№ 10/2023
СТИХИ
Дмитрий Данилов. Два стихотворения
Верлибры Дмитрия Данилова портретируют некое особенное, единственное состояние лирического героя автора, но важнее и глубже здесь прослеживается связь подлинного художника речи с вселенной Бога-Слова. Первое стихотворение перекликается с подборкой переводов армянского поэта Егише Чаренца, которая опубликована в этом же номере журнала, и через образ исторической личности стихотворца переходит к теме Поэта в контексте вечности:
И тут я спрашиваю
Господи, а вот говорят, пишут
Что Ты любишь нас
А меня, бессмысленного дурака
Ты любишь?
И Господь то ли отвечает
То ли не отвечает
Трудно понять все это
В общем, Господь говорит
Ты задал сейчас
Совершенно идиотский вопрос
Абсолютно бессмысленный
Какой же ты, правда, дурак
Какой же ты идиот
Какое же Я создал
Дебильное изделье…
Если первое стихотворение написано от лица поэта, предстающего перед Создателем, то во втором открывается сам Господь, являющийся не в огне и в землетрясении, но, как у пророка Илии – в тихом веянии ветра. В безмолвии, в способности замедлить время и остановить суету. Да будет тишина. Именно в ней, как оказывается, и творится истина, прекращается всякое суесловие, исчезает лишнее и наносное.
…Не в ветре Господь
Не в землетрясении Господь
Не в огне Господь
Но после огня
Веяние тихого ветра
И там Господь
Там, где тихое, маленькое,
Там Господь
Михаил Квадратов. Хитин
Октябрьская подборка Михаила Квадратова – стихотворения-притчи. Подчас их персонажи – странные, аллегорические существа («хитиновые панцири сплелись / подземно-кровные толкаются горбами / сердито клацают отменными зубами»), «киборги последнего поколения», «кербер барабек», а сюжеты напоминают мини-фантасмагории. И всё же это очень близкое и неостывшее нам всем, ибо речь идет о человеке, увы, нередко теряющем человечное и живое.
он стоит/лежит согласно номеру очереди
смерть выписывает ему талончик по отчеству
по одиночеству или причастности к группе лиц
согласно системе учета последних страниц
но иногда она пропускает абзац, забывает дефис
и тогда его имя на последней странице смазывается
на миг исчезает, потом по списку ползет вниз
однако смерти уже без разницы
Сёма Ткаченко. Воробьи беспамятства
Первая публикация автора в «Новом мире». Лирическому герою этой поэзии грозит катастрофа: сменяя память, к нему неуклонно подступает беспамятство. В стихах перебираются обрывки детских воспоминаний, заведомо пронизанные глубокой драматичностью настоящего, узнанного. Память непрерывно балансирует на грани жизни и не-жизни. Проявляющиеся в этой памяти люди – то ли ещё реальны в своём прошлом, то ли уже давно приходят из небытия некими призраками.
Поэт крайне внимателен к мельчайшим деталям, обрамляющим каждое мгновение человеческой жизни. Образы и картинки в этих стихах – кинематографичны и почти осязаемы, при этом точность и последовательность происходящего наяву сменяется сюрреалистичностью сновидений, – как обычно и случается на границе памяти и беспамятства.
в трюмо не отражалось ничего –
и мать несла на ощупь колыбели
свой сон – цветы, опавшие в апреле,
и скрип дверей застывший перед сном;
цвели и опухали ветки глаз,
блестела черепица сединою
уставшей мамы и сочились гноем
странички сна, как детский пересказ.
двор был неузнаваем. а вокруг
осеннее, развёрнутое поле;
шипящее, оскаленное поле
с носка переминалось на каблук.
шаги по ветру вздохами травы
передавали волны тамариска;
анисом пахло где-то очень близко
сквозь дым табачный или леса дым.
в окне смеялись голосом листвы
всё чаще возникавшие порезы.
малышка спит уже который месяц,
мать пепел убирает с головы,
качает колыбельку, ночь светла,
как кожица слепого абрикоса.
смех капает дымком от папиросы,
летящим над поверхностью стола.
Наталья Сырцова. Пернатая речь
Тихие, исповедальные стихи, наполненные вниманием к невидимому волшебству зримого мира. Маленькие дети и большие художники хорошо умеют узнавать подобные чудеса в самом обыденном, до оскомины знакомом и близком. Так, солнце размазывается по щекам яблочным пюре, обыденное слово «мама» обретает солнечный цвет, а голуби на проводах превращаются в ангелов… Пушкин в этих стихах навсегда будет жив-здоров, а родной отец без труда наречётся названым братом поэта Николая Рубцова, ведь оба – родные и дорогие в каждом слове и движении. Как и «пернатая речь», улетающая высоко-высоко.
– Ну, как же мне преодолеть тоску?
– Швыряй в окно, готовься к марш-броску,
Немытые тарелки сновидений.
Таков июнь, в нем Пушкин темный гений,
И солнца свет, приставленный к виску.
Был ровен час, мы ели шаурму,
Хлебали квас и жили по уму,
Хотя подводит он, скажи, подводит?
Он говорит: «Подводит», я реву…
Смотри, смотри, вон Пушкин переходит
Дорогу между небом и землей.
Вот рытвина становится змеей,
А сердце – чудом, солнечным бобочком,
Влагай его зеленой пятерней,
Не в почву, нет, в онегинскую строчку.
Михаил Синельников. Незримые крыла
В своей поэзии Синельников скрупулезно воссоздаёт историческое прошлое России, – неблагодарно забываемое со всем своим «безумством и величьем» – в наше неспокойное время. При этом стихи поэта и переводчика постоянно выходят за рамки одного-единственного географического пространства; из множества существующих и существовавших народностей автор пытается собрать и воссоздать обобщённый образ Человека – такого, каким он и должен быть согласно изначальному замыслу. Личность самого Поэта стоит здесь особняком, незаметно сберегая для многих и многих ценность человеческой истории, её непреходящих духовных уроков и неповторимых мгновений бытия.
Поймешь, вглядевшись в прежние обличья,
Сколь многого не досчитался ты.
Не уберёг безумства и величья,
Не сохранил начальной чистоты.
Ты был другим. И разве только тело
Менялось за мелькнувшие года!
Вот и душа довольно обгорела
И, может быть, давно немолода.
Не передать всё, что она сносила…
Куда несут незримые крыла
То, что любви губительная сила,
Разрушив, из обломков собрала?
ПРОЗА
Екатерина Манойло. Ветер уносит мертвые листья.
Роман
Две сестры – старшая и школьница – и одна дорога – куда угодно, только прочь от дома, который давно перестал быть домом. Трагедия разбитой семьи, в которой мать сбежала в Париж за красивой жизнью, отец «пьет страшно по пятницам», бьёт и насилует девочек, а дочери искренне желают ему смерти, а себе – освобождения от этого ада. Любыми способами.
Никогда они не были маменькиными дочками. Обе жались к отцу. Особенно когда подросли. Мелкая Изи мордашкой вылитый папа Угаренко, смазливая Нюкта походила на мать. Анна смотрела на нее словно в зеркало. Федя как-то не по-отцовски сажал тринадцатилетнюю Нюкту на колени, терся острым своим подбородком о девичье плечо и блаженно прикрывал глаза. Смотреть на дочь, всю такую гладкую, в объятиях мужа было невыносимо и страшно.
…Иногда Нюкта и правда желала смерти отцу, особенно когда везла его безобразно расхристанного после пьянки домой. Бывало, представляла, как на скорости въезжает в столб или в дерево, как на месте работают спасатели и все перешептываются, что пассажир всмятку, а водитель чудом не пострадал. Но потом ей становилось стыдно за такие фантазии. И образ злого отца тускнел, возвращался беззащитный папка, которого мать шпыняла за то, что неправильно держит вилку и нож. Нюкта тряхнула головой: никогда бы она не смогла использовать нож столь неправильно.
Елена Соловьёва. Одноклассники
Рассказ
Говорят, что фотографии хранят в себе частицы душ тех, кто на них отражён. В этом смысле чёрно-белые снимки обладают особой магией: они и вовсе стоят на границе запечатленной жизни и возможной смерти. Так героиня рассказа «читает» по старому выпускному фото судьбы своих одноклассников, возвращаясь в далёкие воспоминания – в школьную эпоху взросления, первой любви, поисков собственного «я» и бесконечных вопросов о мире, людях, себе. Она совершенно беспристрастно рассказывает «дела давно минувших дней», в которых нет хороших и плохих, правых и виноватых – просто мальчики и девочки на пороге взрослой жизни, просто ситуации и по-разному сложившиеся жизни. И совершенно особенное очарование советской юности, оставшейся эхом только на старых фотографиях и кадрах воспоминаний.
Фото, на которое я сейчас смотрю, тоже в какой-то мере уравнение. Только там уже не икс с игреком, как когда-то на многострадальной школьной доске, там взаправду живые и мертвые. Мертвые – Эдик Алентов с Иркой Кожуховой (Кожуркой, как мы ее называли), остальные – в том числе и я – вроде бы живы. Или как там, в «Приключениях Буратино» – «пациент скорее жив, чем мертв»? В общем, порешаем задачку, Татьяна Кузьминична? Почему именно они ушли быстрее всех?
Михаил Рантович. Сестра моя
Рассказ
Грустная, но, увы, обыденная история отчуждения родных людей, ощущения своей инаковости, отчасти юродивости в собственной семье. Главный герой родился и вырос в заурядной обывательской семье, члены которой привыкли мерить достоинство человека и качество его жизни исключительно материальным достатком. Здесь-то и возникает довольно пассивный, но всё же конфликт героя с родителями и отчасти с сестрой, которым просто не понять избранного им пути – пути духовности, культуры, страстной влюблённости в поэзию и искусство. Парадоксально, но, будучи чужим в семье, главный герой всё же считает свою сестру самым родным человеком. Да, она его абсолютно не понимает и подчас не принимает и вместе с этим именно сестра едва ли не на подсознательном уровне оказывается гораздо ближе и искреннее родителей и случайных женщин.
Я думал о тишине и земном покое. Я думал о том, что, сложись всё иначе – где-то над звёздами или под сердцем, – что-то получилось бы, та немая, матовая тайна, которую никогда не высказываешь, обернулась бы осуществленной и овеществленной реальностью. Имя на дверце холодильника, выложенное магнитными буквами, которые племянница находила в упаковке шоколадных батончиков, могло быть и моим именем. Но я не создан для блаженства. Я – это я, а сестра – это сестра, и каждый проживает свою судьбу.
Георгий Давыдов. Театр теней
Тетрадь вторая
В октябрьском номере продолжается публикация записных книжек («тетрадей») Георгия Давыдова с личными наблюдениями и философскими заметками писателя о человеке, литературе, истории и современном мире.
«Будьте как дети». Эти слова были сказаны в жестоком мире взрослых.
Немой мир – не тот, который не владеет речью, а тот, которому нечего сказать. Такого, чтобы это имело значение лет, скажем, через сто. Да хоть полтинник для начала.
Магеллан доказал, что если двигаться всё время вперёд, придёшь к началу. Не есть ли и человеческая история – путешествие вперёд, в финале которого вернёмся к началу, к земле, которая безвидна и пуста.
«Мы не любим ходить строем», - говорят обычно люди, которые только и делают, что маршируют сообща.
Человеческая история – это ведь тоже как свет погасших звёзд. Звёзды погасли, а свет ещё идёт.
НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
Егише Чаренц. Убоявшись падений
Перевод с армянского и вступление Константина Шакаряна
Поэзия Чаренца продолжает многовековую армянскую литературную традицию, поэтому его по всей справедливости можно назвать поэтом «национальным». Вместе с этим он вышел за рамки армянской поэзии, создав новую поэтическую манеру, в которой переплелось народное армянское и уже советское. Константин Шакарян называет Чаренца «Маяковским и Есениным армянской поэзии», сумевшим объединить революционность с армянской традицией, современности с историей народа. А ещё стихи Чаренца очень музыкальны, что переводчик постарался сохранить и показать читателю.
И я когда-нибудь в свой срок пройду по свету – и уйду.
Не оглянусь вовек на то, чего уж нету, – и уйду.
Как тот ашут Саят-Нова, я знаю, что пусты в миру
Мечта и плач… О том скажу вам по секрету – и уйду.
Всё то, что на пути своём горячим сердцем возлюбил,
И все вопросы бытия пущу по ветру – и уйду.
И милой образ, ясный лик, сводивший некогда с ума,
Забуду… Лягу, что в постель, я в землю эту – и уйду.
Далёкие, как жизнь моя, вы, люди, вас не знаю я,
Но вам оставлю песни все – судьбы примету – и уйду.
ОПЫТЫ
Сергей Солоух. Рабочий полдень Василия Аксёнова
55 лет назад в журнале «Юность» вышла повесть Василия Аксёнова «Затоваренная бочкотара» – довольно оригинальная для своего времени. Сергей Солоух рассказывает, как появился замысел повести, что ей предшествовало, в чём текст Аксёнова опережает литературу своей эпохи. «Затоваренная бочкотара» – это по сути дань карнавальной эстетике в советское (!) время, травестирование окружающей пошлости, стандартизированности, «плановости». Превращение в искусство слова. «О вечности и непобедимости … напомнил нам так ярко, красиво и по-русски, в 1968-м, писатель Василий Павлович Аксёнов».
Константин Фрумкин. О метаколониализме
Размышления на примере романа Редьярда Киплинга «Ким»
То, что Киплинг был напрямую связан с британским колониализмом в Индии, известно всем. Константин Фрумкин предлагает в связи с этим рассмотреть более широкое и масштабное понятие метаколониализма – отношения к чему-либо как «примитивному», «недоразвитому» (точно так же как «белый человек» относится к «дикарям»). В качестве иллюстрации автор статьи приводит роман Редьярда Киплинга «Ким» – о счастливом юноше смешанных кровей (полуиндус, полуирландец), странствующем по Индии. Ким по-детски восторжен на протяжении всей книги, он открыт абсолютно любой деятельности и способен почти на любые подвиги – эдакий Джеймс Бонд. Ким, подобно детям, постоянно находит повод для удивления и восхищения окружающим миром.
Но есть и точка зрения автора, который, с одной стороны, видит Кима более приземлённо и отчасти снисходительно – как обаятельного жулика, эдакого Остапа Бендера в Индии, а с другой – описывает саму Индию с этнографической точки зрения, без прикрас (позицию этнографа, путешественника также можно считать одним из вариантов метаколониализма). Однако «любоваться экзотическим разнообразием Индии хорошо, если вы сами не индийский крестьянин, озабоченный феодальными повинностями и унижаемый кастовым неравенством».
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Игорь Сухих «Скучная история»: непрочитанная повесть Чехова
Повести Антона Павловича Чехова «Скучная история» предшествовала личная трагедия писателя – смерть родного брата Николая, которого он очень любил. За горем последовала долгая хандра (иными словами – депрессия) и в то же время творческие планы, итогом которых стала восхитившая критиков «душевная драма, история религиозного банкротства живой и благородной человеческой души». Игорь Сухих обстоятельно рассказывает о реакции читателей на вышедшую в свет «Скучную историю», анализирует сюжет, композицию и систему персонажей повести, при этом рассматривая её в контексте биографии Чехова того периода его жизни с выдержками из писем, записных книжек и другой хроники, связанной с писателем. Особое внимание автор статьи уделяет так и не случившейся экранизации «Скучной истории» в интерпретации сценариста Геннадия Шпаликова, дерзнувшего опровергнуть «скучную» жизнь главного героя и отчасти вставшего даже на его защиту: «Жизнь нашего героя сложна и противоречива, как, впрочем, и любая человеческая жизнь, но сохранить при этом достоинство – это счастливый удел, это – подвиг».
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
Афанасий Мамедов. Извечное свойство священных зеркал
О книге Ирины Ермаковой «Медное зеркало»
Зеркало – извечный символ бесконечного количества «я», многомирия и бессмертия – выхода в «лучший из миров». Может ли передать «зеркальный» опыт бессмертия поэт? Ирина Александровна Ермакова, «античный» поэт нашей современности, вне всякого сомнения, может, ведь зеркало для нее – «сердце, которое, когда оно чисто и ясно, отражает в себе образ божества. Идеальное, по-моему, зеркало: всмотрись в себя…» А где божество и где собственная душа – там и оно, бессмертие. Сборник «Медное зеркало» - тоже в каком-то смысле череда отражений: это избранные стихи с 1987 по 2020 годы. Точно в античности, которую так любит поэт, здесь личное, бытовое переплетено со священным, божественным, уводя от крохотного человечьего «я» в Вечность. Хорошо сказано в статье: «Будто в первый раз открываем книгу, а заодно и свое сердце» – то есть вглядываемся в зеркало души, через призму то земного, то космического узнаём (или заново открываем) себя.
Статья написана с огромной любовью к личности и творчеству Ирины Ермаковой и подробным анализом особенностей её лирики. Особый интерес представляют фрагменты интервью, которое Ермакова давала другой женщине-поэту – Татьяне Бек – настоящие маленькие откровения Поэта, которому даровано видеть бесконечные отражения человеческого (и не только) мира.
Старик Гомер звонит мне иногда,
дремучий океан клокочет в трубке,
и тихий вал проходит над Москвой
с цезурой голубой посередине.
А он гудит, что снова изменил,
и прибивает к тротуарам пух,
и оставляет водорослей клочья
на мокрых тополях и многоточья,
что изменил концовку одиссеи,
что в новом мире всё ещё лежит
подборка лучший гимнов,
что – ты слышишь?…
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Владимир Губайловский. История и память
Рецензия на роман Евгения Кремчукова «Волшебный хор»
В романе Евгения Кремчукова происходит столкновение личной памяти человека с Историей. Что произойдёт в случае, если человеку придётся взаимодействовать (или противодействовать) с колоссальным пластом исторического нарратива? По мнению автора, скорее всего, человек погибнет, не выдержит масштабов или же его голос затеряется в «волшебном хоре» мнений, критики и пустословия «общей песни». Отщепенцем, обречённым на гибель, становится Протасов – друг главного героя, причину тюремного заключения которого тот пытается выяснить. Протасов – прекрасный учитель и талантливый историк, но по меркам «города Энска» человек странный, непонятный – тем проще его обвинить в том, чего он не совершал, а потом и вовсе довести до самоубийства. Вместе с тем главный герой Баврин – «человек хора», который, желая, с одной стороны, оправдать друга детства, с другой – привык «петь в унисон». И в самый важный момент столкновения истории с его личной памятью Баврин не замечает этого чуда и делает свой выбор – остаться частью «хора» и петь со всеми.
Анна Нуждина. Поиск счастия в пустоте
Рецензия на сборник стихотворений Дмитрия Данилова «Как умирают машинисты метро»
Анна Нуждина как-то внезапно сравнивает стихи Дмитрия Данилова со «Случаями» Хармса. Персонажи обоих авторов – немного нелепые, абсолютно не склонные ни к каким размышлениям и рефлексиям, попадают в абсурдные, с точки зрения «обычной» человеческой логики, ситуации. Происходящее в стихах Данилова порой разворачивается до космических философских масштабов с реминисценциями из Достоевского, Гумилёва, Георгия Иванова – и тем ничтожнее оказывается внутри этого космического сам человек, так называемый условный «Николай Степанович».
И если была бы другая ситуация
Николай Степанович подумал бы
Задумался бы, почесал репу
Куда бы еще направиться
Но он ничего не подумал
Ничего не почесал
Он просто подвигал немного
Тазобедренным суставом
Поднялся на очень большую высоту
И увидел что-то
И если бы, опять-таки
Была бы другая ситуация
Он бы воскликнул
Всплеснул бы руками и воскликнул
Вот она, наша страна
Вот она, наша Европа
Или, там, Азия или Евразия
Вот она, наконец, наша Земля
Но это был другой случай
Он увидел просто какую-то бурую плоскость
СЕРИАЛЫ С ИРИНОЙ СВЕТЛОВОЙ
Зарегистрировано в ведомстве по патентам
В поле зрения Ирины Светловой – сериалы «Консультант», «Предсказание» и «Чёрное зеркало», которые объединяет размышление о роли технологий и технического прогресса в человеческой жизни, причём на всех её уровнях. В «Консультанте» персонажи, дело которых – разработка компьютерных игр, в результате попадают в мрачный фантастический мир, где становится почти невозможно отличить реальность от иллюзии, но в котором, как и в привычной нам действительности, люди манипулируют друг другом.
В сериале «Предсказание» сюжет разворачивается вокруг появления таинственного аппарата «Морфо», который позволяет определить жизненный аппарат человека, – своего рода машина-оракул. Но вот вопрос: всегда ли такое знание помогает человеку поверить в себя? Не может ли произойти обратного эффекта? И вообще, откуда взялось это загадочное устройство?
В «Чёрном зеркале» реальность и виртуальный мир тоже перемешиваются, но уже иным образом. Искусственный интеллект берёт за основу жизнь главной героини, включая самые неприглядные мелочи, и предаёт огласке на экране стримингового сервиса, будто нарочно выворачивая наизнанку события и поведение персонажей, доводя их до абсурда. В основе сериала – борьба героини за собственную индивидуальность и неприкосновенность своей частной жизни.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЛИСТКИ
Книги
Андрей Василевский предлагает вниманию читателя новинки 2023 года: книга Василия Авченко «Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем» – о военном лётчике Льве Колесникове и многом, многом другом; сборник избранных стихотворений Александра Межирова «Теснина» к 100-летнему юбилею поэта с предисловием Михаила Синельникова; очередной выпуск альманаха «Тетради по консерватизму», посвящённый консервативной стороне культурных исканий Серебряного века.