ЗОЛОТАЯ ОРДА

Нефедов Сергей Александрович — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН, профессор Уральского федерального университета (Екатеринбург).

Сергей Нефедов

_*

ЗОЛОТАЯ ОРДА

Человек — волк или овца? Может быть, ответ прост и заключается в том, что меньшинство волков живет бок о бок с большинством овец?.. Не означает ли он, что существует как бы две человеческие расы волков и овец? 

Эрих Фромм, «Человек волк или овца?»

Древнее предание говорит, что родоначальником одного из главных гуннских племен был волк по имени Бортэ-Чино. По-монгольски это означает просто «сивый волк». «У хуннского Шаньюя, — говорит предание, — родились две дочери чрезвычайной красоты. Вельможи считали их богинями… Шаньюй сказал: „Я предоставлю их Небу”. И так на север от столицы в необитаемом месте построил высокий терем, и, поместив там обеих дочерей, сказал: „Молю Небо принять их”… Через год после сего один старый волк стал денно и нощно стеречь терем, производя вой, почему вырыл себе нору под теремом и не выходил из нее. Меньшая дочь сказала: „Наш родитель поместил нас здесь, желая предоставить Небу, а ныне пришел волк; может быть, его прибытие имеет счастливое предзнаменование”. Она только что хотела сойти к нему, как старшая ее сестра в чрезвычайном испуге сказала: „Это животное, не посрамляй родителей”. Меньшая сестра не послушала ее, сошла к волку, вышла замуж и родила сына. Потомство от них размножилось и составило государство…»^[1]

Образ жизни Народа Волка был подобен образу жизни волков. «Все они отличаются плотными и крепкими членами, толстыми затылками и вообще столь чудовищным и страшным видом, что можно принять их за двуногих зверей, — писал римский историк Аммиан Марцеллин. — Они так дики, что не употребляют огня, а питаются полусырым мясом, которое кладут между своими бедрами и лошадиными спинами, и нагревают парением... У них нельзя найти даже покрытого тростником шалаша; кочуя по горам и лесам, они с колыбели приучаются переносить голод, холод и жажду»^[2]. «У них считается счастливым тот, кто испускает дух в сражении, и они ничем так не хвастаются, как убийством людей»^[3]. «Может быть, — предполагал летописец готов Иордан, — они побеждали не столько войной, сколько внушая величайший ужас своим страшным видом… потому что их образ пугал своей чернотой, походя не на лицо, а, если можно так сказать, на безобразный комок с дырами вместо глаз. Их свирепая наружность выдает жестокость их духа… Ростом они невелики, но быстры проворством своих движений и чрезвычайно склонны к верховой езде; они широки в плечах, ловки в стрельбе из лука и всегда горделиво выпрямлены благодаря крепости шеи. При человеческом обличье живут они в звериной дикости»^[4].

Образ жизни гуннов был следствием обитания в бесплодной, засушливой степи. Эти обширные выжженные солнцем пространства могли прокормить лишь кочевников, постоянно передвигавшихся в поисках пастбищ. Жизнь и смерть в степи были делом случая; засуха, снежный буран или гололед («джут») могли погубить все стадо; тогда приходил страшный голод. Китайские летописи пестрят упоминаниями о голоде среди степных племен: «В сем году в земле гуннов был голод, в продолжение которого погибло до 6/10 народа и скота… Был голод; вместо хлеба употребляли растертые в порошок кости; свирепствовали повальные болезни, от которых великое множество людей померло»^[5].

Голод заставлял сражаться за жизнь: в годы голода нужно было идти в набег на соседнее племя, нужно было убить тех, кто будет сопротивляться, и забрать их скот — тогда появлялся шанс выжить. Эта бесконечная кровавая война называлась у монголов «баранта», в ней выживали только самые сильные, смелые, яростные и жестокие.

Каждый из мужей искусен,

Силой — могучий борец…

Сердце их ярость съедает,

Гневом их дышат уста^[6].

Гунны властвовали над Великой Степью несколько столетий, иногда им удавалось останавливать бесконечную «баранту» и объединяться в могучий племенной союз. Но голод по-прежнему требовал убивать, чтобы выжить, — и тогда объединенная орда обрушивалась на пограничные провинции Китая. В конце концов китайцы отгородились от Народа Волка Великой Стеной; вторжения стали невозможны, племенной союз распался, и гунны снова принялись убивать друг друга.

В VII веке на смену гуннам пришли тюрки. Предание рассказывает, что один из родов гуннов потерпел поражение в междоусобной борьбе. «Остался только один десятилетний мальчик. Ратники, видя его малолетство, пожалели убить его, почему, отрубив у него руки и ноги, бросили в травянистое озеро. Волчица стала кормить его мясом…» Потом она «родила десять сыновей, которые, пришед в возраст, переженились и все имели детей… В числе их был Ашина, человек с великими способностями, и он был признан государем, почему он над воротами своего местопребывания выставил знамя с волчьей головой — в воспоминание своего происхождения»^[7]. «Ашина» по-монгольски означает «благородный волк»; тюрки и в жизни старались подражать волкам: идя в атаку, они испускали волчий вой; точно так же они выли на похоронах, и даже их тягучие, протяжные песни имитировали голоса волков^[8].

Слово «волки» часто встречается на страницах китайских летописей при описании разбойничьих нападений кочевников. «Видимо, под словом „волки” имелось в виду что-то другое, — объясняет историк и писатель Цзян Жун, — не волчья стая, а волчьи головы на знаменах тюркских конных воинов; это были поклоняющиеся волчьему тотему и несущие голову волка в качестве символа, взявшие на вооружение волчью стратегию и тактику, волчью мудрость и свирепый характер гунны, сяньбийцы, тюрки, монголы и другие степные воины с волчьим характером. Степные народы с древности и до наших дней поклоняются волчьему тотему; они все время сравнивают себя с волками, а китайцев — с овцами; все время говорят о том, что один степной доблестный воин равен по силе и доблести сотне человек крестьян с овечьим характером. А древние китайцы, этот крестьянско-земледельческий народ, все время считают степных конников самыми страшными „волками”»^[9]. В повествующих о кочевниках китайских летописях постоянно повторяется фраза «они имеют лицо человека и сердце дикого зверя»^[10].

Тут нужно добавить, что славяне тоже считали кочевников волками и называли стаю волков «ордой»^[11]. В XI веке одно из тюркских племен прорвалось по Великой Степи далеко на запад и обосновались на равнинах Северного Причерноморья. Это племя византийцы называли «куманами», а русские — «половцами», хотя его настоящее родовое имя было «кипчаки». Раньше тюрки ходили набегами на Китай; теперь они стали совершать набеги на Русь. Если гунны просто убивали, то кипчаки захватывали пленных, чтобы продавать их в портах Крыма итальянским купцам. Летопись в трагических тонах описывает судьбу несчастных пленников: «Страждущие, печальные, измученные, стужей скованные, в голоде, жажде и беде, с осунувшимися лицами, почерневшими телами, в неведомой стране, с языком воспаленным, раздетые бродя и босые, с ногами, исколотыми тернием, со слезами отвечали они друг другу, говоря: „Я был из этого города”, а другой: „А я — из того села”»^[12].

Кочевники смеялись над крестьянами-земледельцами, называли их овцами и презирали за миролюбивый характер, неумение сражаться и физическую слабость. Один путешественник позже писал: «Они ничего не сеют и не едят хлеба, насмехаясь за это над христианами, и преуменьшают нашу силу, говоря что мы живем тем, что едим верхушки трав и пьем напиток, сделанный из того же, и указывая при этом, что огромное количество пожираемого ими мяса и молока составляет источник их силы»^[13].

Страна, которую завоевали кипчаки, стала называться Дешт-и-Кипчак, «Кипчакская Степь». Первое время, пока степь не была перенаселена, она казалась кочевникам раем. Персидский хронист Джузджани писал, что когда сын Чингисхана Джучи «увидел воздух и воду Кипчакской земли, то он нашел, что во всем мире не может быть земли, приятнее этой, воздуха лучше этого, воды слаще этой, лугов и пастбищ обширнее этих»^[14].

Чингисхан поручил Джучи завоевать эти земли, но Джучи умер, и поход на запад возглавил его сын Бату. Таким образом, в XIII веке вслед за тюрками пришли монголы. Если тюрки считали себя потомками белой волчицы, то Чингисхан возводил свой род к самому Бортэ-Чино. Монголы обладали страшным оружием; это был лук, усиленный с тыльной стороны костяной пластиной; стрела, выпущенная из этого лука, пробивала кольчуги и панцири. Монголам понадобилось несколько поколений, чтобы путем постоянных тренировок вырастить воинов, способных натягивать эти луки. Император Фридрих II отмечал, что у монголов «руки сильнее, чем у других людей», потому что они постоянно пользуются мощным луком^[15]. О физической силе монгольских воинов писали персидские и китайские историки; монголы и в наше время удивляют представителей других народов своей силой и выносливостью^[16].

Монголы превосходили всех и своей жестокостью; они хотели превратить земледельческие страны в пастбище для скота и убивали всех подряд. «Эти никого не щадили; они убивали женщин, мужчин и младенцев; они вспарывали животы у беременных и убивали зародышей…»^[17] «Везде были видны следы страшного опустошения, кости убитых составляли целые горы: почва была рыхлой от человеческого жира, гниение трупов вызывало болезни»^[18].

Монголы действительно превратили Киевскую Русь в огромное пастбище — «Дикое поле». Только далеко на севере, в лесах за Окой, сохранилось несколько русских княжеств — потому что там нельзя было пасти скот. Судьба кипчаков была немногим лучше: они отчаянно сопротивлялись и часть их племен была вырезана монголами, часть бежала за Карпаты, часть была продана в рабство итальянским купцам в Крыму. «Дети тюрков и кипчаков были распроданы, и купцы повезли их в разные стороны», — свидетельствует египетский историк^[19].

Однако в конце концов сын Чингисхана, Великий Хан Угэдэй, отдал приказ остановить истребление покоренного населения. После великих побед и завоевания половины мира главной задачей Великого Хана было наладить управление завоеванными землями. У монголов не было грамотных чиновников — у них не было даже письменности и календаря, и им пришлось доверить управление сановникам покоренных царств. Когда монголы овладели Пекином, нукеры Чингисхана разыскали среди пленных и отвели к своему повелителю молодого китайского чиновника Елюй Чуцая. Елюй Чуцай был потомком знатного степного рода, но его предки уже давно жили в Китае, и Чуцай говорил по-китайски лучше, чем на своем родном языке; он получил конфуцианское образование, сочинял китайские стихи и хорошо знал астрономию. Чуцай удивил Великого Хана, с точностью предсказав лунное затмение, и после этого Чингис стал обращаться к нему за советами. Перед смертью он наказал своему сыну Угэдэю во всем советоваться с Чуцаем.

Монгольская знать намеревалась уничтожить всех китайцев, а земли Китая превратить в пастбища. «От ханьцев нет никакой пользы государству, — говорил Угэдэю сановник Бе-де. — Можно уничтожить всех людей и превратить земли в пастбища»^[20]. Однако Елюй Чуцай представил Великому Хану свои расчеты. «Если… справедливо установить земельный налог… то ежегодно можно получать 500 тысяч лян серебра, 80 тысяч кусков шелка и свыше 400 тысяч ши зерна… — говорил Чуцай. — Как же можно говорить, что от китайцев нет никакой пользы!»^[21] Чуцай пытался убедить хана, что «хороший пастух стрижет своих овец, а не сдирает с них шкуры», — и ему это удалось. Угэдэй назначил Чуцая начальником «великого императорского секретариата» и поручил ему наладить управление обширными завоеванными территориями. Монголам было запрещено грабить мирное население, была проведена перепись, и все плательщики налогов были разделены на десятки и сотни, связанные круговой порукой. Священники и монахи всех религий освобождались от налогов и повинностей — с непременным условием, что они будут молиться за Великого Хана своим богам.

Реформа Чуцая проводилась во всех частях огромной Монгольской империи — в том числе и в Дешт-и-Кипчак, который назывался теперь Улусом Джучи. В ставку Бату-хана были присланы писцы, которые «исчислили» кипчаков, булгар, русских — и назначили налоги. Эти писцы вели документацию на уйгурском языке, и в казне русских князей еще долго хранились письмена со странными буквами, которых никто не понимал. Под надзором писцов остатки кипчакских родов были объединены в сотни, тысячи и десятки тысяч («тумены»); их возглавили монгольские нойоны, пришедшие вместе со своими дружинниками. Однако монголов было мало, Угэдэй оставил Бату-хану лишь четыре тысячи всадников. «Они смешались и породнились с ними (кипчаками), — писал хронист Аль-Омари, — и земля одержала верх над природными и расовыми качествами их (монголов), и все они стали точно кипчаки, как будто они одного (с ними) рода»^[22]. Поэтому со временем Улус Джучи стал называться Кипчакским ханством.

Власть Бату-хана простиралась на обширные территории. «Под его власть подпали все земли племен Туркестана, — писал Джузджани, — от Хорезма, булгар, буртасов и саклибов до пределов Рума; он покорил в этих краях все племена кипчак, канглы, йемек, ильбари, рус, черкес и ас до Моря Мрака, и все они подчинились ему»^[23]. Как и его отец, Бату-хан поклонялся верховному богу Тенгри и родовому предку, «сивому волку» Бортэ-Чино. Когда в 1256 году хан умер, его похоронили по монгольскому обряду. «У этого народа принято, — сообщает Джузджани, — что если кто из них умирает, то под землей устраивают место вроде дома или ниши, соответственно сану того проклятого, который отправился в преисподнюю. Место это украшают ложем, ковром, сосудами и множеством вещей; там же хоронят его с оружием его и со всем его имуществом, хоронят с ним в этом месте и некоторых жен и слуг его, да человека, которого он любил более всех. Затем ночью зарывают это место и до тех пор гоняют лошадей над поверхностью могилы, пока не останется ни малейшего признака того места (погребения)»^[24].

Сын Бату-хана, Сартак, умер вскоре после отца, и ханом стал младший брат Бату, Берке (1257 — 1266). Берке еще в 1240-х годах принял ислам — и здесь мы сталкиваемся с одной из загадок истории: зачем человеку из рода «сивого волка» принимать религию людей, которых он считал овцами? Хронисты пишут, будто бы до Берке дошла слава о святом шейхе аль-Бахерзи; Берке отправился к нему в Бухару и три дня стоял перед закрытыми воротами; наконец шейх его впустил — и Берке поклялся в верности Аллаху и пророку его Мухаммеду^[25].

Очевидно, за религией стояла какая-то могущественная сила, которая заставляла склоняться перед истинным Богом даже «людей с сердцем дикого зверя». Но все же эта сила одерживала верх не всегда. Приемник Берке Менгу-Тимур (1266 — 1282) до своей смерти оставался язычником; ему наследовал истово верующий Туда-Менгу (1282 — 1287). До сих пор авторитет основанной Чингисханом династии был непререкаем, и никто не осмеливался выступать против его наследников. Однако, когда Туда-Менгу приблизил к себе мусульманских шейхов и факиров, нойоны и эмиры подняли бунт и отстранили хана от власти. После этого началась смута: могущественный «старший эмир» Ногай поднял мятеж против нового хана Тула-Буги, и страна забилась в конвульсиях кровавой междоусобной войны.

Истинная причина этих бедствий заключалась в том, что Народ Волка не мог жить без войны. Жизнь в степи — это была вечная война, «баранта»; без войны и грабежа кочевникам грозила голодная смерть. Великий хан Угэдэй запретил междоусобные войны, и, хотя война еще велась на границах, она не давала той добычи, что прежде. Принимавшие ислам ханы пытались остановить войну и прекратить грабежи, поэтому Народ Волка восставал против них — не только в Улусе Джучи, но и в Улусе Хулагу, где в 1284 году был убит благоверный Текудер-хан. Теперь, после свержения миролюбивого Туда-Менгу, кочевники получили возможность сражаться друг с другом и грабить свою страну. Началась жестокая резня; в 1291 году хан Тула-Буга потерпел поражение и был убит вместе с 23 своими эмирами; по монгольскому обычаю им переломили хребет. Ногай поставил ханом Тохту, который вскоре обратился против него, и в степи снова закипели ожесточенные сражения. В этой междоусобице участвовали и русские князья; для Руси это окончилось новым кровавым погромом: в 1293 году Тохта послал «Дюденеву рать», которая сожгла 14 городов и угнала полон «без счета».

В 1299 году Ногай был убит в сражении, его сыновья пытались продолжать войну и тоже были убиты. Тохта жестоко расправился с племенами, поддерживавшими Ногая; пленным мужчинам перерезали горло; «из жен и детей их взято было в плен многое множество и несметное скопище». «Они были проданы в разные места и увезены в (чужие) страны»^[26].

Роковым обстоятельством в судьбе Дешт-и-Кипчака было соседство с морем. В портах Крыма, в Кафе и Судаке, можно было продать пленных генуэзским купцам — поэтому разбой и захват пленников стали традицией кипчаков. Они продавали генуэзцам белокурых русских рабынь; их называли «белыми татарками», и они стоили очень дорого. Но кипчаки продавали также и своих захваченных в междоусобицах детей и женщин («желтых татарок»). Египетские султаны в большом числе покупали кипчакских мальчиков; их воспитывали в казармах, и они становились мамелюками — бесстрашными и гордыми воинами ислама. Однако характер Народа Волка дал себя знать: подросшие «волчата» в конце концов начали ставить своих султанов и поработили египетских феллахов, которых они почитали за овец.

Одержав окончательную победу, Тохта попытался восстановить порядок, прекратить грабежи и работорговлю. В 1308 году войска хана сожгли Кафу, однако генуэзцы заранее приготовили свои корабли, «отплыли в море и ушли в свои земли». Тохта «поклонялся идолам и звездам»^[27], но в действительности делами государства в это время руководил старший эмир Кутлук-Тимур; он был мусульманином и, когда после смерти Тохты встал вопрос о престолонаследии, вызвался помочь племяннику Тохты Узбеку, взяв с него обещание по вступлении на престол принять ислам. Кутлук-Тимур и Узбек понимали, что это вызовет новый мятеж эмиров, и действительно, составился заговор. Узбека собирались убить во время праздничного пира, но он опередил заговорщиков, которые стали жертвами ужасной резни. Как сообщает летопись, было убито 120 «царевичей» из рода Чингисхана и множество простых эмиров^[28]. Казни продолжались долгое время после вступления Узбека на престол; в числе прочих было казнено пять отказавшихся повиноваться русских князей.

Узбек стал самодержавным правителем, с помощью казней он добился полного повиновения своих эмиров, прекратил междоусобицы, набеги и грабежи. Кочевники больше не смели грабить крестьян и захватывать полоны для продажи в Кафе. Земледельческие народы — русские, булгары, черкесы, жители Хорезма — могли вздохнуть свободно. «...И бысть оттоле тишина велика на 40 лет, — говорит русская летопись, — и пересташа погании воевати Русскую землю и закалати христиан, и отдохнуша и починуша христиане от великиа истомы и многыа тягости»^[29].

Могущественная сила, которая стояла за религией мусульман, одержала победу не только в Улусе Джучи, но и в Улусе Хулагу. Правнук завоевателя Персии, Газан-хан, так же как Узбек (и даже раньше его), принял ислам; с помощью казней он смирил кочевых эмиров и обеспечил существование земледельцев. Принуждаемый какой-то высшей силой — может быть, законами истории, а может, самим Аллахом, — Народ Волка был вынужден подчиниться и жить рядом с крестьянами-овцами, не трогая их. Правда, для этого пришлось уничтожить его вожаков, 120 «сивых волков», прямых потомков Бортэ-Чино.

С воцарением Узбека начался расцвет Кипчакского ханства. Междоусобные войны прекратились, дороги были очищены от разбойников, и стало возможным использовать прямую дорогу через степи в Китай. Это был Великий Шелковый путь, по этому пути двигались огромные караваны из сотен и тысяч запряженных верблюдами больших повозок-арб с колесами в рост человека. Путь в Китай занимал примерно девять месяцев, но повсюду на этой дороге стояли караван-сараи, где можно было отдохнуть и сменить уставших верблюдов. Дорога из Китая шла в Тану, теперешний Азов; Тана служила перевалочным пунктом, где восточные товары грузили на корабли, чтобы развозить их по всему Средиземноморью.

Там, где Шелковый путь пересекал Волгу, Узбек построил новую столицу Кипчакского ханства — Сарай-и-Джедид. Это был великолепный город Востока, с широкими улицами, с фонтанами на площадях, с дворцами, стены которых были покрыты изразцами, со сверкающими на солнце куполами мечетей. «Город Сарай один из красивейших городов, — писал ибн-Батута, — достигший чрезвычайной величины, на ровной земле, переполненный людьми, с красивыми базарами и широкими улицами. Однажды мы поехали верхом с одним из старейшин его, намереваясь объехать кругом и узнать объем его. Жили мы в одном конце его и выехали оттуда утром, а доехали до другого конца его только после полудня… Однажды мы прошли его в ширину; пошли и вернулись через полдня, и все это сплошной ряд домов, где нет ни пустопорожних мест, ни садов. В нем тринадцать мечетей для соборной службы... Кроме того, еще чрезвычайно много других мечетей. В нем живут разные народы, как-то: монголы — это настоящие жители страны и владыки ее, некоторые из них мусульмане; асы, которые мусульмане; кипчаки, черкесы, русские и византийцы, которые христиане. Каждый народ живет в своем участке отдельно, там и базары их»^[30]. «Место пребывания царя там большой дворец, — добавляет хронист Эломари, — на верхушке которого (находится) золотое новолуние (весом) в два кынтаря египетских. Дворец окружают стены, башни да дома, в которых живут эмиры его… Эта река (Итиль)… размером в Нил (взятый) три раза и (даже) больше; по ней плавают большие суда и ездят к Русским и Славянам. Начало этой реки также в земле Славян. Он, т. е. Сарай, город великий, заключающий в себе рынки, бани и заведения благочестия, место, куда направляются товары. По средине его (находится) пруд, вода которого (проведена) из этой реки»^[31].

Узбек был очень набожен, каждую пятницу после молитвы он посещал старого шейха аль-Хорезми и смиренно выслушивал его поучения. «Он был царем крайне справедливым и благородным, — писал хронист Натанзи, — и был так набожен и благочестив, что следовал большей части обычаев пророка; о том же, что ему не удавалось из этого, он говорил наедине и при народе, много сокрушался и для извинения недостатка оказывал достойным (людям) много добра и милости. В его правление Дешт-и Кипчак… стал страной поклонения (Аллаху), и там были основаны благотворительные учреждения и места поклонения»^[32]. Узбек создавал училища-медресе и приглашал преподавать в них известных ученых, в особенности из числа потомков пророка, сейидов. «При содействии этих сейидов, Сарай сделался сосредоточием науки и рудником благодатей, — свидетельствует ибн Арабшах, — и в короткое время в нем набралась (такая) добрая и здоровая доля ученых и знаменитостей… какой подобная не набиралась в многолюдных частях Египта…»^[33]

Построив медресе и дворцы, Узбек тем не менее не отказался от старых кочевых традиций. Летом весь его двор кочевал по степи, удивляя приезжих купцов зрелищем «движущегося города». «Подошла ставка, которую они называют Урду-су (Орда), — рассказывал Ибн Батута, — и мы увидели большой город, движущийся со своими жителями; в нем мечети и базары, да дым от кухонь, взвивающийся по воздуху: они варят (пищу) во время самой езды своей и лошади везут арбы с ними. Когда достигают места привала, то палатки снимают с арб и ставят на землю, так как они легко переносятся»^[34].

На одном из привалов Ибн Батуте довелось присутствовать в шатре Узбека, когда хан выслушивал прошения подданных. «Этот султан (обладатель) огромного царства, силен могуществом, велик саном, высок достоинством… Владения его обширны и города велики… Он один из тех семи царей, которые величайшие и могущественнейшие цари мира… Одна из привычек его (та), что в пятницу, после молитвы, он садится в шатер, называемый золотым шатром, разукрашенный и диковинный. Он (состоит) из деревянных прутьев, обтянутых золотыми листками, посредине его деревянный престол, обложенный серебряными позолоченными листками; ножки его из чистого серебра, а верх его усыпан драгоценными камнями»^[35]. Золотой шатер хана, как и вся ставка, назывался «орда», и впоследствии словосочетание «Золотая Орда» стало синонимом Кипчакского ханства.

В 1341 году Узбек умер, и престол наследовал его сын Джанибек. «Справедливость его ставят наравне со справедливостью Ануширвана… — писал Натанзи. — Все свое внимание он обратил на благополучие людей ислама. Много людей превосходных и ученых из разных краев… направились к его двору. Сыновья эмиров Дешта в его время почувствовали склонность к приобретению совершенств и изучению наук…»^[36] Джанибек заботился о благополучии не одних мусульман; русская летопись говорит, что он был «добр зело к христианству, многу лготу сотвори земле Русской»^[37].

Однако в истории далеко не все зависит от доброй воли благочестивых царей. Законы истории жестоки так же, как законы природы. Что случится, если волкам запретят охотиться на овец? Что произойдет, если Народу Волка запретят убивать и грабить? Ведь это был не просто образ жизни — в годы голода это был единственный способ выжить. В 1338 году снежный буран привел к гибели скота, и в Дешт-и-Кипчаке разразился голод, продолжавшийся несколько лет. Чтобы спасти своих детей, кипчаки продавали их купцам, и купцы везли их в восстановленную к тому времени Кафу. Джанибек подтвердил запрет работорговли и несколько лет осаждал Кафу. Тем временем вслед за голодом, как это обычно бывает, пришла чума. Ханская армия умирала от чумы под стенами Кафы — и в приступе ярости Джанибек приказал метать баллистами за крепостные стены трупы умерших. Генуэзцы развезли чуму по всей Европе — но она не пощадила и Дешт-и-Кипчак.

«Не стало людей в домах, — писал хронист Элайни, — были брошены пожитки, утварь, серебряные и золотые деньги, но никто не брал их. Иногда в один день умирали все члены семейства и лежали мертвыми, потому что не было никого, кто бы унес или убрал их, и всякий был занят только самим собой… Умирали они (люди) от кровохарканья. Случалось, что человек поест, пойдет и заговорит с своими приближенными, вдруг захаркает кровью, и не пройдет короткого мгновения, как с ним уже все покончено»^[38].

Таким образом, правление добродетельных ханов закончилось голодом и чумой. В конечном счете это должно было вызвать восстание Народа Волка. К востоку от реки Яик находились исконно кочевые области, называемые Синей Ордой; эти области первыми отказались подчиняться Джанибеку. Затем стали отпадать и другие эмиры, возводившие свой род к Чингисхану. Воспоминания о терроре Узбека изгладились, и уцелевшие потомки Бортэ-Чино снова подняли голову. В 1357 году Джанибек умер, и наследовавший ему Бердибек попытался подражать своему деду: он вызвал царевичей-чингизидов в Сарай и приказал их всех перебить. Однако Бердибеку не удалось смирить кочевников, через два года он был отравлен, а затем началось то, что уже было семьдесят лет назад: эмиры стали убивать друг друга, свергать и возводить на престол ханов. «Дело дошло до того, что к положению знати и простого народа нашли путь полный беспорядок и расстройство, — писал хронист, — и правила могущественного закона были совершенно оставлены и заброшены»^[39].

В конечном счете племена Великой Степи сошлись в жестокой междоусобной войне; эта война продолжалась двадцать лет; кочевники грабили и жгли города, население разбегалось — и все это время свирепствовали голод и чума. В 1380-х годах междоусобицы утихли, но ослабевший Дешт-и-Кипчак уже не мог противостоять вражеским нашествиям. В 1395 году вторгшиеся орды Тимура сравняли с землей все, что еще оставалось, и увели остатки населения в плен. Тимур «все постройки Сарая… разрушил и сравнял с землей», — сообщает историк Низам ад-Дин Шами^[40]. «По этим причинам жившие в довольстве обитатели Дешта дошли до оскудения и разорения, до разъединения и безлюдства… — свидетельствует ибн Арабшах. — Летом ветры сдувают пески и скрывают да сметают дорогу путнику, а зимой снег… покрывает ее, так что вся земля его (Дешта) пустынна и жилища его безлюдны, привалы и водопои покинуты, пути его… губительны и недоступны… »^[41] «Никто из тех народов не движется и не живет, и нет там другого общества, кроме газелей и верблюдов»^[42].

_*

Пожилой, седой археолог сидел на краю раскопа и смотрел на заходящее солнце. Вокруг простиралась бескрайняя выжженная степь; кое-где виднелись развалины, кучи битого кирпича, осколки изразцов и мозаик — останки погибшей цивилизации. Рядом лежала тетрадь — наброски книги, в которой археолог рассказывал об этом погибшем мире. Это был мир «яркой урбанистической восточной средневековой культуры», писал археолог, культуры «поливных чаш и мозаичных панно на мечетях, арабских звездочетов, персидских стихов и мусульманской духовной учености, толкователей Корана и математиков-алгебраистов, изысканного тонкого орнамента и каллиграфии»^[43]. И этот мир погиб.

Работавший в раскопе студент заметил, что профессор уронил карандаш, и поднял его.

— Вы обронили, Герман Алексеевич… Все в порядке?

— Да, все в порядке… — ответил археолог, очнувшись от своих мыслей. — Я просто подумал… Я подумал, что это и с нами может произойти.