В 1995 году визитной карточкой всемирно известного шведского писателя Ларса Густафссона (род. в 1936) стал для русского читателя рассказ “Искусство пережить ноябрь” (1981; перевод Екатерины Чевкиной). Из удачной метафоры это заглавие быстро превратилось в нравственную категорию. И все же обилие хвалебных отзывов не могло заглушить стыдливых признаний — понять, почему этот рассказ так завладел нами, решительно невозможно, он успешно ускользает от любых попыток “вскрытия” как в отношении художественных средств, так и содержания.
Перед нами второе произведение Густафссона, переведенное на русский язык. Роман “Смерть пчеловода” (1978; перевод Н. Федоровой) — заключительная часть цикла “Трещины в стене”. Несмотря на предельную лаконичность текста, ясно, что мы имеем дело с большой формой, предполагающей большую “развернутость” смысла (впрочем, и это может запросто оказаться иллюзией). Ведь вечный ноябрь соприроден непроницаемому мраку человеческого естества, а Ларс Леннарт Вестин (подобно герою “Степного волка” — ровесник автора) ставит перед собой более ясную и конкретную задачу: проигнорировать собственную смерть.
Аналогии с толстовской “Смертью Ивана Ильича” здесь неуместны. Герой Густафссона умирает в одиночку и рассказывает свою историю сам. В промежутках между приступами боли, с каждым разом становящимися все мучительнее, он ведет некое подобие дневника, делая записи в разных блокнотах.
Известная метафора Мишеля Турнье, согласно которой человек, живущий в обществе, подобен идущему в толпе и не опускается на четвереньки лишь потому, что со всех сторон стискивают идущие рядом, в случае Вестина не работает. Он уже давно разорвал все связи с обществом, развелся с женой, досрочно ушел на пенсию и живет в глухой усадьбе в Северном Вестманланде. Получив по почте окончательные результаты обследования, Вестин сжигает их, так и не распечатав, поскольку содержание письма уже ничего не может изменить в его жизни: если он действительно болен, то смертельно. В отличие от Ивана Ильича, подавленного отчуждением, возникающим между ним и теми, кому суждено его пережить, герой Густафссона ни в ком не нуждается и держит свою болезнь в тайне. Он намерен стоять до конца — и действительно сохраняет человеческое достоинство до конца.
Обращение к силлогизмам и философским утешениям в такой ситуации — нелепость, к ним никто и не обращается, однако по запискам Вестина прекрасно чувствуется, что он alter ego самого Густафссона — преподавателя философии и германских языков Техасского университета. Роман философичен и на авторском, “монтажном” уровне, не зависящем от манеры самовыражения персонажа. Слишком заметны следы авторской рефлексии по поводу композиции: в названиях глав “Письмо”, “Супружество”, “Детство”, “Интерлюдия”, “Когда пробудилась божественная сущность”, “Записки из рая”, “Рваный блокнот” отчетливо читается схема “обратного отсчета”, последовательное отшелушивание социальных ролей, всего личностного и человеческого, непрерывное движение к точке, где обнажаются (и смыкаются) биологическое и божественное. Поражает не эффектное сочетание суггестивных образов и философских аллегорий — все это прекрасно уравновешивается общей стилистикой “распадающегося” сознания. Непостижимым образом даже философские максимы, подчас навеянные предельно далекими от метафизики жизни и смерти направлениями вроде философии языка, становятся у Густафссона почти чувственно осязаемыми символами “несказуемого”.
Надвигающаяся мучительная смерть оборачивается для героя Густафссона мистическим откровением, в котором сливаются воедино богоборческий бунт и приятие Божьего мира, невыносимое страдание и всепобеждающая любовь к жизни.
Василий КОСТЫРКО.