силой и частотой. Мужчина не мог ни говорить, ни даже взглядом выразить свое негодование, потому что икота сотрясала его с ног до головы. Прочие с ужасом смотрели на него. А Федот удовлетворенно оглядел его и произнес: «Во! Теперь через него все будет. А от него к другому будет уходить. Поняли?» Но исцеленные ничего не поняли, да и не желали понимать. Спешно они покинули село и разъехались по домам, и больше затяжная икота никогда в жизни их не беспокоила. Лишь позднее они осознали, что тому мужчине пришлось принять их икоту на себя, но каким образом удалось Федоту это сотворить, они так и не поняли.
О том, что Федот Маслов — особенный мастер, газете сообщил директор Центрального научного центра гастроэнтерологии, доктор медицинских наук, профессор, член-корреспондент Академии наук Владимир Осипенко, давно и успешно занимающийся вопросами эпидемиологии икоты. Изучая распространенность икоты среди жителей Северо-Западного региона, Осипенко обратил внимание на то, что на протяжении двадцати лет в одном из районов Карелии уровень заболеваемости икотой превышал средний по стране в несколько раз. И вдруг в начале 90-х заболеваемость икотой в районе резко снизилась, став почти нулевой, — и это без выделения средств на ввод новых медицинских учреждений. Одновременно с этим подскочила статистика новых случаев патологической икоты в соседних регионах, особенно в Архангельской области. Осипенко заинтересовался этой странной закономерностью. Ему не потребовалось много времени, чтобы узнать причину сокращения заболеваемости икотой в отдельно взятом районе. Просто в 1992 году в селе появился Федот Маслов. Кто он и откуда, никто не знал. Просто он появился здесь, рыжебородый, веселый, общительный, пошел по селу, и в тех домах, где он побывал, люди переставали икать. А потом уже и сами люди поняли, что в их селе живет икотный мастер. И вскоре все знали, что Федот Маслов отводит икоту от их села и от всего района. Со временем до них дошло, что икота перекинулась на соседние области, но страдания соседей их мало трогали: главное, им самим не икалось.
Но, вычислив одного икотного мастера, Осипенко не остановился и вскоре путем анализа региональной статистики обнаружил еще четверых: одного — на Кавказе, двух — в центральных районах и одного — в Восточной Сибири. Этот последний жил в Якутии, однако «работал» на весь Дальний Восток и был ответствен, по меньшей мере, за две масштабных эпидемии икоты в Амурской и Читинской областях. Таким образом, Осипенко предположил, что эти пятеро управляют колоссальными волнами икоты, прокатывающимися по стране. Или вызывают их? Ответа на этот вопрос Осипенко не знал, но предполагал, что отчасти это так. Озадачивало его только то, что икотные мастера не пользуются своей властью и живут очень скромно, практически отшельниками. Осипенко и его сотрудники сделали несколько попыток увидеться с икотными мастерами, живущими в центральных регионах, однако встретили твердый отказ. Один из икотных мастеров даже пригрозил спустить собак на приезжих исследователей.
Кирилл только посмеялся, когда ему об этом рассказали. Что бы ни говорил там Искаков, а опыта Кирилл Трубников уже поднабрался. Проработав в издании каких-то два года, он сделался настоящим серьезным специалистом по икотным, или, иначе говоря, кликовым напастям. Сейчас он уже с первого взгляда мог отличить шарлатана от настоящего лекаря — а этих последних было на удивление много. Только сила у всех была разная. Чаще всего лекарь выдыхался после лечения двух-трех пациентов в день и после этого пару недель отлеживался — икал да силы набирался. Ведь чужую икоту такие мастера брали на себя и избавлялись от нее какими-то только им известными способами. За лечение они денег не брали — считалось, что корысть губит дар. А вот шарлатаны, напротив, требовали со своих пациентов огромные суммы, а лечили травами, потому что их заговоры все равно не помогали или помогали на короткое время. Икота потом возвращалась с утроенной силой, словно воздавая за попытку от нее избавиться. Траволечение тоже имело кратковременный эффект, но тогда хотя можно было бы все списать на несвежую или неправильно собранную траву. Лже-мастеров было легко найти, они давали рекламу в газетах, нанимали секретарей, которые отвечали по многоканальным телефонам. Настоящие же лекари людей сторонились. Считалось, что лечение для них оборачивается настоящим страданием, поэтому их надо было еще уговорить. Обращение к настоящим икотным мастерам требовало соблюдения определенных ритуалов. Так, нормой считалось просить у мастера избавления от недуга, стоя на коленях. Мастер мог отказать, но это не значило, что он отказывает совсем. Поэтому многодневное бдение у дверей икотного мастера, иногда сутками напролет, было обычным явлением.
Владимир Осипенко был признанным экспертом. К нему часто обращались, ибо был он человек живой и общительный и охотно делился информацией. Но по мнению Кирилла, Осипенко, хоть в свое время и сделал ряд важных шагов в сторону понимания того, каковы истинные причины икотной эпидемии, в последнее время остановился на достигнутом. В распоряжении Осипенко был целый научный центр и сотни сотрудников, однако он продолжал продвигать свою гипотезу о том, что икоту контролируют и перенаправляют пятеро мужиков, живущих в разных глухих уголках страны. В отношении причин возникновения икоты Осипенко скорее разделял мнение большинства ученых о ее истерическом происхождении. Пятеро же икотных мастеров, по его мнению, играют роль щита для своих регионов, отводя от них волны икоты и перенаправляя их на соседние области.
Недовольство Кирилла подкреплялось еще и тем, что личную встречу с икотными мастерами Осипенко после своих неудачных попыток быстро объявил невозможной. По его словам икотные мастера выходили горделивыми и замкнутыми, а некоторые — даже склонными к насилию. Главное, Осипенко и его сотрудники не предприняли ни единой попытки проанализировать уже имеющийся материал. Никто, например, не обратил внимания на то, что всех пятерых икотных мастеров зовут Федотами. А ведь получалось, что не невесть какой Федот, а пятеро вполне конкретных Федотов являются действующими элементами известного заговора против икоты, выступая в роли своеобразных ее реципиентов. Кирилла это наблюдение заставило задаться вопросом, не зовут ли Федотами и других икотных мастеров, поменьше. В редакции уже собрана солидная база данных по практикующим икотным мастерам, среди которых были и настоящие, и шарлатаны. Около месяца ушло на ее пополнение и обновление: Кирилл просматривал объявления, опрашивал знакомых, которые когда-либо обращались к икотным мастерам за помощью.
Результаты только подтвердили его предположение: среди двух сотен известных и новонайденных мастеров оказалось всего одиннадцать Федотов, и все они, судя по отзывам, обладали уникальным даром отводить икоту. Это вовсе не значило, что мастера с другими именами все подряд оказались шарлатанами — нет, опрошенные Кириллом люди с похвалой отозвались о многих не-Федотах. Удивительным было другое: все известные Федоты-мастера проживали в сельской местности, причем будто соревновались друг с другом, чья деревня глуше. Некоторые проживали в брошенных деревнях и ликвидированных поселках, трое жили в лесных заимках. В городах Кириллу не удалось обнаружить ни одного икотного мастера по имени Федот. Возможно, где-то такие и были, но для этого требовалось более масштабное исследование.
Он надеялся разузнать больше из первых уст — от Федота Маслова, но надеждам этим не суждено было сбыться. И теперь он стоял и молча выслушивал выговоры Искакова.
— И ты думаешь, что это можно пустить в печать? — гремел тот. — Какая уха там вкусная? Ты должен был помнить, зачем тебя туда послали. А послали тебя, чтобы ты выяснил все про этого Федота, про Якова и про всякого, понял?
Тут внезапная догадка пронзила Кирилла.
— Яков Борисович, — произнес он медленно, — дайте мне еще один день. Я доведу статью.
Искаков замолк и подозрительно смотрел на него, по-видимому, решая, стоит ли принять предложение. Наконец, привычная презрительная гримаса вернулась на его лицо, и он, фыркнув, произнес:
— Ну, попробуй. Но только чтобы полноценная статья. Недоделок нам не надо. Понял?
— Понял, — сказал Кирилл и вышел, тут же о нем забыв.
Стремление проверить новую догадку захватило его. Конечно, он ничего не узнавал ни о каком Якове, только о Федоте. Но если Федот — действующее звено заговора, то, стало быть, Яков — равносильное звено! Получается, что у каждого действующего Федота есть свой Яков, это ясно как белый день. Получается, что Федот не может переводить икоту сразу на всякого, ему нужен Яков. Без Якова Федот бессилен. Получается так — но как это выяснить?
В глубокой задумчивости сидел Кирилл за своим столом, у окна, выходящего на набережную и обширный парк за ней. Напротив редакции с начала года развернулось бурное строительство: уродливый бетонный каркас — скелет будущего торгового центра — вырастал прямо на глазах. Кирилл отсутствующим взглядом смотрел на движение тяжелых машин по стройплощадке внизу. В голове у него крутились, словно считалка, слова заговора: «И-ко-та, и-ко-та, пе-рей-ди на Фе-до-та, с Фе-до-та на Я-ко…» Безучастный взгляд упал на толстый телефонный справочник, и немедленно странная мысль явилась Кириллу. Еще не понимая, что делает, он потянулся к справочнику и раскрыл его на первой попавшейся странице, на букве «Д». Притянув справочник к себе, он принялся просматривать подряд все фамилии и вскоре наткнулся на то, что искал: «Дергачев, Яков Николаевич, улица Маршала Супрунова, д. 11, кв. 76». Следом был указан телефон.
Кирилл снял трубку и набрал номер. После третьего или четвертого гудка в трубке раздался неуверенный мужской голос:
— Алло?
Кирилл был захвачен врасплох. Мысли его заметались. Голос в трубке повторил с ноткой растущей тревоги:
— Алло?
— Алло, алло, — быстро сказал Кирилл. — Яков Николаевич?
Человек на том конце провода громко и утвердительно икнул в ответ.
— Яков Николаевич, — заговорил Кирилл, особенно не думая, что говорит, — им владела странная уверенность в своих словах, — я по поводу Федота. Хочу сказать, вашего Федота. Если вы мне позволите, я хочу узнать. Я журналист. Хочу вот прояснить.
Он ждал, что его собеседник спросит, какого Федота, возмутится, скажет, что Кирилл набрал неверный номер, — но тот лишь затаил дыхание, даже икать перестал.
— Хочу выяснить насчет икоты, — произнес Кирилл и замолчал, надеясь на ответ собеседника. После паузы тот ответил, запинаясь:
— Я… не знаю Федота. А вы откуда?
— Я журналист. Веду расследование, — и Кирилл назвал свою газету.
— Я не знаю Федота, — повторил на это Дергачев жалобным голосом и сильно икнул.
— Тогда, пожалуйста, запишите мой телефон. Записали? — спросил он, но услышал только гудки — на том конце уже бросили трубку.
Кирилл еле сдержал восклицание досады. Ведь он наверняка попал на правильный номер! Этот Яков явно что-то знал, но не желал говорить. Может, съездить к нему на Маршала Супрунова? И Кирилл уже принял решение ехать, как телефон на его столе зазвонил. Он поднял трубку и произнес отрывисто:
— Да?
— Я вот… насчет… Дергачеву вы звонили? — ответил, путаясь, незнакомый голос, очень похожий на дергачевский.
— Да, я.
— Я вот… встретиться хотел. Меня Яков зовут.
— Это вы, Яков Николаевич? — не понял Кирилл.
— Нет. Но это он мне сказал, что вы звонили… что вы интересуетесь. Я хотел рассказать… про Федота.
Но Кирилл уже схватил ручку.
— Говорите адрес, — сказал он коротко.
Неизвестный Яков хотел встретиться через час в центре, недалеко от редакции, в небольшом кафе. Кирилл хорошо знал это место — частенько обедал здесь. Войдя в кафе, он сначала внимательно огляделся, но никто из малочисленных посетителей не отозвался на его ищущий взгляд. Тогда он взял поднос и встал в немногочисленную очередь. Когда Кирилл с полным подносом уже устроился за столиком в углу, в кафе опасливо вошел небольшого роста, худощавый седоватый мужчина лет сорока и остановился на пороге, не решаясь войти. Кирилл из-за своего столика на всякий случай махнул ему. Мужчина посмотрел в его сторону, долго вглядывался, потом кивнул чему-то своему и, лавируя между столиками, подошел.
— Вы извините, я тут… — показал Кирилл на тарелки. — Не желаете присоединиться?
— С-спасибо, — сказал человек и осторожно присел за столик, — я уже кушал.
Он оглянулся и вдруг сунул через стол руку Кириллу, словно пробивая стену:
— Яков Сергеевич.
Кирилл пожал ему руку и тоже отрекомендовался.
— Да, Дергачев мне сказал, — покивал Яков Сергеевич.
— Не возражаете, если я…
— Нет-нет, конечно. Я-то уже кушал сам.
Яков Сергеевич внимательно, с каким-то участием смотрел, как Кирилл ест гороховый суп.
— Я, собственно… — начал Кирилл.
— Да, Яков Николаевич мне все передал, — перебил Яков Сергеевич. — Я потому и пришел — невозможно уже стало. Понимаете? Каждый день жду, устал уже бояться.
— Скажу вам откровенно, Яков Сергеевич, — произнес Кирилл, наклоняясь к нему, — не понимаю. Я ведь потому и позвонил — хочу прояснить.
Яков Сергеевич закивал. Глаза его расширились, и он зашептал:
— Я ведь три года икал. Случилось все в новогоднюю ночь — только начали часы бить, а я им, значит, в такт. Они пробили — а я не останавливаюсь. Все смеются, ты, говорят, хоть шампанское выпей, отметь Новый год, запей икоту. А я все ик да ик. — Он боязливо оглянулся и прибавил: — Икаю, значит. Так и пошло — волнами. То целый день икаю, то на сутки передышка, а потом — словно кто-то под дых даст, я и пошел заново. Три года икал. — Он сделал паузу и со значением, строго поджав губы, заглянул в глаза Кириллу.
— А заговоры не пробовали?
— Какой там заговоры! — махнул рукой Яков Сергеевич. — Заговоры! Не действуют ваши заговоры. Я уже потом понял, что к чему. Но перед этим три года отыкал.
— Ну, и что же?
— А то, — сказал Яков Сергеевич. — О Федоте узнал.
— Так-так.
— Да, узнал. Бабка одна сказала. Она не мастерица сама, просто ее мать научила когда-то. Она с тех пор людей видит. Меня к ней жена отвела. Как на меня взглянула бабка эта, так сразу побелела и говорит — он же у вас передатошный! Такие вот передатошные — им хоть заговор, хоть что. Потому как они сами — заговор. Понимаете?
— Понимаю, — напряженно ответил Кирилл. Он старался не упустить ни единого слова Якова Сергеевича.
— Ну и вот. Заговор ты, говорит. Ищи, говорит, своего Федота. Потому что это он на тебя переводит. А не найдешь его — так и будешь икоту на других людей напущать до конца жизни. А жизни самой тебе останется немного — Федоты, они таких, как ты, не жалеют.
— Ну и как — нашли?
Яков Сергеевич помолчал и кивнул.
— Нашел… одного. Только он не моим Федотом оказался. Так мне и сказал.
— А чьим же?
— У него свой Яков был. Он вообще мне многое рассказал. Ну, поддали мы с ним, то-се...
— Вы его в деревне нашли? — перебил Кирилл.
— Да, в деревне. У людей спрашивал, они и указали. Он ко мне с жалостью отнесся. Икать, говорит, тебе до конца жизни. Я ему — а как избавиться? А никак, говорит. Это Федот тебя выбрал, сердцем нашел. Ему ведь тоже несладко — на него икота садится, а куда ее девать? Яков нужен. Только на него и можно ее перекинуть.
— Простите за вопрос, — сказал Кирилл, — а Якову что делать, на кого ее переводить?
— Икоту-то? — обыденно переспросил Яков Сергеевич. — Да на всякого. На вас вот можно.
— На меня нельзя, — с гордостью, которой он от себя не ожидал, ответил Кирилл. — Я безыкотный.
— Так понятно, что безыкотный, — кивнул Яков Сергеевич. — Я вон, когда разобрался, что к чему, как раз и начал на безыкотного переводить — на соседа по даче. И все заработало.
Как на безыкотного? — хотел спросить Кирилл, но неожиданно нахлынувший страх не дал вымолвить ему ни слова. Он просто не мог поверить в то, что его защита может быть так легко прорвана. А Яков продолжал:
— Можно и на рядового всякого немного икоты перевести. Чтоб чуть-чуть облегчиться. Да только обычный всякий не выдюжит постоянной икоты — вот она толком и не переходит к нему. У него ведь какой-никакой иммунитет к икоте — можно сказать, заразой этой переболел. А который к икоте привычки не имеет, который икотой нетронутый — такой находка для нашего брата, всю нашу икоту на себя принимает, до самого донышка. Безыкотный только своего Якова ждет. Вот и мой сосед, сволочь, дождался. А нечего было забором своим землю у меня оттяпывать. Я как про икоту понял, сразу о нем подумал. Ну, думаю, попался, друг ситный.
— А тот на кого ее переводил? — напряженно допытывался Кирилл.
— Борис-то, сосед? Да не на кого ему было икоту переводить, — со страшным спокойствием сказал Яков. — Он же безыкотный был, Царствие ему небесное. Все в нем и оставалось.
— Но как же защита? — оторопело спросил Кирилл.
— А что защита? — улыбнулся Яков Сергеевич. — Когда Федот с Яковом выбирают — тут твоей защите и конец. Заговор-то ведь кем заканчивается? Всяким! То-то и оно.
— Ну, всяким, это же фигура речи, — попытался возразить Кирилл.
— Не всяким, а Всяким, — поправил Яков Сергеевич. — И не всякому Якову своего Всякого найти доводится, многие так и сохнут, с Федотовой икотой-то в нутре.
— Это вам Федот рассказал?
— Да нет, это я сам понял. А Федот — ну, он вот, например, знает другого Федота, который за их район отвечает. Чтобы, значит, икота на земляков не садилась. Вот тот ее и отводит. У него для этих целей свой Яков в городе сидит. У некоторых по пять-десять штук Яковов есть.
— А ваш Федот как вас нашел?
Яков Сергеевич испуганно сжался.
— Я точно не знаю, — тихо произнес он, оглядываясь. — Мне тот Федот рассказал, в деревне. У него однажды тоже что-то такое с Яковом вышло. Помер тот или еще что. В общем, не на кого стало переводить. Ну, он и поехал в город. Стал там по улицам ходить.
— Зачем?
— Якова искать. Они ведь, Федоты, нас сердцем чуют. Ну, ходил-ходил, целый день, говорит, ходил. А потом высмотрел одного. На рынке. Так он к нему подошел и просто по плечу похлопал. И все. И тот стал его Яковом.
Яков Сергеевич помолчал, на его лице была написана настоящая скорбь.
— И я вот тоже, — заговорил он опять, — видно, не заметил его — а ему много не надо, подошел да толкнул или дотронулся. И после этого три года я проикал.
— А сейчас? Или вы все еще…
— Нет-нет! — почти закричал Яков Сергеевич. — Сейчас нет. Месяц назад все кончилось. И я знаете, что думаю? Мне ведь тот Федот рассказал — икать, говорит, перестанешь, когда с твоим Федотом что-нибудь случится — заболеет там или помрет. Вот я и думаю, что он помер. Месяц уже не икаю.
— Я вас искренне поздравляю! — произнес Кирилл.
— Да чего там! — махнул рукой Яков Сергеевич. — Сейчас еще хуже стало. Я словно голый по улицам хожу — все Федота в толпе высматриваю. Сами знаете, свято место пусто не бывает. Тот Федот рассказывал, что они по пятницам в город наведываются. Вот я по пятницам дома и сижу. Да и по другим дням тоже стараюсь по городу не гулять… А чего вы не едите?
Кирилл очнулся от раздумий.
— Не хочется, — ответил он и отодвинул тарелку. — Ну, я вам скажу, и история.
— Вы об этом напишете? Только не говорите, что это я рассказал.
— Понимаете, Яков Сергеевич, — произнес Кирилл, взвешивая каждое слово, — газета у нас авторитетная, не желтое издание какое-нибудь. Если мы выложим ваш рассказ как есть, нам никто не поверит, да еще, чего доброго, скандал выйдет — обвинят в антинаучности.
Он остановился, захваченный новой мыслью. Яков Сергеевич смотрел на него затравленными глазами.
— Яков Сергеевич, — сказал Кирилл, — а где, вы говорите, живет Федот, которого вы нашли?
Яков Сергеевич, немного поколебавшись, назвал деревню и область.
— Подождите, это что, Мещера? — спросил Кирилл.
Яков Сергеевич закивал.
— Насилу добрался, — признался он. — Чуть в болото не залез. Там ведь кругом болота, торфяники, и лес такой, что враз заблудишься. По компасу шел, поворачивал все направо.
— А спросить было не у кого?
— Какой! — махнул рукой Яков Сергеевич. — На станции еще можно людей расспросить, да что толку, если от станции там еще шагать и шагать. Дорогу еле разглядишь, вся заросла — колея, а не дорога. Только к вечеру и добрался.
— Так он один там живет?
— Один. Там даже летом никто не бывает. Раньше ходили к нему, но он такой — не лечит.
— Как же вы с ним столковались?
— С трудом, как. Дикий он. Заставил меня в сарае ночевать. Кружки воды не подал. Утром, правда, отмяк. Поддали мы с ним, то-се… Вы осторожнее с ним. Приедете оттуда — позвоните Дергачеву, он мне передаст. Яков-то Николаевич сам еще под Федотом, и Всякого своего не найдет, сохнет... Может, что полезное вызнаете, — закончил он с оттенком безнадежности в голосе.
— Яков Сергеевич! — вдруг вспомнил Кирилл, когда тот поднялся было с места. — А вы уверены… ну, что защита не поможет, если он… если они… ну, Федот и Яков…
Яков Сергеевич поглядел на него с нескрываемой жалостью.
— Не дай Бог вам это проверить, — ответил он.
Вернувшись в редакцию, Кирилл собрался с духом и зашел к Искакову. Тот разговаривал по телефону, но при появлении Кирилла быстро извинился и положил трубку.
— Яков Борисович, простите, — торопливо произнес Кирилл, — но мне нужны еще два дня. Хочу встретиться...
— Два дня? С кем? — перебил Искаков, скривившись.
— Я нашел источники.
— Где? В Петропавловске-Камчатском?
— Нет, Яков Борисович, — тихо произнес Кирилл. — Это компетентные источники. Я…
Но Искаков перебил с непередаваемой гримасой отвращения:
— Трубников, ты сколько еще будешь меня подводить? Четкие сроки сдачи статьи у тебя были? Были. А ты сначала не смог взять интервью у какого-то колхозника лопоухого, подогнал мне халтуру, а теперь говоришь, что тебе нужны еще целых два дня.
— Яков Борисович!
— Слушай меня сюда. Даю тебе эти два дня. И буду с большим-пребольшим нетерпением ждать того, что ты там родишь. И если мне плоды твоих трудов не понравятся, ты мне не статью — заявление положишь на стол. Понял меня?
Кирилл, с трудом сдерживаясь, кивнул.
— Все, свободен, — процедил Искаков и взялся за трубку.
Кирилл вышел, кипя от злости. Отдельные слова Искакова вспыхивали в памяти: «В Петропавловске-Камчатском?.. Халтуру… Заявление положишь на стол…» — и Кирилла прямо передергивало от ярости. «Я тебе положу на стол! — шептал он, бросая в сумку затрепанный блокнот, ручку, диктофон. — Я тебе такую халтуру положу на стол!» Но к злости примешивался и страх: он никак не мог забыть слов Якова Сергеевича.
Чтобы не терять времени, Кирилл решил отправиться на поиски Федота сегодня же, хотя на часах было уже три. Он понимал, что к темноте может не добраться, однако и в редакции оставаться не мог: сама мысль об этом была ему отвратительна. Его просто трясло при воспоминании о брезгливой мине Искакова, об их разговоре. Поэтому он коротко предупредил коллег, что отправляется на редакционное задание, подхватил сумку, купил внизу, в буфете, пару запакованных в целлофан бутербродов и минут через двадцать уже был на вокзале.
День клонился к закату, когда Кирилл сошел на маленькой железнодорожной станции. Небольшая площадь была пуста, только фырчал, дожидаясь неведомо кого, старенький автобус. Рядом начинался лес, и Кирилл пошел к нему мимо пристанционных домиков, магазина продтоваров и урчащего автобуса, водитель которого напряженно смотрел на несостоявшегося пассажира сквозь грязное лобовое стекло. Перед самым лесом асфальт обрывался, и дальше вела грунтовая дорога. Уже скоро Кирилл пробирался по заросшей лесной тропе, часто останавливаясь на развилках и все время поворачивая направо, как советовал Яков Сергеевич.
По бокам лесной дороги открывались то широкие поляны, то вырубки, то заросшие осиной торфяные болота. Несколько раз дорогу пересекали старые ржавые узкоколейные пути, ведущие неизвестно куда. Однажды — к тому времени начало смеркаться — дорога уперлась в огромное черное как смоль озеро. На его поверхности неподвижно, точно приклеенные, застыли две утки. Кирилл остановился, чтобы поглядеть на это диво, и словно в ответ на его любопытство глухо и недовольно плеснула у берега огромная рыба.
Внезапно впереди проглянуло, дремучий лес оборвался, и дорога пошла мимо черных от древности изб, старой каменной церкви, покосившихся сараев. Судя по всему, это и была заброшенная деревня, где обитал Федот. В окнах одной избы обрадованный Кирилл увидел огонь. К тому времени солнце уже закатилось, и угрюмые избы вокруг едва виднелись в упавшей темноте. Он поспешил к освещенным окнам, но наткнулся на высокий частокол. Насколько он мог разглядеть, перед ним в зарослях черемухи стояла небольшая, крытая тесом изба. Тепло светились оба ее оконца, обращенные на улицу. Кирилл попытался открыть калитку, но на скрип вырвался откуда-то из своего укрытия здоровенный голосистый кобель и поднял страшный лай. Немедленно дверь избушки открылась, и на пороге выросла громадная фигура с высоко поднятым фонарем. Фонарь выхватывал из тьмы кусок лохматой бороды. Кобель при виде человека моментально убрался с глаз. Человек поднял фонарь еще выше.
— Яков? — донесся его басистый шепот.
Кирилл понял, что нужно отвечать.
— Э… Добрый вечер! — произнес он громко. — Федот… э… Иванович? Я от Якова Сергеевича, помните?
Человек медленно опустил фонарь. Его фигура неподвижно громоздилась на фоне освещенного проема двери. Чувствовалось, что он растерян, захвачен врасплох. Наконец он сошел с крыльца и отпер калитку. Дышал он шумно, странно екая нутром. Отперев калитку, он не впустил Кирилла, а сначала осветил его фонарем. Кирилл беззащитно зажмурился.
— А! — пробасил человек обескураженно, опуская фонарь. — Безыкотный. Ну, входи.
Пропустив Кирилла, он запер за ним калитку и провел в дом. Внутри изба состояла из одной комнаты, в которой была только печь, стол, два стула и лежанка. На стене висело ружье. С потолка свисала лампочка, окутанная желтой плотной бумагой. Тот угол, который, как смутно помнил Кирилл, звался красным и где положено было быть образам, занят был пучками каких-то трав. Ими и пахло в избе — резко, беспокойно, неприятно.
Хозяин остановился посреди избы и задул фонарь. Сейчас Федот не выглядел таким великаном, как поначалу с перепугу показалось Кириллу, хотя ростом его природа не обидела. Большой, широкоплечий, с окладистой темной бородой, он напряженно смотрел на Кирилла. На сельского жителя он был до странности непохож — скорее можно было сказать, что он переехал сюда несколько лет назад из города, устав от столичной суеты. И выговор у него был городской, четкий.
Икотный мастер внезапно прервал паузу.
— Ну, как там Яшка? — спросил он хрипло. — Все икает?
— Яков Сергеевич-то? Да вроде перестал — видно, с Федотом его что-то приключилось, — неосторожно сказал Кирилл.
— Ну, знать, скоро оседлают, — покивал Федот, не сводя с него напряженного взгляда. — Свято место пусто не бывает. Хороший он, Яков.
Кирилл уловил в этой фразе потаенный смысл, некую нотку сожаления.
И тут Федот икнул. Кирилл навидался всяких икотников — кто-то квакал, кто-то рыдал, кто-то екал нутром, — но такого еще не видел. Глаза Федота вдруг выпучились, он широко открыл рот и издал непередаваемый звук, словно выхаркивал проглоченную кость. Приступ, видимо, стоил ему сил, потому что он изнеможенно прислонился к стене.
— Одолевает, проклятая, — глухо, невнятно произнес он и вытер ладонью рот. — Ты вот что. Ты проходи. Садись вон за стол, чай пить будем.
Кирилл послушался, неуверенно присел на шаткий скрипучий стулец. Федот возился у печи, наливал воды из жестяного ведерка в электрический чайник. До Кирилла доносились его тягостные вздохи вперемешку со звучной икотой. Чайник моментально и бурно вскипел. Федот тяжело ходил по избе — стонали половицы. На столе появились две большие чашки с дымящимся чаем, нарубленная толстенными ломтями колбаса, хлеб, блюдце с вареньем. Федот рухнул на стул и одним долгим глотком осушил свою чашку, будто в ней была колодезная вода. Глаза его повеселели.
— А ничего так забирает, — пояснил он Кириллу. — Третий день уже. Сейчас хоть на ноги встал, а до того — валился, сил двинуться не было.
— Икота одолевает, да? — осмелился спросить Кирилл.
— Она, — торжественно кивнул Федот.
Помолчали. Кирилл отхлебнул чаю — тот был горьким, пахучим, с добавлением каких-то трав — верно, тех, что висели в красном углу.
— Ты пей, пей, — ухмыльнулся Федот. — Другому-то этот чай небось враз бы икоту снял, а тебе — так, вода.
Но чай был не просто водой: у Кирилла вдруг закружилась голова, он почувствовал сонливость. Показалось, что лампочка под потолком начинает медленно меркнуть. Он вскинулся — Федот сидел за столом и рассматривал его в упор.
— Крепкий ты, безыкотный, — негромко сказал он. — И через лес прошел, и чайку вот попил. Чего хотел-то?
Кирилл, опомнившись, полез непослушной рукой в сумку, вынул блокнот. При виде его Федот нахмурился.
— Ты журналист, что ли?
— Да. Я, Федот Иванович, хотел…
— Тебя как звать-то? Кирилл? Ты мне вот что лучше скажи. Яшку-то давно видел?
— Сегодня.
— Хороший он, Яков, — протянул Федот и обвел избу взором, словно подыскивая Якову Сергеевичу в ней подходящее местечко. Не отыскав, повернулся сердито к Кириллу и заговорил тихо: — Я ему сказал — сиди, дескать, дома, никуда не выходи. Не я, так другой. Судьба такая, понимаешь? У него, у меня. Я ведь, если хочешь знать, не хотел этого. Прятался. Здесь, видишь, схоронился. Нет, нашла, настигла. Мой будешь, не уйдешь. — Речь его становилась все невнятнее, глаза уставились в одну точку. — Она такая — раз найдет, не отпустит. А мне что делать? Тут выхода два: или внутри ее похоронишь, или напустишь на кого. А на кого? На всякого разного она не идет, у ней свои правила. Вот я и дал слабину — не схоронил в себе, значит. На другого человека напустил. И пошло-поехало. Другой-то тоже человек, он пострашнее меня страдает. Вот и не выдерживают. А схоронил бы в себе — меня бы одного она и склевала, на другого не пошла. Взял грех на душу. Взял. Теперь один пропадает — я другого иду ищу. Крепкого. Ведь такой страх берет — с ней внутри оказаться.
— Федот Иванович, — умоляющим голосом проговорил Кирилл, — скажите, откуда она берется?
— Откуда берется? — без выражения повторил Федот. — Я тебе одно скажу — кому бы я голову свернул, так это тому, кто заговор этот сволочной придумал. Пошутил, значит. А она раз просочилась — и пошла гулять. С того на этого, с этого на энтого. Она ведь с нас только сильнее становится. А? — Он просверлил Кирилла веселым страшным взглядом.
— А вот у меня есть информация, что ее пятеро больших икотных мастеров по стране гоняют.
— Это как же — гоняют?
— Ну, отводят от своих областей.
Федот покрутил головой.
— Ты, верно, путаешь чего-то. Ее так просто не попереводишь. Это какой Федот тебе об этом рассказал?
— Никакой. Это у специалистов такая версия. Гипотеза.
— Специалисты! — хмыкнул Федот. — Они только гадать умеют. Тут другое дело — вот назвали тебя Федотом — и ты уже не отвертишься. Рано или поздно придется с ней встретиться. А эти пятеро… просто у них Яковов много.
— Федот Иванович! — произнес Кирилл, обмирая от своей догадки. — Ваш Яков… он что… он…
— Потерял я его, Кирюшка, — просто сказал Федот и поднялся. — Ну, пойдем, спать будем. Ты не обессудь, но я тебя в сарае положу, там места поболе, да и стоню я по ночам.
Ночевать мне на сеновале, уныло подумал Кирилл, следуя за хозяином по затопленному густой лесной тьмой двору. Но в сарае свет фонаря выхватил из тьмы нечто потрясающее — растянутый между столбами гамак невообразимых тропических цветов. Федот повернулся к Кириллу.
— А? — спросил он, кивая на гамак. — А ты думал, мы тут на сеновале спим?
Кирилл не успел ответить. Федот неожиданно выронил фонарь и согнулся пополам. В наступившей тьме слышно было, как борется Федот с икотой. Приступ был, по-видимому, серьезный: жуткие харкающие и всхлипывающие звуки заполнили сарай — и вдруг прекратились. Федот с тяжелым вздохом выпрямился.
— От взыкал, чтоб ей, — произнес он сквозь зубы. — Наседает, значит.
Кирилл стоял рядом, остро сознавая свою беспомощность.
— Ты ложись, — сказал ему Федот, нагибаясь и подбирая погасший фонарь. — Утречком разберемся.
— Может, помочь чем?
— Утром поможешь, — безразличным тоном ответил Федот и вышел, закрыв за собой скрипнувшую дверь.
Кирилл забрался в гамак. Спать здесь можно было только на спине, а он на спине спать не любил. Тем не менее, заснул моментально. Приснилось ему огромное черное озеро. Все оно ходило волнами, вздыхало, в темной глубине шевелились тени громадных серых рыб. Кирилл переплывал озеро на продолговатом плоту. Он каким-то образом знал, что таких, как он, единицы, а большинство должно добираться до берега вплавь. И впрямь, куда ни кинь взгляд, все озеро кишело плывущими людьми. Все они плыли в том же направлении, что и Кирилл, — туда, к далекому берегу, где радостно, празднично светлела березовая роща. Озеро, похоже, было бездонно, и Кирилл поэтому не пользовался шестом, а направлял и двигал плот своей волей.
Неожиданно взгляд его упал под ноги, и он заметил, что плот как будто уступает и погружается — черная вода уже проступала между бревнами. Он осознал, что среди пловцов есть такие, которые своим весом могут погрузить плот в воду. И люди вокруг, словно прочитав мысленные опасения Кирилла, подняли радостный вопль и принялись раскачивать плот с криками:
— Безыкотный! Безыкотный!
Кирилл не удержался и полетел в ледяную черную воду.
Он пришел в себя на покрытом соломой полу. Рядом стоял с фонарем Федот.
— Безыкотный! — еще раз позвал он выпавшего из гамака Кирилла. Голос его был неузнаваем — слаб, прерывист.
Рассвет просачивался в сарай, но было еще темно. Кирилл поднялся на ноги и в свете фонаря увидел, что за ночь Федот переменился — глаза запали, губы потрескались, весь он как-то осунулся. Грудь его ходила ходуном, он то и дело сильно икал, не икал даже, а выпускал из себя резкий икливый вопль, словно кричало терзаемое кликовой напастью нутро.
— Веди меня в город, — израсходованным голосом выдохнул Федот и ухватил Кирилла за руку. — В город! Там покажешь мне Якова. Не могу более. Не могу.
— Но я не знаю никакого Якова! — вскричал Кирилл, стараясь спихнуть с себя вцепившегося Федота.
— Не знаешь? — выдохнул тот, приближая к нему лицо с вытаращенными, красными от бессонницы глазами. — Зато я одного знаю — Якова Сергеича, дружка твоего. Вот к нему я и пойду, ежели ты мне кого-нибудь другого не покажешь.
— Как вы можете?.. — начал было Кирилл, но тот повелительно тряхнул его:
— Веди, слышишь?
Они вышли из сарая. Уже просветлело на востоке, проступили в предрассветных сумерках старые избы и заброшенная церковь, высокие деревья на бывшей площади. Где-то далеко — не в деревне — буднично и нескончаемо лаяла собака.
— Как увидишь его, — прохрипел Федот, — не говори ему ничего, а только подведи меня к нему и скажи: «Вот те, Федот, и Яков!» Понял?
Кирилл угрюмо молчал. Федот тяжело висел на его руке: своих сил идти, видимо, уже не было. Они медленно, время от времени останавливаясь на передых, двинулись по дороге, которой Кирилл пришел сюда. Кирилл чувствовал, как дрожит всем телом Федот, словно терзаемый трясавицей. Пальцы его больно вцепились Кириллу в руку, ни на секунду не ослаблялась эта хватка.
К станции вышли, когда солнце было уже высоко. Последние метры до вокзальной скамьи пришлось Федота волочь: идти он был больше не в состоянии. Уронив его на скамейку, Кирилл сбегал в привокзальный магазинчик и вернулся с бутылкой минеральной воды. Попив, Федот немного воспрял духом, но потом икота вновь принялась за него, так что в электричку его пришлось втаскивать вдвоем с контролером. Кирилл заботливо помог ему сесть на свободное место. Дачные тетки на соседних сиденьях ласково улыбались.
— Дедушку везешь? — спросила одна.
Кирилл остолбенело поглядел на Федота. Тот и вправду мог сейчас сойти за старика — икота сгорбила его, истощила, покрыла лицо глубокими морщинами и складками.
— Дедушку, — ответил Кирилл без тени юмора. — Приболел вот. В город везу.
Тетка участливо поглядела на Федота, который в этот момент сильно икнул и без сил откинулся на спинку сиденья.
— Дак он же икает у вас! — удивленно сказала тетка. — Пускай заговор скажет, и все как рукой снимет.
Федот заворочался, приоткрыл один глаз, и страшный этот глаз глянул на тетку. Та замерла и до конца дороги молчала, стараясь не смотреть в Федотову сторону.
Всю дорогу, глядя на возникающие в окне полустанки и переезды, Кирилл думал о том, где отыскать подходящего Якова. Вернее, сначала он хотел удрать — такая мысль появилась, когда электричка задержалась на одной из станций. Сделать это было, наверное, легко, но тут Федот будто почуял ход Кирилловых мыслей, приоткрыл глаза и погрозил ему пальцем. И хотя жест вышел довольно вялым, больше мыслей о побеге не возникало. Вместо этого Кирилл, вдруг решившись, принялся думать об Искакове.
Вообще-то Искаков с самого начала пришел ему на ум. Во-первых, его звали Яковом. Во-вторых, он осточертел Кириллу до невозможности. В-третьих, он до невозможности осточертел всем, кого Кирилл в редакции знал, и не мешало бы наказать негодяя, напустив на него икотного мастера. Правда, безыкотному Искакову никакой Федот был нестрашен, так что пускай хотя бы немножко попугается. Таким, как он, это полезно.
А пугаться было чего. Федот посерел и стал похож на выходца с того света. Дачные тетки давно пересели от них на дальние места — от греха подальше. Лица их уже не цвели ласковыми улыбками. Стоило Федоту легонько шевельнуться, тетки разом вздрагивали и начинали вжиматься в свои сиденья. Когда поезд наконец прибыл на столичный вокзал, тетки разом снялись с мест и выкатились из вагона.
Кирилл поднял Федота с места, и они вышли на перрон. Всю дорогу до редакции, на улицах, на перекрестках, в метро, Федот время от времени встряхивался и каркал:
— В город. В город!.. К Якову, к Якову!..
Оказавшиеся рядом пассажиры с любопытством смотрели на них. Кирилл, конфузясь, делал вид, что не имеет к Федоту никакого отношения. А тот, закрыв глаза, безвольно покачивался в такт колышущемуся вагону.
Из метро Кирилл, внезапно потеряв терпение, выволок Федота за руку. Ему хотелось побыстрее покончить со всем этим.
В редакции их появление вызвало тихий ужас. Сотрудники, сразу поняв, кто к ним пожаловал, бросились по разным углам, но Кирилл проволок Федота мимо всех и без стука раскрыл дверь кабинета главного редактора.
Брюзгливое, сытое лицо Искакова повернулось к ним. Глаза его мазнули по Федоту и остановились на Кирилле. Кирилл ждал, что Искаков испугается — Федот, покачиваясь, стоял у двери, его взгляд блуждал по кабинету, он был похож на лунатика, — но Искаков будто его и не заметил. Вместо гримасы испуга на его лице появилось знакомое насмешливое выражение. Главный редактор откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы рук. Без сомнения, он готовил язвительный вопрос. И тот, казалось, уже был готов слететь с его языка, когда Кирилл торопливо выступил вперед и произнес, заикаясь:
— Вот те, Федот, и Яков!
Вопрос застыл на устах Искакова, он изумленно поднял брови. И тут сзади Федот ожил. Он отпихнул Кирилла в сторону и шагнул к столу Искакова, на мгновение закрыв его от Кирилла своей широкой спиной. Он вытянул к Искакову руки и что-то сделал ими — дернулись его плечи. Кирилл не отрываясь смотрел. Федот отступил в сторону.
Искаков сидел за своим столом. На лице его было новое выражение — глаза выпучились словно от удивления, рот приоткрылся, он будто прислушивался к тому, что происходит внутри. Это был настолько странно, что Кирилл не выдержал и произнес:
— Яков Борисович!
Глаза Искакова выпучились еще больше, он поднатужился и вдруг сказал детским голосом:
— Ик!
Кирилл, пораженный, обернулся посмотреть на Федота — и не узнал его. Улыбающийся здоровый Федот стоял подле него и с удовольствием рассматривал Искакова. А тот раскрыл рот, и из него снова вырвалось:
— Ик!
— Вот, — любовно вымолвил Федот, тыкая в сторону Искакова пальцем, — хороший Яков. Нетронутый.
При этих словах Искаков поднялся, вышел из-за стола и двинулся к ним. Кирилл решил, что он идет на Федота. Но Федот спокойно, с улыбкой, глядел то на Искакова, то на Кирилла.
— Извини, Кирюшка, — сказал он, будто оправдываясь.
И Кирилл увидел, что это к нему идет Искаков. В то же мгновение рука главного редактора легла ему на плечо.
— Всякий, — тяжело дыша, но ласково, произнес Искаков.
Они с Федотом обменялись понимающими дружескими улыбками.
Кирилл почувствовал, что в нем треснул какой-то экран. Или это вокруг него экран треснул? Так или иначе, что-то лопнуло одновременно в нем самом и вокруг него, и Кирилл ощутил, как нарастает в нем, подкатывает к горлу неведомая прежде волна.
И когда могучий приступ икоты сотряс его, Кирилл осознал, что теперь он неразрывно и страшно связан с Федотом и Искаковым и что отныне так будет до самой его смерти. Пол стал зыбким, ушел из-под его ног, и ледяная черная вода хлынула ему в глотку и захлестнула с головой.