Жуй!

Дэвид Гребер, Дэвид Уэнгроу. Заря всего. Новая история человечества.  Перевод с английского К. Митрошенкова. М., «Ад Маргинем Пресс», 2025. 560 стр.

Антрополог Дэвид Гребер и археолог Дэвид Уэнгроу написали ни больше ни меньше новую историю человечества — или же скорее провели ревизионистский смотр представлений о ней. Залезли на пыльные антресоли с новым пылесосом (новые археологические данные, теории), повыкидывали старые вещи (устаревшие воззрения). Словом, навели порядок и расставили все по-новому.

Интересовал их прежде всего вопрос управления, доминирования, прав. То есть были ли все равны или — и как — постепенно выстраивали иерархию, накручивали властные структуры на изначально райское (буколическое, пейзанское) равенство всех.

И тут сразу нужно сказать про их взгляды. Без этого, увы, сейчас никуда, беспримесной научной беспристрастности нет давно уже ни у кого. Итак, они не леваки, которые пересмотрят все и в духе BLM и всего прочего новомодного пригласят на роль Иисуса в новозаветной экранизации чернокожего трансгендера. То есть леваки, конечно, но умеренные и разумные. Их интересует наука прежде всего. И если о кумирах, то Библию как сколько-нибудь научный источник они, конечно, не рассматривают. Но им неугоден Руссо и большинство мыслителей Просвещения, а у Элиаде, которого принято сейчас шпынять за его взгляды и традиционализм-мистицизм, вполне для обоснования одной идеи что-то находят. Гоббс — чью цитату про войну всех против всех уже заездили настолько, что игла извлекает с пластинки не музыку, а придушенные хрипы, — вызывает вопросы. В общем, интересно: брать разумное там, где оно есть, а не следовать идеологической линии.

И чтобы уж закончить тему их взглядов, знать, чего ждать, то только «женский вопрос» испортил наших Дэвидов. Роль женщин — и желательно как раз чернокожих — они пытаются подчеркнуть всегда и везде. То есть — они сами и говорят, что, скажем, из Древней Месопотамии до нас дошло не шибко много сведений, — привнести, практически. Вот будто, право слово, за их плечом стоял отряд боевых феминисток из последней франшизы Пелевина и заставлял обязательно вставлять гендерное. «Совершенно точно можно сказать, что в неолите не было ученых, подобных Эдмунду Картрайту или Томасу Эдисону, совершивших концептуальный прорыв, благодаря которому всё пришло в движение», но «каждый раз, когда мы садимся завтракать, мы, скорее всего, пользуемся десятком подобных доисторических изобретений. Мы понятия не имеем, кто первым догадался добавлять в тесто для хлеба микроорганизмы, которые мы называем дрожжами, чтобы оно поднялось. Но мы можем быть уверены, что это была женщина, которую, скорее всего, вряд ли сочли „белой”, попытайся она иммигрировать в одну из европейских стран сегодня; и мы точно знаем, что ее открытие продолжает обогащать жизни миллиардов людей». Спасибо, конечно, но немного забавно все это смотрится: если повсеместно царил в древности такой успешный во всех отношениях матриархат, то, спросим в ироничном и скептичном духе самих авторов, заговор каких же злокозненных сил все это разрушил?

Но не суть. Суть же в том, что перед нами действительно любопытный подход. Авторы сами пишут о том, что определенные взгляды царят в обществе, потому что живут и действуют разделяющие их сторонники/акторы, этакое научное/общественное лобби. Так вот всегда нужен тот, кто эти взгляды не то что опровергнет и спихнет с корабля современности, а предложит другой взгляд. На все же можно посмотреть иначе. Через розовые очки, черные или обычные стекла.

И вот авторы «Зари всего» подвергают сомнению общепринятое представление о развитии общества как о движении от эгалитарных групп охотников-собирателей через аграрную революцию и урбанизацию к созданию иерархических государств. «Исследование, результатом которого стала эта книга, началось почти десять лет назад, по сути как игра. Надо признаться, что поначалу мы занимались им, в некотором смысле бросая вызов нашим более „серьезным” академическим обязательствам. В основном нам просто было интересно, как новые археологические данные, собранные в течение последних 30 лет, могут изменить наши представления о ранней истории человечества, особенно те из них, которые связаны с дискуссиями о происхождении социального неравенства. Однако вскоре стало понятно, что то, что мы делаем, важно, потому что почти никто другой в наших областях знания не занимался подобной синтезирующей работой». Стало быть, «это не книга о происхождении социального неравенства. Но она стремится по-другому ответить на многие из тех же самых вопросов. Нет сомнений в том, что в мире что-то пошло не так. Очень небольшой процент его населения распоряжается судьбами почти всех остальных, причем делает это всё более катастрофическим образом. Чтобы понять, как возникла такая ситуация, мы должны вернуться назад и выяснить, почему появились короли, священники, надсмотрщики и судьи. Больше мы не можем позволить себе роскошь полагать, что нам заранее известны точные ответы. Опираясь на советы критиков из числа коренных народов, таких как Кондиаронк, мы должны свежим взглядом пересмотреть данные о прошлом человечества». Аминь, посмотрим и, вполне может быть, пересмотрим в частном порядке.

Основываясь на этих новых археологических находках и новейших же антропологических теориях, они приводят массу примеров. Что все необязательно происходило так. И не только было разное другое (поселения вообще без правителей, с правителями, так сказать, временными^[1], избираемыми во время проведения определенных ритуалов, и прочие констелляции свободы и управления), но и, главное, все могло пойти совершенно иначе, совершенно необязательно по этой схеме. Ведь мы помним, выросли на них, и главное, принимаем на веру те же установки Маркса и Энгельса о человеке и обществе. А вот если они в корне неверны, все было иначе? Как минимум об этом интересно задуматься.

Как и о том, что «невероятное разнообразие — это единственное, о чем мы можем с уверенностью говорить в отношении социальной организации наших самых далеких предков. Древние люди проживали в различных природных условиях, от прибрежных зон и тропических лесов до гор и саванн. Они намного, намного сильнее физически отличались друг от друга, чем современные люди; а социальные различия, вероятно, были еще более существенными. Иными словами, нет никакой „первоначальной” формы человеческого общества. Поиски такой формы — это всего лишь вопрос мифотворчества».

И «Заря всего» как раз и демонстрирует совершенно разные взгляды. Вспомним опять же, что мы выросли на представлении, что колонизаторы Америк были людьми жестокими и корыстными, но несли цивилизацию, научные достижения и прочее индейцам (венерические болезни не вспоминаем). Авторы же приводят массу свидетельств обратно. Иезуиты, например, оставляли свидетельства, насколько разумны были индейцы, как хорошо они поддерживали беседу, а их правители вообще отличались выдающимися риторическими способностями. Они воевали с другими племенами не ради прибыли, а руководствуясь другими мотивами (брали пленных и затем вводили их на полноценных правах в свой народ). Что индейцы, попавшие в западное общество, всегда хотели вернуться в свой привычный образ жизни и, более того, западным людям, попавшим в индейские племена, там нравилось гораздо больше, чем там, откуда они пришли.

Отчасти и не знаешь, как всему этому — с нашими-то цивилизационными установками — верить, но авторы приводят подобные свидетельства и настаивают. «Многие из участников этого „соревнования” цивилизаций изложили причины, побудившие их остаться среди своих бывших похитителей. Некоторые подчеркивали достоинства свободы, обнаруженной ими в коренных североамериканских обществах, включая сексуальную свободу, но также и свободу от ожидавшегося от них постоянного тяжелого труда в погоне за землей и богатством. Другие отмечали то, как „индейцы” противятся нищете, голоду и другим лишениям. Причина была не столько в том, что они боялись бедности, сколько в том, что жизнь в обществе, где никто не испытывает ужасных страданий, казалась им гораздо более приятной (подобно тому, как Оскар Уайльд заявлял, что выступает за социализм потому, что ему не нравится видеть и слушать бедняков). Любой, кто вырос в городе, полном бездомных и нищих, — а это, к сожалению, большинство из нас — всегда испытывает некоторое потрясение, когда узнаёт, что всё может быть иначе».

Из этой книги мы и узнаем, что все могло быть — или даже на определенном этапе было — иначе. Так, на Западе записали впечатления попавшего туда аборигена (и это потом стало хитом продаж, породило жанр подражаний) — Кондиаронк в «литературной обработке» Лаонтана. Он с его взглядом со стороны — опять у нас тема взгляда — был шокирован. Жестокостью европейцев (в «первобытных» обществах жестокость носит скорее ритуальный, священный характер, не является самоцелью вроде западных пыток и наказаний), их нравами, тем, что вместо того чтобы помочь нуждающимся, разделить богатство среди всех людей своего народа, европейцы лишь усиливают экономическое и властное неравенство. «Представитель коренных народов» не оставляет камня на камне от европейской цивилизации — и того, на чем она фундаментально основана. «Со своей стороны, мне трудно представить, как вы можете быть еще более несчастными, чем вы есть сейчас. Что за люди, что за создания европейцы, что их приходится принуждать творить добро и что не совершать зло они могут лишь из-за страха наказания? Ты видел, что у нас нет судей. Почему? Ну, потому что мы не судимся друг с другом. А почему мы никогда не судимся? Потому что мы решили не принимать и не использовать деньги. А почему мы не позволяем деньгам проникнуть в наше общество? Причина в следующем: мы решили не иметь законов — потому что испокон веков наши предки спокойно жили без них». Это взгляд «из того лагеря». А вот и взгляд «из этого»: «Двадцать лет спустя брат Габриэль Сагар, августинец-реколлект, оставил похожий рассказ о народе вендат. Поначалу Сагар весьма критически относился к образу жизни вендат, который он описывал как порочный по своей природе (он был одержим идеей, что женщины вендат пытались его соблазнить), но к концу своего пребывания среди них Сагар пришел к выводу, что социальное устройство вендат во многом превосходило французское. В этом отрывке он явно вторит мнению самих вендат: „У них нет никаких судов, и им не требуется много усилий для приобретения жизненных благ, ради которых мы, христиане, так истязаем себя. Закономерно, что мы, добивающиеся этих благ с чрезмерной и ненасытной алчностью, воспринимаем их тихую жизнь и спокойный нрав в упрек себе”. Так же, как и микмаки из рассказа Биара, вендат были особенно возмущены тем, что французы не щедры друг к другу. „Они проявляют взаимное гостеприимство и оказывают друг другу такую помощь, что все потребности обеспечиваются и в их городах и деревнях нет попрошаек; они посчитали ужасным, что во Франции, как они слышали, попрошаек так много. Они сказали, что это потому, что нам не хватает милосердия, и сильно винили нас за это”».

Этого мало? Так авторы — не берусь сейчас судить, насколько они правы, да, они приводят сноски (занимающие довольно существенный объем книги), но нужно, конечно, смотреть и думать самим — идут дальше. Утверждая, что и европейская цивилизация не то что сложилась, но корректировала себя во многом под влиянием этого взгляда Другого, с опорой на незападный образ жизни. Вот под влиянием взглядов этих просвещенных туземцев (ну, не знаю…), а также — конфуцианской модели! «Такие предположения поражают высокомерием — будто „западная мысль” (как ее стали называть впоследствии) была столь могущественным и монолитным корпусом идей, что никто не мог оказать на нее существенного влияния. Очевидно, что это не так. Рассмотрим случай Лейбница: в течение XVIII и XIX веков правительства европейских держав постепенно переняли идею, что в подчинении государства находится население страны, обладающее единым языком и культурой, и управляет этим государством бюрократическая машина, состоящая из чиновников, которые получили гуманитарное образование и сдали экзамены, проходящие на конкурентной основе. Это удивительно, ведь ничего даже отдаленно похожего не существовало в Европе на протяжении всей ее истории. Однако почти точно такая же система к тому моменту уже несколько столетий действовала в Китае». Кокань как извод Куньлуня?

В любом случае портрет Европы выходит очень неблаговидным — и это действительно так, здесь уже давно пора распрощаться с той схемой цивилизационного превосходства, которую внедряли европейские же мыслители.  И как раз относительно максимы Гоббса про войну всех против всех авторы доказывают, что она была произнесена не просто как философское обобщение (и тем более не пророчество, как его представляют сейчас), а была лишь довольно конкретной характеристикой происходившего в то время в Англии.  «По очевидным причинам позиция Гоббса импонирует тем, кто находится на политическом спектре справа, а позиция Руссо — левым. Пинкер позиционирует себя как рационального центриста и осуждает представителей обеих сторон, придерживающихся крайних взглядов. Но зачем в таком случае настаивать на том, что все значимые достижения человеческого прогресса до XIX века можно справедливо приписать тем, кто раньше называл себя „белой расой” (а сейчас, как правило, употребляет в отношении себя более приемлемый термин — „западная цивилизация”)? Для этого попросту нет оснований. С таким же успехом (и это было бы проще) первые признаки рационализма, законности, совещательной демократии и тому подобного можно обнаружить по всему миру и затем продемонстрировать, как они сформировали современную глобальную систему. Если автор, напротив, настаивает, что всё хорошее придумали в Европе, то его работа может быть прочитана как написанная задним числом апология геноцида. Ведь тогда складывается впечатление, что (для Пинкера) порабощение, изнасилования, массовые убийства и уничтожение целых цивилизаций, принесенные европейскими державами в остальные части света, — обычное человеческое поведение. По такой логике, что действительно важно, так это то, что всё вышеперечисленное позволило приобщить выживших к идеям свободы, равенства перед законом и прав человека — „чисто” европейским, по мнению Пинкера».

Хороша работа Гребера и Уэнгроу, как уже понятно, расширением оптики. Во-первых, как в работах британского историка Питера Франкопона^[2] — ладно уж, это уже практически тренд, — они привлекают очень много «нецентрального» материала, незападного, из тех мест, что раньше бы и, честно говоря, мировым захолустьем казались. «Равнинные охотники-собиратели размещались на плодородных участках земли рядом с водосборными бассейнами долины реки Иордан. Торговля давала им возможность обеспечивать всем необходимым постоянно растущие популяции оседлых жителей» — и мы еще очень много узнаем об образе жизни и обыкновениях тех исчезнувших народов, племен и городов, о которых, возможно, и не знали вообще. Во-вторых, ценна, как уже отмечалось, ревизия общепринятого. Руссо, скажем, изобрел концепцию естественного человека, послужил в перспективе благодатной основой «свободы, равенства, братства» и остального хорошего и за все хорошее? Нам расскажут, что Руссо имел амбиции композитора^[3], свои идеи сформулировал исключительно для участия в конкурсе, а копирайт на это понятие совсем не его. «Из работ по интеллектуальной истории складывается впечатление, будто трактатом 1754 года „Рассуждение о происхождении и основании неравенства между людьми” Руссо единолично запустил дискуссию о социальном неравенстве. На самом же деле „Рассуждение” было написано Руссо для конкурса сочинений по этой теме» — со второго же национального конкурса сочинений научного общества под названием Дижонская академия наук, искусств и литературы работу Руссо попросту сняли.

Неожиданное мы встретим в разных пластах — как в концептуальных, так и в деталях и фактах. К первым относятся разнообразнейшие теории, которые, допуская разную степень их правомерности, демонстрируют авторы. Например, и это почти доказано, техника и прогресс совершенно необязательно приносят облегчение рядовым работникам, облегчают их труд и жизнь: «Прежде чем мы продолжим, стоит сказать, что картина, которую рисует Салинз, в общих чертах соответствует действительности. Как мы отмечали выше, среднестатистический средневековый крепостной всё равно работал меньше, чем современный офисный или заводской рабочий, чей рабочий день начинается в девять утра и заканчивается в пять вечера. Собиратели лесных орехов и скотоводы, таскавшие огромные плиты для строительства Стоунхенджа, в среднем тоже почти наверняка работали меньше. Только совсем недавно богатейшие страны мира начали двигаться в обратном направлении (очевидно, что большинство из нас работают меньше, чем портовые грузчики Викторианской эпохи, хотя в целом продолжительность рабочего дня сократилась, возможно, не так сильно, как нам кажется). И если говорить о большей части населения планеты, то ситуация не улучшается, а становится только хуже». Вспомним попутно, что даже «белые воротнички», которых некоторые склонные винить в недостаточной занятости, за счет цифровой доступности в режиме 7/24 практически лишены полноценного отдыха и свободы.

Что же касается деталей, то у профессиональных и знающих ученых захватывающих баек будет, конечно же, очень много, настоящие тузы в рукаве и рояль в кустах. «Сегодня большинство археологов считают, что нет никаких оснований интерпретировать доисторические статуэтки тучных женщин как изображения „богинь плодородия”». Упустил этот момент. «У одомашненной пшеницы отсутствуют эти необходимые для выживания приспособления. Произошла генетическая мутация, отключившая механизм самопроизвольного рассеивания семян», таким образом «одомашнила людей в той же степени, в какой люди одомашнили пшеницу». Да, слышал, кажется, понятно.

Или просто любопытно и забавно узнать. Что автор современной концепции государства Жан Боден известен своим трактатом о колдовстве, оборотнях и истории магии. Что в древнем Египте важные правительственные чиновники носили титулы вроде «хранитель царских секретов», «лучший друг царя», «организатор музыкальных выступлений для фараона», «надзиратель дворцовых маникюрщиц^[4]» или даже «завтрак царя». А в фиджийском царстве Какаудрове существовало правило, которое требовало соблюдения тишины во время восхода солнца. В этот момент царский глашатай объявлял, что правитель собирается начать жевать корень кавы, на что все его подданные отвечали: «Жуй!»

Но за этим, в принципе, — в любой стоящий научпоп. Гораздо интереснее и важнее — сама возможность не пересмотра всего и вся (такое, в конце концов, бывало, прежде всего в плохие времена революций и «не дай бог жить во времена перемен»), а иногда взгляда на общепринятое. «Вряд ли стоит удивляться тому, что большинство людей испытывают симпатию к этой трагической версии истории, и не только из-за того, что она уходит корнями в Священное Писание. У более радужного, оптимистичного нарратива о том, что прогресс западной цивилизации неизбежно делает всех счастливее, богаче и безопаснее, есть по крайней мере один очевидный недостаток. Он не объясняет, почему эта цивилизация не распространилась сама по себе; то есть почему европейские державы должны были потратить последние пять столетий или около того, приставляя ружья к головам людей, чтобы заставить их принять ее?» Удивляться действительно вряд ли стоит. Хотя, возможно, и не поздно задуматься о том, что были (и в потенции есть) и другие пути, по которым могло бы пойти человечество в своем глобальном развитии. «В конце концов, эти явления действительно существовали, даже если наш привычный взгляд на историю помещает их на периферию, а не в центр событий. Значительная часть этой книги посвящена перекалибровке весов; напоминанию о том, что люди действительно жили подобным образом, часто на протяжении многих веков и даже тысячелетий. В некоторых отношениях такая перспектива может показаться даже более трагичной, чем наше стандартное повествование о цивилизации как о неизбежном падении с небес. Это означает, что мы могли бы жить при радикально иных концептуальных представлениях о том, что на самом деле представляет собой человеческое общество. Это значит, что массовое порабощение, геноцид, тюремные лагеря, даже^[5] патриархат или наемный труд могли бы не случиться с нами. Но, с другой стороны, это также означает, что даже сейчас возможностей для изменяющего человеческого вмешательства гораздо больше, чем мы привыкли думать».