Праздник Тигра[1]
Александру Колесову
В голубике легочной проточной,
капельной, прозрачно говоря,
италийский свет владивосточный
сентября — начала октября
вырядил холмы в оранж покатый,
в чистые тельняшки — Тихий флот.
С чучелом усатым-полосатым
сухопутный движется народ.
Праздничная — полная программа:
горы улиц встали на дыбы
и подать рукой до Мандельштама
улицы — лет 70 ходьбы.
Яростными красками играя
в дымке, восходящей из низин,
родина закончилась. У края —
охра, сурик и ультрамарин.
Разольем за этот воздух дальний,
где Россия — западный туман,
где стоит над сюром дом наскальный
со стеной стеклянной в океан.
Этот воздух видится отсюда,
из Москвы задымленной —
как чудо
с тиграми, китайцами, стихами,
больно-вкусно-ягодный — хоть ешь.
Крайний воздух так набит богами —
дальше просто некуда. Рубеж.
* *
*
На златом крыльце сидели
вечером втроем
на закатный свет глядели
каждый о своем
дышат яблоки из сада
падший лист летит
предосенняя прохлада
губы холодит
тихо будто батарейка
кончилась в часах
лишь пау2чка-делошвейка
нитку бередит:
в швах
швах
Засмеялись остужая
накативший стих
обнялись соображая
снова на троих
завелись переругались
снова обнялись
вся в подробностях деталей
дальнозорких близь:
проплывает паутина
с гру2зилом росы
покачнулись больно длинно
воздуха весы
Увивается тропинка
сада за края
бабье лето вечеринка:
смерть любовь и я
Пролетом
Не хотелось прыгуну улетать на небо,
Нравилось ему на земле, где ульи, дом, жена, дети.Из духовных стихов.
Царю небесный, спаси Своих прыгунов,
Торопыг Своих, пока распевают бело
Песню взлета и выскакивают из слов
И родимый улей славят, где всяк готов
Оторваться, радея страстно, — шаг из тела,
Из окна, памяти, времени, Боже сил,
Ты же видишь, как все им здесь осточертело.
Ясный перец, что не Царское это дело,
И все же, сжалься, ведь каждый из нас любил.
И терял. И снова бился с воздушным флотом,
Расшибал грудью бетон воздушных стропил,
Руки вскидывал, вспрыгивал, как шизокрыл —Все мы тут из пустоты в пустоту пролетом.
А ночи Твои светом обильны, что дни,
А травы Твои дымом крепки и медом,
А виннотемные волны Твои йодом,
Кораблями, стронцием, чудами красны.
Разжимая боль, лучится земная сила.
Гравитация отстегивает ремни.
В ближнем кругу зажгла бортовые огни
Любовь, что движет солнце и светила.
* *
*
День! —
просто лучше не может быть:
долги смывающий дождь
бьет водометом сквозь плоть городских
плит, и битый воздух болит,
и свет горит — как любить любых.
Солнце. Обратный дождь.
Фонтаны — веером, струи — с дом,
радужных капель прыть,
идешь себе по воде пешком
за каждым источником, родником,
лучом, — весь день преломляясь в них
и думая ни о ком.
Идешь пешком, а могла бы плыть —
лодка в наклонной воде
спешит над крышами за тобой,
сшибая рога антенн бортом,
и лодочник дышит в затылок твой
и сушит весла в дожде.
И что ключи прорасти смогли —
греет, пока идешь,
как дождь, идущий из центра земли,
еще не остывший дождь.
А от солнца — пар, и от крыши — жар,
и долго еще идти,
веслу — грести, и ручьям — цвести,
а всех обиженных, Бог мой, прости,
высокой водой накрывая Шар, —
прости. Сегодня. Прости.
* *
*
…Эрос Танатосу говорит: не ври,
у меня еще полон колчан, и куда ни кинь —
всякая цель, глянь — светится изнутри,
а Танатос Эросу говорит: отдзынь!
Эрос Танатосу говорит: старик,
я вызываю тебя на честный бой,
это ж будет смертельный номер, прикинь на миг…
а Танатос Эросу говорит: с тобой?
Ты чего, мелкий, снова с утра пьян?
Эрос крылышками бяк-бяк — просто беда.
А у Танатоса снова черный гремит карман,
он достает и в трубку рычит: д-да…
и поворачивается к Эросу спиной,
и в его лопатке тут же, нежно-зла,
в левой качаясь лопатке, уже больной,
златоперая вспыхивает стрела.
[1]День города Владивостока.