№ 9/2023
СТИХИ
Сухбат Афлатуни. Из Нового Тропариона
Отважная попытка сложить свое личное молитвенное собрание или поэтическое приношение по образу классического тропариона. То есть по одному или нескольким стихотворным сочинениям на каждый день, отмечаемый воспоминанием о конкретном святом, духовном подвиге или открытии. Выборка из двенадцати стихотворений не случайно открывается сентябрём (началом православного новолетия и публикацией именно в сентябрьском номере «Нового мира»). Что же до имени, то именно 5 сентября по новому стилю церковь вспоминает сражавшегося с ересями во времена раннего христианства – священномученника Иринея, епископа Лионского. Конечно, в этот день в поющихся тропарях и в словах молитв вспоминаются и другие прославленные имена, в том числе – из самого позднего времени. Как видим, автор «Нового Тропариона» предоставил для публикации в «Новом мире» – одного из самых древних святых, поминанием которого обозначил первый месяц христианского Нового года.
Алексей Алёхин. Женский род единственное число
Минималистичное воспевание женщины – изящное, свободное, точное до мелочей – удивительно для мужчины. Но поэт – это отдельное существо, чутко знающее все, чего касается. И все, чего касается поэт, превращается в вечность. И женщина становится вечной – тоже, вместе с этими ее сумочками и вырезами, голубыми глазами и летними вещами, уборкой и ямочками. Самой жизнью (немного вспоминается Поль Элюар – по таким же интимным и теплым деталям).
как известно
стихи любовь и ямочки на щеках
передаются по женской линии
вот и облака шуршат по небу
в своих крахмальных нижних юбках
девочки девушки тетки
всю дорогу тянут тебя за руку как на танец
а после бросят и скинув туфли танцуют одни
прямо в чулках
красотка прошла
но запах ее духов на улице летает
Надежда Келарева. Белый дождь
Первая публикация автора в «Новом мире». Стихи о той степени одиночества, потерянности и потерь, когда ничего не остается, кроме как продолжать идти и петь песни, или стать каракулей на твоем портрете руками ребенка, превратиться в реку и слиться с дождем. Остается единственное пристанище покоя, надежды и свободы – память и лес, вообще мир природы: «Сердце твое, одичавшее от печали, пусть отоспится в шершавой тени июля, пусть ничего – хоть недолго – не замечает».
Бездомный, словно уличный фонарь,
Глядящий на дома охрипшим светом,
Стоишь, и ждешь,
И думаешь: «Ударь –
Я даже буду рад не дать ответа».
Не потревожит ночь собачий вой,
Как будто ничего не потревожит,
А ты не то чтобы один,
Но сам не свой,
И кажется, что все уже,
Но все же…
Дмитрий Бак. Между берегом и брегом
В сентябрьской подборке Дмитрия Бака один из центральных образов, охватывающих все прочее, – Время. Время переходит из настоящего в прошлое и наоборот. Как к живым, осязаемым людям автор обращается к поэтам прошлых веков – Ахматовой, Бродскому, Тютчеву, словно пытается заговорить с ними. Но Время уже давно не целостно, особенно начиная с «некалендарного двадцать эн ненастоящего и картонного века». Оно разрублено «между берегом и брегом» – между двумя радикально разными эпохами, да что там, эпохами – мирами. Оно расколото войнами, катастрофами, человеческим отчуждением друг от друга; расколото «миром сумрачным» и ощущением, «как будто пережит последний отсвет у лица»
ах если б до сих пор уметь,
как ранней А. тогда умелось, –
завидев долгий взор, пропеть
про тонкий луч и сладость плена;
что, мол, ошибкою взглянул
и окатил разрыв-травою
так, что теперь она/я гул
затихший услыхали вдвое, –
затем, что спьяным лебеду
полона лунных меж пылинок
и что стоял на холоду
и на ветру средь бурь нейтринных
некалендарный двадцать эн
ненастоящий и картонный
век – шествует пятой колонной,
кровавым днем встает с колен,
бежит, как суверен к стиху,
красот и красок на бегу
тасуя углеводороды,
утрачивает цвет и вес,
за синий занавес небес
все зримое покроют воды.
Николай Предеин. Молчание само проговорится
Первая публикация поэта в журнале «Новый мир». Стихотворения подобны миниатюрам, этюдам в несколько строк, в каждом запечатлен неуловимый, но переломный момент жизни, а то и состояние «за секунду до». Николай Предеин услышал и рассказал в своих стихотворениях о, возможно, главном желании мира – и особенно мира природы: сохранить во что бы то ни стало свободу, гармонию и целостность, которые слишком хрупки и которые так легко разрушить неосторожным движением, будь то порванная паутинка или неосторожное слово. Хранить тишину и свет – значит, видеть и слышать ангелов. Поэт словно бы приглашает нас поучиться быть зрячими и чуткими.
возьми и вычти из молчания слова,
те, что готовы у тебя вот-вот явиться,
и помолчи, смотри, ведь воздух – тоже птицы,
повремени, фотобумага – тоже лица.
возьми и вычти из молчания слова,
как о руке проговорятся рукава,
так и молчание само проговорится.
Игорь Болычев. Песни
Каждое стихотворение представлено здесь как песня (в эпоху романтизма так чаще всего и делали). Правда, в данном случае перед нами редкая для журнала подборка именно самих песен, настоящих, с соответствующей структурой и даже аккордами в конце каждого текста: а вдруг у читателя появится желание услышать не только слова, но и музыку? (Или это такой вид модернистской поэзии?) Легкость воспоминаний о юности, причастность ко всему, и боль от разлада в мире – очень, очень разные стихи. Впрочем, как однажды сказал Блок, «нет ничего, о чем нельзя было бы сложить песню». Главное, чтобы эта песня шла от сердца, ведь так же?
Видимо, такая же фигня
Тут была задолго до меня.
Так же падал свет,
Так же падал снег,
Так же шел по снегу человек.
И кому же, друг мой дорогой,
Беззаботно машешь ты рукой?
И кого зовешь из темноты?
Думаю, и сам не знаешь ты…
Мы с тобой одни –
Снег вон, да они –
Вдоль дороги белые огни.
Думаю, такая же фигня
Тут была задолго до меня.
Видишь этот снег,
Видишь этот след,
Это шел по свету человек.
И ему казалось все легко,
И идти, казалось, далеко,
И, казалось, будут петь всегда
В этом черном небе провода.
А теперь взгляни –
Снег вон, да они –
Вдоль дороги белые огни.
Видимо, такая же фигня
Тут была задолго до меня.
Так же падал свет,
Так же падал снег,
Так же шел по свету человек.
Дмитрий Сухарев. Стихи из домашнего архива
Вступительное слово Станислава Минакова
«Об улыбке Антоныча, о его поэтичном и поэтическом юморе – широкодиапазонном и дальнобойном, от доброй улыбки до сарказма, от эроса до злободневной политики – можно пространное эссе сочинить», – очень живыми и теплыми словами о поэте Дмитрии Сухареве говорит другой поэт, Станислав Минаков.
И действительно, стихи Сухарева невероятно добрые и очень звучащие (просто бери и клади на музыку). И еще они - ясные. Мелодичность не случайна: поэт мастерски работает со звуками и смыслами, с самим построением стихотворения – и это не «филологические этюды», чем порой грешат современные авторы, но тексты, полные жизни и личного присутствия автора. И еще: они сразу становятся близкими и по-детски родными каждому, кто их касается.
Посидим на своем подоконнике,
Поглядим со своей колоколенки
На свои отпускные поместия –
Обиталища
Благочестия.
Принимали нас избы просторные,
Жарко баньки нас парили черные.
По какой не бродили дороженьке
По-над Кокшеньгой
Наши ноженьки?
Насмотрелись мы всякого-разного,
Не прилипло к нам грязного-мразного.
Было засушно,
Было слякотно,
Кисло-солоно,
Грибно-ягодно.
Дай еще оглянуться на кровное,
На сердечное наше, любовное,
На пречистые наши поместия –
Как мы жили там
До бесчестия…
ПРОЗА
Олег Ермаков. Западный край
Главы из географической поэмы «Круг ветра»
Если нужно что-то знать о Востоке, то стоит прочитать именно эти главы. Точно в замысловатой гамме мешается колорит мусульманский с буддистским – а вместе с ними и народные верования, обычаи, молебны, родительское наследие. Все это рассказано как происходившее действительно – и одновременно как собрание чарующих притч, изысканных восточных мифов, манящих каждого с детства.
Чистая земля Амитабхи на мгновение достижима не только при созерцании заходящего солнца, или прозрачной воды, или льда, или лотосового трона, не только при чтении мантры… Но и при чтении таких книг может возникать образ Чистой Земли. Она выступает под разными названиями. Когда комната твоего сознания чиста, входящие в нее люди, книги обретают особый смысл, их охватывает это свечение, и они могут стать твоими проводниками…
Елена Тулушева. Азия
Рассказ
Стоит ли жертвовать мечтой, надеясь хотя бы на чуть-чуть помочь близким, веря, что от твоей жертвы что-то зависит, пусть даже немного? Мысли главного героя мечутся в сомнениях, отрицаниях, внутренней борьбе, отчаянии – и все же побеждает ценность человеческой жизни, дарованные родному человеку годы. А отпущенная мечта оставляет после себя неожиданное спокойствие.
Через два-три месяца, когда весь Лондон был пройден пешком, а наш английский стал заметно лучше, мы начали обсуждать планы, потихоньку смелеть и обдумывать, куда податься дальше. Стало очевидным, что поездить по Европе у нас не выйдет: с документами тут строго, везде сплошные границы и рассчитывать, что сможем так же удачно устроиться в каком-нибудь Париже или Берлине, было глупо. Правила выживания иммигрантов стали ясны. Обсудив вдоль и поперек все возможности, мы пришли к выводу, что пора переходить к исполнению главной задачи.
Азия как будто бы сама приближалась к нам и поторапливала. Индия, Япония, Сингапур… Там, в Лондоне, пошатавшись по индийским и паназиатским кварталам, наполненным бесконечной круглосуточной возней, гортанными окриками, смесью благовоний и несъедобных блюд, мы окончательно убедились, что Азия должна стать нашим домом.
Александр Сараев. Янтарь
Рассказ
Первая публикация автора в журнале «Новый мир». Апокалипсис, конец света, конец человеческого бытия – в глобальном масштабе – обычно изображают захватывающе и страшно. Редко – как нечто непостижимое, космическое и прекрасное, единственное, ради чего и стоит жить. Этот рассказ – тот самый редкий случай подготовки человечества к этому неведомому, но, конечно же, самому великолепному на свете. Потому что исчезнет тогда и ноющая зубная боль, и режущая – в желудке, и страх войны, и тревога за детей, и боязнь одиночества. «Пригласили всех, но все ли попадут – никто не знал». «Много званых, но мало избранных», – вспоминается Евангелие и притча Алексея Балабанова «Я тоже хочу», только здешний рай-Флегетон больше напоминает одну огромную иллюзию и одновременно единственную надежду и большой праздник для привычно угрюмых и уставших людей. И, как водится, только ребенок видит истину.
По радио уже третий день играла одна и та же дурацкая песня. Катя увидела, как водитель уронил голову на руль и переклонился вбок, отчего маршрутку повело вслед за рулем. Но никто из пассажиров даже не охнул. Салон маршрутки залил яркий, золотисто-оранжевый свет. Не реагируя на него, пассажиры сидели с застывшими, широко распахнутыми глазами. Кате показалось, что их глаза сейчас заискрят.
У нее перехватило дыхание. Свет становился все ярче и гуще, так что и люди, и весь салон маршрутки, и дорога, и лес за окном – все утонуло в этом маслянистом, тягучем свете.
– Мама, это солнышко? – Катины губы дрогнули.
Никита Сахаров. Три дня
Рассказ
Первая публикация автора в журнале «Новый мир». В центре – военное училище за три дня до начала военных действий – и почти безмятежные курсанты, верящие, что серьезных конфликтов больше никогда не будет. Им пока неведомо, что их ждет на следующее утро после Дня Защитника Отечества. А параллельно с нашим временем «живет» – случайно найденной в аудитории книгой Исаака Бабеля – такое же тревожное начало XX века, тоже стоящее на пороге большой войны, в котором блаженным недосягаемым раем сияет солнечная Одесса, омытая Черным морем.
Взглянув на доску, я увидел наш небольшой, но идеально вычерченный красным мелом взвод. С запада подходил враг. Противник имел при себе и группу боевых машин, и минометы, и танки. В то время как мы располагали только тремя отделениями бойцов и несколькими пулеметами. Но ведь главное – сплоченность и вера в победу. Это видно даже по рисунку. По направлению стрелок предательского синего цвета было понятно, что взвод хотят взять в кольцо и добить. Тем не менее подкрепление было на подходе. А это значило, что скоро алые, родные сердцу стрелы, рассекая пространство, ринутся к первой линии неприятельских траншей.
А что же Бабель? А у Бабеля Одесса. Согретая белым солнцем, омытая Черным морем Одесса. Нужно было немедленно туда, к дворикам и улочкам, акациям и каштанам. Судьба красного взвода на зеленой доске уже не волновала меня. Больше переживаний было за маленького еврейского мальчика-гимназиста, который прогуливал уроки скрипки. Он носил свои первые сочинения известному в городе журналисту и был оценен. Но при этом разоблачен родителями в том, что уже месяц не посещал уроков. Так погибают музыканты и рождаются писателя.
Денис Сорокотягин. Клоун Генка
Рассказ
«Спал, проснулся, цирк». Что происходит, когда цирк уезжает, а клоуны остаются? Да и был ли цирк вообще? А что происходит, когда самый настоящий (правда, очень печальный) клоун называет себя твоим братом – и не просто братом, а «ментальным, почти копией» (даже имя то же самое), считывающим каждую мысль и движение? А был ли клоун – или это только странная иллюзия (или единственная реальность) в зеркальном отражении?
– Генка, а скажи, почему ты стал клоуном?
Генка, а научи меня плакать этими дурацкими струями: чтобы было кому-то смешно, а мне не так грустно.
Генка, а скажи ей, что я не амеба, а любить тоже умею, что я ее не только хочу, но и люблю. Вот у меня прыщ вылез, ты видишь, это значит, и она меня тоже, Генка.
Генка, а я курить бросил, уже день не курю. И не матерюсь. И не пью.
Генка, а загримируй меня и давай все переиграем, мол, это я к тебе приехал, а не ты ко мне?
Генка, а бывает так, что ты хочешь стереть с лица грим, нос этот свой снять, а не получается, намертво и ни в какую?
Генка, а ты чего молчишь?
Игорь Малышев. Огни и отсветы
Рассказы
Небольшие рассказы, похожие на крошечные короткометражки. Рассказики-вспышки. В каждой вспышке – целая человеческая (или как в «Беспилотнике» – нечеловеческая) жизнь или ее очень важный отрывок. Или обрывок. Ситуации точно выхвачены из темноты молнией или фонарем – и вот читатель уже участник этих историй, настолько они живые. А истории разные – о несбывшейся любви, о человеческой усталости и одиночестве, о мечтах писателя, о смысле бытия. Самые страшные – о войне, но и они необходимы. Еще удивительно, насколько много в этих рассказах света – его можно сделать главным героем, переходящим из текста в текст. Свет грозы, свет фонаря, радиоактивного взрыва, огней операционной, уютной домашней лампы с вьющимися мотыльками, отсветов и бликов… Уж не маячки ли это? Иначе куда и ради чего стремиться человеку в непростой, прекрасной и тревожной жизни, если не к свету? «Все будет хорошо. Ну а как иначе? Лампа-то горит. Горит лампа».
«…раньше в наших местах было королевство, стоявшее исключительно на реках. На реках они строили города, по рекам ездили торговать и в гости друг к другу. Ловили рыбу, разводили ондатр. Принимали роды в полузатопленных лодках. Мертвецов хоронили с камнями на ногах и были уверены, что те пойдут ко дну до самого моря, огромного последнего моря, где собираются все мертвые со всего мира…
… А потом я бы так красиво и мастерски все завершил, сказав, что все, о чем я рассказывал, тысячелетия и эпохи, можно уложить в краткое мгновение вспышки молнии.
Ты молчала.
– Ну, понимаешь, там, в молнии, в этой раскаленной плазме, за то время, пока она существует, возникла целая вселенная, планеты, галактики, черные дыры. Возникла жизнь. Люди, королевства, прекрасные истории. Речное королевство, а реки так похожи на молнии…»
ФИЛОСОФИЯ. ИСТОРИЯ. ПОЛИТИКА
Татьяна Касаткина. «Откровение Иоанна Богослова» в романе Достоевского «Идиот»: Жена-город
В этой работе известного литературоведа «представлены теоретические основания и исходные положения осуществляемого научно-исследовательским центром “Ф. М. Достоевский и мировая культура” проекта “Роль и образ книги в романе Ф. М. Достоевского ‘Идиот’” – и выполненное на их основе исследование присутствия “Откровения Иоанна Богослова” в тексте и сюжете первой части романа. Показано, как отличается характер и способ присутствия в тексте романа использованной, но не упомянутой автором книги от книг, описываемых в романе как материальные предметы и участвующих в действии и развитии сюжета. Обозначена смена базового священного текста при переходе от “Преступления и наказания” к “Идиоту”: Евангелие заменяется Апокалипсисом. Описано отличие пути героя, подвергающегося интенсивному воздействию священного текста, от пути героя, воспринимающего этот текст эстетически отстраненно. Прослежено влияние апокалиптического сращения “жена-город” на способ изображения героини в романе “Идиот”. Высказывается обоснованное предположение, что Достоевский в период написания романа видит Апокалипсис как путь не столько мира, сколько человека, в своем движении по жизни способного пройти и прожить все ключевые апокалиптические образы – или обреченного застрять в одном из них...»
ОПЫТЫ
Леонид Карасев. «Преступление и наказание». Семь строк в финале
Автор многих книг и статей, посвященных философии и филологии, в том числе: «Гоголь в тексте» (М., 2012), «Достоевский и Чехов. Неочевидные смысловые структуры» (М., 2016), Леонид Карасев – постоянный автор «Нового мира».
Итак, эпилог. Семь интересующих нас строк. Раскольников на каторге. После долгой болезни он в первый раз выходит из казармы на вольный воздух. «День опять был ясный и теплый. Ранним утром, часов в шесть, он отправился на работу, на берег реки, где в сарае устроена была обжигательная печь для алебастра и где толкли его. Отправились туда всего три работника. Один из арестантов взял конвойного и пошел с ним за каким-то инструментом; другой стал изготавливать дрова и накладывать их в печь. Раскольников вышел из сарая на самый берег, сел на складенные у сарая бревна и стал глядеть на широкую и пустынную реку».
В этом микро-сюжете нас будут интересовать те слова, которые присутствовали в других важнейших местах романа; обозначившись в конце повествования, они составляют некий смысловой узел, внешне неприметный, но значимый для тотальной памяти, которая участвует в процессе чтения и исподволь определяет наше впечатление от текста. Читатель полагает, что он не помнит всех подробностей прочитанного, на самом же деле он помнит, просто об этом не догадывается.
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Кирилл Корчагин. Владимир Луговской в Ташкенте: советский дервиш или читатель Есенина?
О жизни советского поэта Владимира Луговского в ташкентской эвакуации. Особо подчеркивается, что до войны поэт был тесно связан с общественно-политической жизнью Советского Союза, тогда как в Ташкенте он внезапно и непривычно для себя стал «не агентом советской культурной политики, а частным человеком в непростой ситуации». Поэмы этого периода, о которых далее рассказывает Кирилл Корчагин, имеют и биографическую основу, и «восточную».
...Сравнение опубликованных поэм с ранними стихами той же серии позволяет лучше понять, каким образом рождается новая эстетика Луговского, — через кенотическое самоумаление, где он находит сходство с пьяным дервишем, получая тем самым доступ к трансцендентному, которым, в свою очередь, оказывается не Божественное, как у суфиев, а исторический процесс, представляемый как циклическое, напоминающее орнамент движение.
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Александр Чанцев. Ход биографией
Рецензия на книгу Эдуарда Лукоянова «Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба или после»
Необычная рецензия на необычную книжку (биографию необычного литератора) начинается так: «Описать жанр данного сочинения одним словом, даже фразой не выйдет никак. Если вы ждете биографии, то вы ее не дождетесь, не стоит и начинать. Если же не ждете ничего, то, скорее всего, найдете что-то». Можно не читать книгу Лукоянова, но рецензию Чанцева прочитать стоит.
Андрей Ранчин. Как читать классику
Рецензия на издание романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» со вступительной статьей Л. И. Соболева
Конечно, рецензия не на сам роман, о котором всё главное уже сказано, а на работу филолога Л. И. Соболева. «...эти въедливые и дотошные замечания не отменяют ни достоинств предисловия, ни — что главное — большой ценности примечаний. Новое издание “Преступления и наказания” — отличный подарок и профессиональным филологам, и школьным преподавателям, и всем, кому небезразличен этот, как сказано в аннотации, “первый из пятикнижия великих романов Ф. М. Достоевского”».
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЛИСТКИ
КНИГИ
Сентябрьский номер «Нового мира» рассказывает о новых интересных изданиях. Роман Арсения Гончукова «Доказательство человека» – дебютный роман режиссера, сценариста и писателя о будущем людей, обретших цифровое бессмертие. Работа Татьяны Касаткиной «Мы будем – лица…» посвящена науке «правильно читать и понимать» творчество Федора Михайловича Достоевского, иными словами аналитико-синтетическому чтению произведений писателя. Сборник эстонского поэта, прозаика и драматурга Калле Каспера «Кто бы их заставил замолчать» собрал в себе литературные эссе и заметки «в весьма свободной манере» о Шекспире, Пушкине, Золя, Достоевском, Грине, Мопассане, Джойсе, Мандельштаме и других.
ПЕРИОДИКА
Главный редактор «Нового мира» обозревает наиболее интересные литературоведческие материалы сентября. В поле зрения Андрея Василевского – «Вестник ВГУ. Серия: Филология. Журналистика», «Эгоист», «Знамя», «Социологическое обозрение», «НГ Ex Libris», «Нож», «Коммерсант Weekend», «Культура», «Дружба народов», «Пироскаф», «Звезда», «Плавучий мост», «Учительская газета», «Философия», «Неофилология (ТГУ)», «Формаслов», «Полка», «Проблемы исторической поэтики», «Литературный факт», «Отечественная философия», «Горький», «Новый берег», «Пролиткульт», «Эгоист».
Например:
Дмитрий Бавильский. «Чтение – не просто отдых, но инвестиция в будущее». Текст: Андрей Морозов. – «Эгоист», Санкт-Петербург, 2023, 24 июля.
«Рассказывание историй само по себе литературой не является».
«Роман не может исчезнуть по определению, но он постоянно эволюционирует, превращаясь во что-то еще. Говорящие о смерти романа лишь констатируют отмирание его предыдущих версий. Сейчас большинство романов мечтают стать заготовками для сценариев, хотя на самом деле лучшие фильмы получаются на основе рассказов, а романы тянут уже на сериал, живущий совершенно по иным законам, и это значит, что в ходу „увлекательные истории”, а не метафоры и интонация, не „умные’ и „зажигательные” мысли. <...> Это значит, что беллетристика забирает на себя сторителлинг (построение историй), освобождая романную площадку для какого-то нового пласта экспериментов. Тематических, эстетических или психологических, кто во что горазд. Ну то есть можно переживать о закате романа, который никогда не будет таким, как во времена Бальзака и Толстого, раз уж Пруст закрыл эту эволюцию психологического романа, а можно попытаться отыскать в этих минусах плюсы собственных эксклюзивных возможностей».
«Я провожу за книгами часы и часы. Мне бы хотелось, чтобы эти моменты, отгораживающие от депрессивной и агрессивной реальности, не просто давали отдохновение в общении с лучшими умами человечества, но и формировали мой социальный и интеллектуальный иммунитет».