Νανούρισμα[1]
И кипяток забулькал в чайнике,
И смолк на полкуплете хор.
Вельможи и градоначальники
Попрятались в ущельях гор.
Отцы, собравшиеся парами,
В сад разошлись по одному.
И звёзды зрелые попадали
С небес, как смоквы на ветру.
И встали солнечные зайчики
Над аркой гулкого двора,
И закровавила болячкою
В воде колодезной луна.
И посрывали тряпки сволочи
Во тьме с верёвки бельевой,
И закричала мама в форточку:
Алёша, быстро спать домой!
Мне вечер слышится молитвою.
Ты отзвук слышишь далеко.
Желай отчаянно любви моей
И гнева бойся моего.ф
Замрёт без швов за шторой бежевой
Листва олив в саду моём,
Когда во сне тебя утешу я
Бесшумным медленным дождём.
Приговор
Глоток, и побежит по капиллярам.
Гул леса отзовётся Гаоляном.
На склоне заметённом припечёт,
И выглянет ладошка из-под наста.
Прошлёпает к воде подросток в ластах.
Уже пообещал! Ну что ещё?!
С фарфорового уползает блюда
Моллюск. Под вечер площадь малолюдна.
Ревёт не то герань, не то имам.
Старуха у подъезда ждёт кого-то.
Забыли, как дышать, на общем фото.
Неправда, мне не холодно! Ну, мам!
Не слышно, как ложится снег на крыши.
На инее окна глазок надышан.
Спасатель не торопится на крик.
Стремительно в стекле алеет солнце.
Ещё глоток, и из воды вернётся
Морщинистый, уродливый старик.
Он протянул весь день на каше манной,
За гаражами ржавыми обманут
Был сверстником развязным: сам дурак.
В саду Садко растренькался на гуслях.
О чём поет? О том, как затянулся
Последний день, не кончится никак.
Жатва
Ни одной не поймали сардины,
Утопили в пучине весло,
А ладью нашу на середину
Водоёма тогда отнесло.
Мой рыбак в суете растворился,
А ко мне за испугом пришли
Кадры фильма Шепитько Ларисы,
Полароидный снимок глуши.
Принесло вслед за облаком тучу,
И впустил я с прохладным дождём
Звуки грифеля, сена, шипучки,
Ароматы «рено» и «пежо».
Всплыли известь, кирпичные стены,
Гарь деревни и солнца удар,
Как стыдился я хилого тела,
Воробья за ассирий продал.
Всплыли шлягеры на дискотеке,
Белый танец и танец драже,
Все надежды, обиды, хотелки,
Одуванчик Петра Фаберже.
А когда скорый тронулся поезд
И пошла торопливо земля,
Я вожатого тенор: «Не бойся, —
сквозь помехи узнал, — Это я».
Гул неровный, пузырчатый, новый,
Словно в узком ущелье Аргун,
Словно с вышки десятиметровой
В пустоту за тобою шагнул,
Гул над берегом, озером, лодкой,
Над плотвой и уклейкой в стекле,
Надо мной, подростковой походкой
Без улова спешащим к тебе.
Горн под вечер найдётся в овраге,
И зальёт все царапины йод.
На линейке торжественной лагерь
Песню перед отбоем споёт.
Первый бой
За добро — надежда в грубом голосе,
На плацу замёрзшая вода.
Господи, меня всю ночь в автобусе
Ты зачем испытывал тогда?
Съехали с асфальта на обочину,
Зашуршал сухой травою луг.
Кто был заводилой разговорчивым,
Замолчал и стал тихоней вдруг.
Шутники, похабники и умники,
Письма счастья славшие домой,
Поначалу всматривались в сумерки,
Позже обрастали темнотой.
Высохший букет — затылки ёжиком,
Розовые уши, дуги спин.
Вышел страх из вспыхнувших, накрошенных
Облаков, вплотную подступил.
Льётся лес невидимыми листьями
Выгорает рощи старший класс.
В этой тьме запутанной, бессмысленной
Только смерть объединяет нас.
Мама, рана, родина, отечество,
С русской речи снятая печать.
За ничьё добро ответить нечем нам,
Мы и не умеем отвечать.
Альцгеймер
Из золота оба — олень в хлебных крошках,
Собака с обрубком хвоста.
Вдова в чужестранце по этой застёжке
Супруга узнает едва.
Олень вырывается снова и снова,
Рогатой тряся головой,
Из чащи, из складок плаща шерстяного,
Из пасти с кровавой слюной.
Из времени вырваться больше не смея,
Совсем побелевший с тех пор,
Неузнанным перед тобой Одиссеем
Стою, возвратившись на двор.
Опять ты, встречая больничное утро,
За мной повторяешь: Алёш, —
Как будто меня сквозь забвение смутно
В знакомых чертах узнаёшь.
Грустит Пенелопа в окошке больницы,
Заходятся волны опять.
И машет так долго, как будто боится,
Расставшись, навек потерять.
Истукан
Я забыл с пустырями родимый пейзаж,
Географию, Неман и Вислу.
В раж войти не успел, а уж вышел в тираж,
Запрещённой травой восклубился.
На открытку мою сквозь слезливый кисель,
Как на керенку, пялится тормоз.
Запускай, оператор, тоски карусель,
Начинай горемычный перформанс.
Расскажи, как умолк я на старости лет,
Как на полке не смог найти место,
Как навёл средь тетрадей и книг марафет,
Оказавшихся долей наследства.
Как контрольный диктант завалил годовой.
Как училки сопрано тревожно
Голосило тогда над моей головой
И добро не давала таможня.
Если б знал я ход времени, тайну вещей,
Хрупкость камня, бетона и стали,
Не стоял бы на площади в сером плаще
В майских сумерках над пьедестале.
Пилюля
В узкой форточке роща далёкая
И с надорванным облачком даль.
На балу у танцмейстера Йогеля
За невинной душой приударь.
Сам себя рассмеши и возрадуйся,
Разойдись на веселие весь.
Загадай продолжение праздника,
Катильон, па-дэ-шаль, полонез.
Зря, да зря, что ты, ангел, заладил мне.
Грусть-печаль славным вальсом развей.
Позови лучше старых приятелей,
Пригласи на ночь глядя друзей.
В штос спусти дом с отцовскими землями
И трёхлетний доход от земли.
И, не в силах прервать невезение,
Доиграй, до утра дотяни.
Снова инеем ивы подёрнет, а
Рощу выжгет рассвет изнутри.
Выпей, что ли, шампанского тёплого,
Кофейку не спеша отхлебни.
Хороводы снежинок над лужицей
Приведут и теплом наделят
Образ девочки в бежевом кружеве,
Чудаком посчитавшей тебя.
Поездка
Трёхдневный ливень смоет огород,
Следы веселья, торопливой кражи,
И эхо с опозданием вернёт
В пустую дачу всхлипы, вздохи, кашель.
Седой вдовец, сердечный инвалид,
Давно забывший про любовь и радость, —
Шагнёт на кухню, дверь не притворит
И в комнату пройдёт не разуваясь.
Как горько заскрипит дощатый пол...
Прошаркает разбитой вазы мимо
И зéркала, в котором сдвинут стол
И выпотрошен шкаф наполовину.
Тут нет вины, не надо отвечать
На старое письмо... Как жаль, что бросил
Курить, и обещал не начинать
Той, кто глядела вдаль, любила осень.
Она в печали светлой знала толк,
В такой прекрасной серости, как эта,
В которой так же гаснет огонёк
Заброшенной с террасы сигареты.
Записка
Птица с тёплым воздухом на ты.
На ветру отбросил полу китель.
Ключевую воду из трубы
Выдаёт в канистру опреснитель.
Время измеряют высотой,
Жарят карасей на постном масле.
В полдень наблюдают, как в сырой
Наволочке белый свет собрался.
Здесь я, здесь, где сутки семенят,
Где печален быт, а праздник скуден.
Как вам будет скучно без меня.
Как же вам хватать меня не будет.
Ты, кто закурил ещё одну,
Кто дыханье прячет в листьях вишни,
Наволочки помни пустоту,
Голос, за ограду отступивший.
Платон
Уха нет, и око утекло,
Но пенять на зеркало не надо,
Если с хрустом треснуло стекло,
Если шелушится амальгама.
Мне себя не разглядеть никак
В мальчике, напуганном изъяном.
Водит тюль по воздуху сквозняк,
В раме — стул с комодом деревянным.
Рыжий плащ на пугале дыряв,
Липа на обочине тениста.
Промелькнул, клубами пыль подняв,
Светлый призрак велосипедиста.
Поделится с кем теперь добром?
Москвичом, отцом, крутящим гайки,
В стёклышке зелёном, голубом,
Найденном тогда на влажной гальке.