Черника Черчилля

*  *  *

 

В густую тьму, как искры, канув,

Растают городов огни,

Лишь очертанья океанов

Тебе останутся одни.

 

Но в отдаленье постепенном

И эту дальность позабудь!

И на пути к иным вселенным

Всё мельче будет Млечный Путь.

 

О, в этой россыпи жемчужной

И потеряется зерно,

Враждой загублено ненужной,

Дотла любовью сожжено!

 

 

*  *  *

 

В родном Содоме славно жить и выжить,

Потом его крушенье пережить,

Ну а в конце такое отчекрыжить,

Что изумится эта волчья сыть.

 

Вся лагерная пыль зашевелится!

Мне чудится, сейчас за рядом ряд

Барачные измученные лица

По очереди на него глядят.

 

Как жизнь моя увиденным богата!

При мне дающим интервью врагу

Того, кто гнул и доносил когда-то,

Я жалобщиком видел — не солгу!

 

Кто шёл по трупам и хватал нахрапом,

И в шахматы сражался допоздна

С глядевшим тускло сквозь пенсне сатрапом,

На всякий случай жертвуя слона.

 

 

*  *  *

 

Годы жизней заграбастав,

Над минувшим грохоча,

Длится «Марш энтузиастов»,

И не сыщешь калача.

 

Там, где каторжным гостинец

Люди грешные несли,

Как сияющий эсминец,

Выплыл город из земли.

 

Путь злодеев и героев

Позабылся и зарос,

И, Владимирку застроив,

Торжествует новоросс.

 

Только Муза, всхлипнув тонко,

В давний мрак, в былой Аид,

Как с яичком старушонка,

За конвойным семенит.

 

 

Черника Черчилля

                                  

                                                   И. Шкляревскому

 

Любого лётчика империи великой

На трапе, если ночь темна,

Снабжали наскоро пакетиком с черникой,

И заостряла зрение она.

 

Бомбометание — точнейшая наука,

Пусть роются лучи в небесной глубине,

Прости, Лили Марлен, выходит смерть из люка!

Кёльн, Эссен, Дюссельдорф — Германия — в огне!

 

Нет, остров англичан, прославленный по праву,

Не покоряется, хоть плачь,

Сопротивляется, трясущийся от «Фау»,

Не слышит ваших передач,

 

Не хочет нипочём отравленного пойла

И милости от мирового зла,

И собранная впрок в болотах Конан-Дойла

Черника Черчилля кисла.

 

 

Дом творчества

 

                                                        А. П.                                                

 

Эсеровщина рядом с чёрной сотней

Сидела за обеденным столом,

И супницу к эсеру чуть охотней

Ты подвигал в ожесточенье злом.

 

Текли беседы, не велась их запись,

Но, молодой среди живых руин,

Уныние убогих этих трапез

Запоминал, пожалуй, ты один.

 

Космополитов обличавший рьяно,

Ныл репродуктор — Господи, спаси!

И Вагнера играл на фортепьяно

Невоплощённый дуче на Руси.

 

Эсер прощался. Немощный и зоркий,

Застольцам поклонился, завещав

Следить за объявленьями в «вечёрке»,

И удалился, хищно-сухощав.

 

 

*  *  *

 

Там на рельефе жрец и жрица.

Ещё, пожалуй, много лет

Священнодействие продлится,

Хотя богов давно уж нет.

 

Что стало мастеру задачей?

Внести под храмовую сень

И в камне закрепить горячий,

От ясной веры вечный день.

 

И вот знакомое изустно

Явилось надписью резной,

И нет искусства для искусства,

Есть жизнь и смерть, и страсть, и зной.

 

 

Память

 

Из прошлого сквозь мглу забвенья

Течёт, неудержим и жгуч,

То расширяясь на мгновенья,

То суживаясь, этот луч.

 

И силятся переупрямить

Едва мерцающую нить

И тот, кто убивает память,

И тот, кто не даёт забыть.

 

 

Берёза

 

Белей, берёза, Дева Света,

Отрада в царстве темноты!

В объятья пьяного поэта,

Бывало, попадала ты.

 

Оставшись девственной и юной,

Ты нежно за душу берёшь.

Струит какой-то лепет струнный

Твоя восторженная дрожь.

 

На взгорке шелестишь, кудрявясь,

И околдован гармонист…

Всё вновь свежа сырая завязь,

Рождающая клейкий лист.

 

Распиленная на поленья,

Ты с той же лёгкостью прямой

В дымок славянского селенья

Преображаешься зимой.

 

А ведь случалось, злой и хлёсткой,

Едва умерившею прыть,

И крепостнической розгой,

И гимназической служить.

 

Но, превращаясь в веник банный,

Ты липнешь к телу, веселя.

Хлещи-свищи в парной туманной,

Как в дрёме Русская земля!

 

 

*  *  *

 

Устав от ожиданья чуда,

Поймёшь, как истина проста,

Которую изведал Будда,

И всё пустынней пустота.

 

И, если на свиданье с морем

На старом Шёлковом Пути

По одичалым плоскогорьям

Случится вновь тебе пройти,

 

Ты вновь увидишь на привалах

Окаменелую золу,

Остаток от костров бывалых,

Дивясь рожденьям, их числу.

 

Подумай, что обломки эти

Не сам ли ты оставил здесь

В какой-то жизни триста третьей,

А в этой ты ещё не весь!

 

 

*  *  *

 

Далеко, далече,

В переходах сна,

Эти ссоры, встречи,

Лица, имена.

 

То, что было мило

Или тяжело,

Время подхватило,

В сумрак унесло.

 

Всё-таки судьбою

Ставшее давно,

Женщина, тобою

Всё сохранено.

 

Радости, невзгоды,

То, что не вернём,

Голоса и годы —

В голосе твоём.

 

 

Даль

 

Чарующее слово «даль».

Ведёт оно до окоёма,

До слова, что едва знакомо,

Чьего исчезновенья жаль.

 

То в оренбургские просторы,

То в толковище словаря,

То вдруг в Луганский край, который

Вновь задымляется, горя.

 

То к Дании, давно не дальней,

То в глушь пословиц вековых,

И наставленье всё печальней —

Губить своих, страша чужих.

 

Но ведь не зря, подхвачен Далем,

Очнулся Пушкин на одре,

И вечен путь к далёким далям,

К ещё не виданной заре.

 

 

*  *  *

 

Ну, Каин, отвечай, где Авель! —

Мне в жизни взрослой говорят.

Но где лопух и конский щавель,

Туземной мяты аромат?

 

Забыть ли горечь молочая?

То вдруг царапая сперва,

То обласкав и привечая,

Принадлежала мне трава.

 

И, маленький её владыка,

Не ведал я добра и зла,

Пока любовь, как повилика,

Родной эдем не оплела.

 

 

*  *  *

 

То дробный грохот ипподрома,

То вдруг базара кутерьма…

Жары блаженная истома,

Сон захолустья и тюрьма.

 

Сурово окликала вохра

И надрывались рупора,

На тополях, ржавея, сохла

И с треском лопалась кора.

 

Как всё смешалось — пыль и проза —

И растерялось по пути!

И всё едино — от склероза

Обрывков детства не спасти.

 

Одно из памяти не вымой —

Как возносил в ночную тьму

Восторг любви неутолимой

Ещё неведомо к кому!