Кабанов Александр Михайлович родился в 1968 году в Херсоне. Окончил факультет журналистики Киевского госуниверситета им. Тараса Шевченко. Автор девяти поэтических книг. Основатель поэтического фестиваля «Киевские лавры», главный редактор «журнала культурного сопротивления» «ШО». Лауреат нескольких литературных премий, в том числе премии журнала «Новый мир» (2005) и премии «Anthologia» (2010). Живет в Киеве.
Александр Кабанов
*
ГОРЯЩИЙ САХАР
* *
*
Я извлечен из квадратного корня воды,
взвешен и признан здоровым, съедобным ребенком,
и дозреваю в предчувствии близкой беды —
на папиросной бумаге, плавая в воздухе тонком.
Кто я — потомственный овощ, фруктовый приплод,
жертвенный камень, подброшенный в твой огород,
смазанный нефтью поэзии нечет и чет,
даже сквозь памперсы — время течет и течет.
Кто я — озимое яблоко, поздний ранет,
белокочанный, до крови, расквашенный свет,
смалец густеющий или кошерный свинец,
вострый младенец, похожий на меч-кладенец?
* *
*
Мне было шестнадцатьдесят, я впервые
увидел оленей в пятнистой дали:
они получились такие — живые,
а мы — не успели, а мы — не смогли.
Взлетели, но так и не встали с коленей,
покрылись коростой мои корабли,
в солениях моря — маслины тюленей,
маслины тюленей мы утром нашли.
Но как позабудешь орешки оленей,
таинственный ягель устанешь ломать,
тебя отжимает из всех поколений —
туземная женщина, родина-мать.
Сквозь белый винил — прорывается феня,
заварен словарь, остывает пурга:
вот — дедушка Ленин вскочил на тюленя,
и девушка Ленин — расправил рога.
* *
*
Теодолит нащупал языком
меня — под небом Барселоны,
и разрастался день черновиком,
и просыпались клоны.
Из пыльных гобеленов и холстин,
они сошлись в сомнениях тревожных:
зачем ты, марсианский сукин сын,
колеблешь свой треножник?
Теодолит, который смотрит вверх,
в разбрызганную клизмой позолоту,
и видит, как креветочный четверг —
вползает на колбасную субботу.
И если tapas — это канапе,
в слоеном теле, под одной рубашкой:
мы встретимся в запасниках, в толпе,
пронзенные пластмассовою шпажкой.
И смысла контрабандное зерно —
подкупленная память растаможит,
на все способно красное вино,
лишь белым быть не может.
Киммерия
Заслезилась щепка в дверном глазке:
не сморгнуть, не выплеснуть с байстрюком,
из ключа, висящего на брелке, —
отхлебнешь и ржавым заешь замком.
Покачнется кокон — пустой овал,
и под утро выпадет первый гвоздь:
я так долго двери не открывал,
что забыл о них и гулял насквозь.
Рукописный пепел к шайтан-башке
и звезда — окалиной на виске,
не найдешь коктебельский песок в носке —
набери в поисковике.
* *
*
Парщиков мне подарил настоящий абсент,
так и сказал: «настоящий»,
и по дождю барабанил подольский брезент,
с видом на сахар горящий.
Люди-подсолнухи нам подавали уху —
окунь цеплялся за стебель,
кто-то, впадая в припадок, на самом верху
двигал с рычанием мебель.
Сахар горел, как полынное слово числа
между изюмом и кешью,
видишь, Алеша, бутылка абсента вросла —
будущим веком в столешню.
Долго шаманил такси подорожник-бармен,
в крыльях подержаный «бумер»,
слог спотыкливый — не лучший подарок взамен
тем, кто не умер.
* *
*
Зима наступала на пятки земли,
как тень от слепца в кинозале,
и вышла на лед, и тогда корабли —
до мачты насквозь промерзали.
И больше не будет ни Бога, ни зла
в твоем замороженном теле,
чтоб каждая мачта, желтея, росла —
соломинкой в страшном коктейле.
Чтоб жажды и мыслей последний купаж
хранить в саркофаге, как Припять,
и можно всех призраков, весь экипаж
из этой соломинки выпить.
Под наволочкой
Каравайчук проветривал рояль,
похожий на отрезанное ухо,
а за окном потрескивала сухо
неоновая вывеска «Халяль»,
он думал: «Что такое — валасухо,
зачем слова сливаются в печаль?»
Каравайчук, не поднимая век,
пил медленную водку из фужера,
и воздух, захмелевший от кошера,
вдыхал совсем другой — Каравайгек,
как Навои, лишенный Алишера,
и все-таки по-прежнему, узбек.
Который аксакал и старожил,
а был ли мальчик киевский на свете,
отчалил в Питер, где побыть решил
волшебницей, старушкою в берете?
Он снял берет, он наволочку сшил,
надел ее на голову планете.
И я узрел ненадобность вещей,
и отзвучал фальшивый блеск эмали,
…а помнишь, мы ходили без ушей,
и стекловату к ранам прижимали?
Опубликовано в Журнале №5