Говорит ветер

*   *
*

Так просто, так просто создать нашу землю:
Пускай она странных сердец не приемлет —

Но в колоб тугой закатать, да покруче,
А то, что осталось, — пустить бы на тучи

Немыслимых форм, сумасшедших изгибов —
Чтоб помнились мальчикам, грянув и сгинув.

Да зябких ракит подпустить наважденье,
Да льдам обозначить ночное движенье,

Да перечной россыпью птиц — на полсвода,
Да детского плача, да смутного года.


*   *
*

Ах, как наша планета мучительно невелика:
Все ребячьи качели похожи одни на другие,
И все те же гуляют по душам четыре стихии,
И все так же внимательно смотрят на нас облака.

Мы въезжаем в весну, и сужаются рельсы на юг,
Но на север направлены птичьи тревожные стаи.
Мы апреля не ждем,
Но сердцами в него прорастаем —
Так счастливо и трудно, как будто во славу Твою.


Говорит ветер

Доигрался, князь, до рабской клячи,
И, по чести, так тебе и надо!
Если бы не то, что Фрося плачет, —
Я б тебе, бессмысленное чадо,
Облаками не темнил побега,
Травы б не разнеживал дождями:
Тешься с половчанкой под телегой,
Заедай обиду лебедями!
Ну да ладно: свищут за рекою,
Кони ждут. Хлебни Донца по-волчьи!
И не бойся: смелым хватит боя,
А погони — это дело сволочи.
Ты уйдешь, противника не встретя,
Ты бобром рубец утрешь кровавый.
А тобой положенные кмети
Прорастут травой во княжью славу.
Но твои наследники в России,
Восходя на крепостные стены,
Прежде вспомнят бабку Евфросинью,
А уж там — бежавшего из плена.


*   *
*

Там, далёко-далёко,
на синем от гроз берегу,
Слышны топот, и пенье, и визги, и жаркие споры.
Что я знаю о детстве, которое я берегу?
Вот и лето, и мячик летает,
и школа не скоро.

Непонятное слово написано в лифте,
и стыдно спросить,
Но звучат водяные ступени Нескучного сада,
И неведома взрослым трава под названием сныть,
А в земле мертвецы,
и еще там закопаны клады.

Но отцовской руки
так уверен веселый посыл,
Что не страшно идти и не рано, а в самую пору.
Вот они и уходят — счастливые, полные сил.
Вот и осень, и воздух пустеет,
а вечность не скоро.


Письмо с отказом

Я надеюсь, что лошади Пржевальского тоже хватит травы.
Правда, травы мельчают последнюю тысячу лет.
В рассужденье прогресса, возможно, вы и правы.
Но моя жена (вы ведь знаете жен!) говорит, что нет.

Я подумал, взвесил, потом посмотрел на детей
И подумал еще. И решился не вымирать.
Так позволишь себя убедить — а там и костей
Не собрать...
Ах, вы готовы собрать?

Благодарствую. Но я как-то уже привык
Жить под косматым солнцем у ледника.
Вы говорите — необратимый сдвиг?
Это вы просто считаете на века.

А века мелковаты для единиц судьбы.
Чем за ними гоняться — уж лучше я постою
На своем.
До самого дня последней трубы
Будет племя мое трубить на закате в моем краю.

До свидания.
Желаю вам травы и воды,
И счастливого млекопитания, и лобастых детей.
Остаюсь, признательный вам за ваши труды.
С нетерпением жду через тысячу лет вестей.


*   *
*

Наши машины огромны и неуклюжи,
Как футболисты двадцатых — в трусах до колен.
Наши печали в обмотках бредут по лужам.
Наши тела называются словом тлен.
В наших садах одуванчики да крапива,
Как малолетние воры, вершат набег.
Нашим глазам — расплавить зло и счастливо
Тот, адресованный свыше, великий снег.