Памяти бабушки
Серые ржаные шали
детство в мякиш погружали,
и лелеяли меня,
и носили имена:
Лизавета Николавна,
Александра Николавна.
Это бабушка с сестрой.
Это пироги горой!
Это за мукою серой
очередь со стойкой верой
до закрытья достоять.
...Сумерки. И снег опять.
Сыплет он на шали с неба,
словно соль на ломти хлеба,
и меня он не щадит,
но при мне и шлем и щит
возраста, любви, заботы...
Вот приходит мать с работы -
о, моих доспехов сталь! -
жаль, на матери - не шаль.
Это странно и тревожно,
и понять-то невозможно,
как меняют времена
цвет, покровы, имена...
Б. П.
Бывают дни зимою - как бельмо -
пустые, белые, и пустота такая,
как будто отражается в трюмо
другое зеркало, в пучину увлекая,
как будто кто-то - только что, сейчас -
здесь пробежал и в жестком воздухе оставил
пробоину, несносную для глаз,
для слуха резкую - как пятая октава.
И все, что тут чернеет: воронье,
стволы деревьев, деревянные заборы
и эти слесаря, залившие за ворот
рабочих телогреек, - всё вранье,
соломинка, чтоб зацепился я
заблудшим разумом. Уж так пошло от века -
меж белым небом в пятнах воронья
и белым полем со следами человека
границы нет. И там, где плакал ты
от горя горького и от восторга,
давным-давно пустое небо только.
И ничего надежней пустоты.
Ю. Л.
Все обрывается раньше, чем я успеваю подумать.
Сколько уже этих рваных краев, этих нитей,
некогда звонких, как струны, - ни тронуть, ни дунуть,
чтоб не откликнулась музыка где-то в зените.
Нынче в кладовке души эти нити - клубками,
трещины ловко прошли между мною и - нами.
А между тем мне бы сесть в этот транспорт районный,
в тот городской, по утрам голубой и веселый
чешский трамвай - желто-красный и ярко-зеленый, -
и посетить ваш последний московский поселок.
Мне б только сесть и культурно доехать, а дальше
не было б здесь ни дежурного смеха, ни фальши.
Я бы пришел, ну а вы бы поставили стопку,
мы б наши мненья легко превратили в сомненья
и, без сомненья, подбросили в древнюю топку
новых дровишек - да будет огонь, а не тленье!
О сослагательное - в никуда - наклоненье!..