Воспоминания о «Литнаследстве»
«В служении одному делу…» «Литературное наследство» в воспоминаниях и переписке И. С. Зильберштейна и С. А. Макашина. Сост. А. Ю. Галушкин, М. А. Фролов; вступ. статья Д. С. Московской; отв. ред. М. Л. Спивак. М., ИМЛИ РАН, 2022, 544 стр. (Библиотека «Литературного наследства». Вып. 8).
Подчеркивать оригинальность, научное и культурное значение «Литературного наследства» — значило бы утверждать очевидное для всех. При этом вполне очевидное уже, например, к 25-летнему юбилею издания, пришедшемуся на 1956 год. Тогда младшие члены редакции сочиняют пародийную рецензию на очередной том «Литнаследства»: «Литературное наследство, т. 118: „И. С. Зильберштейн, С. А. Макашин и русская культура”, т. I. М., 1999». Такой том, правда, до сих пор не появился (тем более в объявленном объеме: «3022 с.»), но вып. 8 новой серии «Библиотека „Литературного наследства”»[1] является его частичным воплощением.
Уже сильно позже, в 1980-е, когда отношения между Ильей Самойловичем Зильберштейном (1905 — 1988) и Сергеем Александровичем Макашиным (1906 — 1989) были давно и безнадежно испорчены, Макашин в мемуарных беседах подчеркивал, что замысел «Литнаследства» даже не вполне принадлежал Зильберштейну, возник во многом как попытка создать в новых условиях нечто подобное старому «Былому» (напомним, что в конце 1920-х Зильберштейн был секретарем Щеголева-старшего). И действительно, если взять в руки первые номера «Литнаследства», легко увидеть, что новое издание — во многом начинается как журнал (официально журналом оно будет именоваться еще более двух десятилетий), с обилием сообщений и статей — в том числе «идеологически-направляющих».
Собственно, здесь — вслед за самим Макашиным — можно сказать, что главным была не столько идея (к тому же в самой идее историко-литературного журнала, активно публикующего архивные материалы, трудно найти нечто сугубо оригинальное), сколько ее воплощение — по мере которого издание менялось более чем существенно.
И в чем сходились оба редактора «Литнаследства», поверх всех споров позднейшего времени, поворотное значение имел «Гётевский» том, по журнальной нумерации — 4-6-й, сразу «строенный» (вышедший в 1932 году в рамках широко празднуемого гётевского юбилея, ставшего своеобразной репетицией будущего «пушкинского» торжества). Хотя оба редактора подчеркивают важность выхода на зарубежные архивы — том стал и явлением новой концепции издания, создания тематических номеров и целенаправленного поиска материалов, стремительно преобразовавший «Литнаследство» из издания в числе прочих в оригинальную научную институцию. И одной из ее важных черт станет способность к длинной воле — подготовке, сбору материалов по задуманным томам, которые в нередких случаях будут растягиваться даже не на десятилетие, а на десятки лет. Так, в последнем разговоре, записанном в 1988 году, Макашин говорит о подготовке «Неизданного Лескова», который в двух книгах выйдет в 2000 году (т. 101), а из тома или серии томов, посвященных «Англии и России» (по аналогии с известнейшим трехтомником «Русская культура и Франция», возникшим в связи со Всемирной выставкой в Париже в 1937-м) — в конце концов появится авторский том М. П. Алексеева «Русско-английские литературные связи», вышедший только в 1982 году.
Зильберштейн в разговоре с Дувакиным в 1981 году будет с полным основанием гордиться созданным новым научным жанром — обширных, иногда воистину огромных обзоров упоминаний и отражений интересующего лица (Пушкина, Тургенева и т. д.) в переписке современников — то, что он же в письмах будет именовать «колбасой»: титанической работой по просмотру архивов, сбору многообразных сведений — становящейся одновременно и руководящей нитью для самых разнообразных дальнейших архивных и библиотечных поисков. Издание создаст новые стандарты точности исследовательской работы — педантизм редакции будет иногда казаться и некоторым сотрудникам редакции избыточным, расходованием силы и страсти на вопросы, в сущности, не такие и важные: но это будет еще и спасением в конкретном, уходом от идеологических споров и сменившей их пустой идеологической жвачки и сомнительных теоретических построений — в пусть и более чем ограниченное, но добросовестное знание.
В основу сборника легли записи устных воспоминаний (записанных дувакинским отделом библиотеки МГУ) Макашина и Зильберштейна[2] и их переписка с 1931-го и до разрыва в 1958 году. А в приложении даны выдержки из дневника Лидии Корнеевны Чуковской — как времен ее работы в редакции «Литнаследства», так и последующие, связанные по теме (увы, выдержки довольно небольшие, но более чем любопытные и острохарактерные), — и небольшие заметки Натальи Роскиной 1953 года (пришедшей в редакцию в 1951-м и писавшей под свежими впечатлениями).
Устные воспоминания, записанные в последние годы жизни Макашина и Зильберштейна, важны еще и тем (помимо понятного разнообразия деталей и суждений), что запечатлевают, как рассказчики ретроспективно определяют главное в деле, которое стало делом их жизни. Так, в воспоминаниях Макашина не просто очень много о герценовских томах, он со страстью рассказывает о них — и как в итоге удалось довести дело до того, что весь архив оказался в оригиналах или копиях в России и будет доступен. Герценовская часть «Литнаследства» выступает для Макашина той частью истории, которая совершенно уникальна — служит наивысшей демонстрацией своеобразия уже не издания, а целой исследовательско-публикационной институции. И на это замечательно отзывается совсем поздняя запись Чуковской — о встрече с Макашиным совсем незадолго до его смерти, где он радуется, что «ныне отпущающи», что «Герцен и Огарев» будут (а ждать их выхода придется до 1997 года). Любопытно наблюдать, как играет память и выстраивается рассказ — Макашин в последние годы (а беседы с ним записываются с 1985-го по 1988 годы) воспринимает «Герцена» в «Литнаследстве» как исключительно «своего», «свои тома» — и потому в рассказе ни разу не вспоминает о двух довоенных (под двойной нумерацией) герценовских томах, как разрушающих выстроенную им историю.
И заметно, как различны — и все более расходятся с годами — интересы, устремления И. С. и С. А. Первому чем дальше, тем все более откровенно не просто неинтересны, а чужды «советские» темы — его все влечет XIX век, а в основном первые десятилетия XX-го, от Блока до Маяковского. А Макашин, кажется, не столько «играет» с меняющимися политическими ветрами и настроениями, не лавирует посреди них, а стремится именно «разделить», стать частью. Как он формулирует уже в письме 1958 года: «Я всегда считал, что личная жизнь человека, живущего сознательной жизнью, может быть гармоничной, внутренне-согласованной, если она как-то связана с этими объективными закономерностями, попутными им. Иначе диссонанс, ощущение себя внутренним эмигрантом, чужаком среди собственного народа и страны. Поискам этой гармонии с объективным ходом вещей я отдал и отдаю многое, жертвовал и жертвую самыми большими ценностями. Я знаю, что эта позиция не раз ставила меня в положение какого-то сверх-ортодокса, потому что — это позиция „верующего”, но я из этой породы».
Даже в опубликованных выдержках из дневников Лидии Чуковской — любопытно, как она не то что не видит, но именно не приемлет самой сути «Литнаследства»: она желает осмысления, творчества и проч., для нее публикаторство и труд этого рода — не просто неблизкий, а переживаемый ею как пустота, споры о датировках — почти как трата времени. Но что удивляет — что она при этом пытается изменить стиль работы «Литнаследства», не замечая, что это ведь и введет в поле всяких насквозь идеологизированных дебатов.
Невозможно в короткой рецензии даже кратко обозначить все темы, которых касаются материалы, включенные в сборник, — здесь и история отношений с разнообразными официальными редакторами «Литнаследства», от Авербаха до Храпченко, и работа по сбору материалов, связанных с русской эмиграцией (прежде всего с Буниным), и увлекательный рассказ Макашина о том, как и откуда во владении Зильберштейна оказались бестужевские портреты декабристов, и страшные лагерные письма Макашина 1942 — 1943 годов, после ареста летом 1941-м по доносу Эльсберга. И отдельно — поразительные детальные письма-перечни 1930-х годов, времен «бури и натиска», когда выстраивается работа над «Литнаследством»[3].
А главное — этот сборник получился живым и очень плотным повествованием об уникальном издательском и научном проекте, существовавшим на протяжении более полувека прежде всего усилиями двух людей, сумевших свое личное дело сделать институцией — пережившей не только их конфликт, дошедший до полного разрыва личных отношений, но и сумевшей пережить их. И, продолжая меняться, как менялась на протяжении 1930 — 80-х, — продолжать жить.
[1] Отсылающей к старой серии начала 1930-х годов — из которой вышли только два выпуска.
[2] Опубликованные беседы с Макашиным записывались с 1985-го по 1988 годы, две беседы с Зильберштейном приходятся на 1981-й.
[3] Кстати, одновременно в исправление неточностей комментария и в оценку памяти Макашина — заметим, что когда он в двенадцатой беседе (1 июня 1988 года) упоминает о встрече с Маяковским и вспоминает, как он с коллегами ждал выдачи небольшого гонорара в конторе Госиздата за полученный им от Гроссмана заказ на статью о Переверзеве для «Литературной энциклопедии», «тогдашней, двухтомной, еще издательства Френкеля», то комментатор верно замечает, что в двух томах вышедшей «Литературной энциклопедии» никаких персональных статей не было. Не было их уже потому, что единственные два тома этой энциклопедии представляли собой «Словарь литературных терминов» (Литературная энциклопедия. Словарь литературных терминов. В 2 тт. Под ред. Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова и В. Чешихина-Ветринского. — М.; Л., Издательство Л. Д. Френкеля, 1925). Но, как указывалось в конце 2-го тома, сама энциклопедия должна была состоять из 4-х частей: (1) Словаря литературных терминов, в 2-х тт., (2) Истории всемирной литературы, в 4-х тт., (3) Словаря писателей, русских и иностранных, в 6 тт. и (4) Словаря героев и типов всемирной литературы, в 4-х тт. Так что в этом случае можно, думается, с достаточным основанием полагать, что память не подвела Макашина — и он имел в виду проделанную и сданную им работу для 3-й части энциклопедии.