В потоке ветвей

* * *

Разметались по небу локоны облаков,
Спутанных, бесконечных, как череда веков,
Золотых или пепельных — не все ли тебе равно:
Нет у нас настоящего, будущее одно.
Что мы с тобой ни делаем — в воду глядим с моста;
В скользком теле толпы, словно в чреве кита,
Едем ли под землею, ужинаем, молчим.
Ты ли сидишь, качая длинную цепь причин
Невозможности выйти из дому в выходной,
Я ли несу из кухни треснутый заварной
Чайник, лежим ли долго, не зажигая свет,
В сумерках, обрастающих шерстью дурных примет,
Губы ли наши светятся, встретившись в темноте,
Стиснутые белеют пальцы — все это те
Семена грядущего, что, умирая тут,
В тощем суглинке времени, — где-нибудь прорастут,
Где-нибудь нас с тобою примут под сень свою —
Тернием ли в геенне, розами ли в раю.

* * *

Ни в Граде, ни в миру, ни в пбустыни — ни среди
сумрачных огней,
Которые глазами грустными глядят из-за спины твоей,
Ни тут, на берегу заброшенном, где ржавое мерцает дно,
Скажи, ведь ничего дороже нам негромкой речи не дано.
Одно да будет мне позволено — повсюду говорить с тобой:
Где замусоленными волнами бумажными шуршит прибой
И где серебряною утварью горит намокшая трава,
Да будет речь твоя заутреней и всенощной, и голова
Моя, как темный улей пчелами, роится звуками в ответ —
Рыдающими ли, веселыми, сердитыми, а если нет —
Тогда душа покинет лагерь свой, растаяв
как вороний крик.
Без твоего — зачем мне ангельский и человеческий язык?

* * *

Как игла в вышиваньи, скользящая взад и вперед,
То к полудню узора, то в ночь узловатой изнанки,
Или рыба, в породе прозрачных рассыпчатых вод
Узкий ход проложившая мимо постылой приманки,

Как синица, снующая в мутном потоке ветвей,
Как в начале строки и в конце промелькнувшее слово,
Разрывая листок, как сияние плоти твоей,
Что, во мраке моем исчезая, является снова;

Словно луч, зажигающий кожи эмаль и финифть,
Огонек алкоголя, дрейфующий темною веной, —
Смерть вплетается в жизнь, как блестящая тонкая нить,
Завершая рисунок и делая ткань драгоценной.

* * *

Чаша смерти в отцветшие травы
Опрокинута. Вечер угас.
Не деля на виновных и правых,
Всех от времени вылечат нас.

Вон его расцветает проказа —
На щеках и на сгибе руки,
Из любой незаконченной фразы
Выползают его лепестки.

Даже губы к твоим прижимая,
Чую холод ее — между губ.
Куст ольховый, трясясь и шаманя,
Заклинает ее на бегу.

И двунадесятью языками
Ворожит водяное стекло, —
Только времени бледное пламя,
Словно платье, меня облекло.

Смерть задует его, вместе с кожей
Совлекая его лоскуты.
На мгновенье сорвать его можешь
Только ты до нее, только ты.

И в сомненьи, в смятеньи, в цветеньи
Мы стоим, как трава у канав, —
Оплетенные временем тени,
Руки тонкие к небу подняв.

* * *

Раздвижные леса. Елей тугие мехи
Разворачиваются с хрипом и свистом —
Старый аккордеон, на котором цветы, и мхи,
И кусты намалеваны, а по листьям,
Как по частым клавишам, лупит дождь,
Но никак не вспомнит мелодию — то ли Баха,
То ли Генделя, и к полям, запотевшим сплошь,
Облака прилипают, словно к груди рубаха.
Дождь уходит. Тонкий шнурок дороги — тяни-тяни —
Медленно раздвигает занавес пыльных далей,
Редкозубый гребень берез костяных,
Черепок пруда, болота поломанные детали,
Закулисную жизнь, которой живут дома
Маленького поселка, спившиеся заборы,
Где дрова навалены кучами, как тома
Отреченных книг, что запылают скоро.
Открываются окна. Ангел несет весы,
Но грехи исчезают — остается одно желанье,
Так что ты превращаешься в солнечные часы.
Луч проводит по спинке кровати ладонью. Дланью.
И, обнимая нагой циферблат,
Тщетно ища цифры или иной приметы
Для растущей тени, — мелкими поцелуями все подряд
Покрываю — поскольку времени больше нету.

* * *

Не в небе, не в земле — в траве секрет творенья:
Как трогал Бог ее! Ведь это те движенья,
Какими ты меня снаружи и внутри
Касаешься так часто, — посмотри
На тихие круги мать-мачехи широкой,
На быстрые толчки — вперед, вперед! — осоки,
И на тростник крутой, и на лопух пологий,
На взвихренный щавель — как лик грозы,
На подорожник, влажный, как язык,
На сильную ладонь тугого остролиста
И долгий трепет дудки мускулистой —
Как бесконечный звук, в преддверьи губ
Другим настигнутый.
И я, и я могу,
О смерти позабыв, о боли не заботясь,
Вот так же трепетать — как слепок твой, как оттиск,
Касаний каталог твоих, движений опись.
Вот только голос мой, как некий падший дух,
Когда я говорю к тебе, в твой гулкий слух,
Из земляных пустот, где плач и тьма густая,
Летит семь долгих лет — но нет, не долетает...

* * *

И когда твои плечи лежат на моих плечах,
Не давая им шевельнуться, и в молоке
Ледяного окна полощется белый прах,
Мы — двуликий Янус — щека к щеке
Смотрим в разные стороны мира сквозь снежный вихрь,
Из единой точки, закрыв глаза,
И мои движения от твоих,
Словно в зеркале, отличить нельзя.

* * *

Смеркается. Неслышно льется тьма,
Цвет вытравляя, словно кислотой:
Углы окна, каракули письма,
Лес, горизонта обруч золотой,

Овсов голубоватую волну,
Необожженный изразец пруда,
Дороги порыжелую кайму
И даже кровь, пролитую с креста.

И, задрожав, уйти на дно готов
И просиять огнем иных лучей
Мир, сплошь покрытый чешуею слов,
Как зверь библейский — чешуей очей.