Тимур Кибиров. Солнечное утро. М., «ОГИ», 2020, 64 стр.
Под жизнерадостным заголовком —
пятьдесят одно стихотворение, прямо или косвенно посвященное вопросу, время от
времени тревожащему любого смертного. Это вопрошание о смерти, прямо
поставленное уже во втором стихотворении книги.
Вопрос «Куда ж я денусь?»
постепенно
теряет риторические свойства,
день ото дня все более насущным
и остро актуальным становясь.
Действительно — Куда?..
Действительно: куда? И если в
юности этот вопрос остается более или менее риторическим, то с годами для
каждого, даже нисколько не склонного к философствованию человека подступает,
при всей своей религиозно-философской окраске, что называется, вплотную. (Здесь
надо заметить, что Кибиров заявил о себе как о поэте
религиозно-философской проблематики еще в книге «Греко- и римско-кафолические
песенки и потешки», М., «Время», 2009.)
Вопрошание о смерти волей-неволей
приводит к какому-то подытоживанию прожитого, к раскаяниям
в грехах, сожалениям об упущенных возможностях, тоске по несбывшемуся. Вот и у Кибирова:
Пел я, играл я, дудел я в дуду,
Бил каблучками по скользкому льду,
Хмелем храним и гормоном влеком,
Гоголем, фертом, дурак дураком,
Кубарем и кувырком!
.................................
Тут подошла государыня Смерть
Смотрит и говорит:
«Коли такой ты затейник и врун,
Ну-ка соври что-нибудь!
Коли такой ты певец и игрун,
Спой-ка, спляши обо мне»
Что я отвечу осклабленной тьме?
Даже и не понять, чего здесь
больше — сожаления или бахвальства, и такая амбивалентность, такая антиномичность проходит через всю книжку, и именно это в
значительной мере и делает ее бесспорным фактом собственно поэзии.
В этом смысле характерен и
любопытен порядок обращений к смерти с разных социальных дистанций в одном из
стихотворений: «Уважаемая Смерть», «Дорогой товарищ Смерть», «Эй, начальник,
ключик, чайник, / Гражданин начальник Смерть!»: — от нейтрально-официального
«уважаемая» до тюремного «гражданин начальник».
Книга не то чтобы сознательно
построена на таких лексических контрастах, но именно они при чтении стихов
бросаются в глаза.
Вот концовка почти готичной баллады:
Земля и твердь во мгле глубокой.
Луна сокрыла бледный лик.
И черный всадник одинокой
Тык-дык, тык-дык, тык-дык, тык-дык…
И еще одно стихотворение с
балладным мотивом черного всадника под заголовком «Из Гейне»
: «Почему с такой тоскою, / Дикою такой
тоской, / Ты на все махнул рукою, / В черном кружеве рукой?/ <…> Тут
видение пропало, / Черный рыцарь деру дал, / Только бледный средний палец / На
прощанье показал».
Тридцать лет назад Кибиров ворвался в поэзию как поэт постмодерна с едко
ироничным, более того — остросатирическим взглядом. Вот и эти неожиданные
снижения, этот непристойный жест в конце цитируемого стихотворения можно
рассматривать как дежурные постмодернистские приемы, но мне кажется, дело не в
этом. Речь идет не о том, чтобы вызвать улыбку читателя, хотя читатель не
сможет не улыбнуться. Эти приемы призваны к очеловечиванию, обмирщению
пиитического говорения. Это очеловечивание, сращение поэтического языка с
интимно-общеупотребительным проходит через всю книгу. Вот еще один яркий пример
такого возвышающего снижения («Романс Рахманинова»):
«…О взгляни и запомни, взгляни, и
замри, и запомни,
Как порфира и злато темнеют, как
окна горят
В этом доме напротив, как сердце
людское бездомно!
О запомни, молю, эту кухню и этот
закат!»
Ты сказала: «Взгляни!», я
безмолвно взглянул и безмолвно
Закурил и подумал: «О да!», и
промолвил: «Ну да…»
И добавил: «<--->[1]
как красиво! <---> как красиво и больно,
И, должно быть, не будет такого
уже никогда».
На первый взгляд может показаться,
что здесь разыгрывается довольно заезженная коллизия между одухотворенной
героиней и несколько приземленным, несколько циничным героем, но нет. Вот
следующее, заключительное четверостишие:
«Никогда, никогда, о мой ангел,
сей миг, сей какой-то там сумрак
Не вернется сюда, та-та-та, не вернется сюда!
И какая-то птица, наверное голубь, а может быть вовсе не голубь,
Не промчится в закат мимо нашего,
Лена, окна…
Мимо нашего, Лена, окна…»
(Цитата может показаться слишком
пространной, но это свойство современной поэзии. Когда-то единицей поэтического
текста можно было считать строфу (вспомним известное высказывание Маяковского о
«гениальном четверостишии Пастернака»), а то и самодостаточную в своей яркости
строку. Сегодня такой единицей выступает целостное стихотворение или по крайней
мере его достаточно представительный фрагмент.)
Мы захвачены приведенным диалогом
(жаль, что формат рецензии не позволяет привести стихотворение полностью) и
даже не замечаем, как из заключительной строфы ускользнула рифма. Так как же
следует воспринимать в этом контексте дважды употребленное обсценное
словечко? Менее всего как поэтическое хулиганство или эпатаж. Дело опять-таки в
обмирщении, в небесконфликтном сращении поэтического
языка с интимно-бытовой речевой практикой. Такое сращение вовлекает героев
стихотворения в читательский интимный «свой круг».
Еще один любопытный момент — это «та-та-та», заполняющее преднамеренную ритмическую лакуну.
Здесь возможно усмотреть то, что называется поэтикой черновика, демонстрацию
самого процесса стихотворчества. Но мне здесь представляется иное.
Большая часть стихов в книге —
строгая рифмованная силлаботоника. При этом Кибиров не упускает возможностей продемонстрировать по
отношению к классическому стиху известный скепсис, что и неудивительно для
стихотворца, некогда заявившего о себе как о поэте постмодерна. Действительно,
очень мало кому удается (если удается) в рамках канонического стихосложения
избежать в той или иной мере присущей канону тенденции к некоторой
автоматизации стихосложения и стиховосприятия, и
(само)ирония в современном каноническом, но при этом неординарном стихе
становится почти неизбежной.
Вот озорная «Песнь о природе
лирического стихотворчества»:
Внемлите, небо и земля,
Моей свободной лире!
Я воспеваю — тра-ля-ля –
Надежду в скорбном мире!
<…>
Но чернь тупая — трам-пам-пам! –
Не слушает, хоть тресни!
Так что же делать нам, сынам
Гармонии небесной?
<…>
Помилуй, Бог Отец, молю,
Бог Сын и Бог Святой Дух!
И тра-ля-ля, и тру-лю-лю,
И трам-пам-пам, и бух-бух!
Здесь Кибиров
очевидно, хотя не знаю, намеренно ли, любовно пародирует ритмический рисунок и
отчасти поэтический словарь шотландских баллад, известных нам в русских
переводах («При всем при том, / При всем при том, / Пускай бедны мы с вами…»).
И все же, при всех блестках поэтического остроумия «Солнечное утро» книга
скорее грустная, чем веселая. Особенно в свободных стихах, где автор выступает
откровенно от собственного лица. («Джейн, подруженька нежная, годы проходят… /
Наши годы проходят… //
Да что там „проходят” — прошли… Обернешься назад — / Анфилада
уходит во тьму и теряется в сумраке, / А вперед поглядишь — перед носом глухая
стена. / Да,
собаченька, да, путь недолог… // <…> Ну какая ж ты теплая, Джейнушка, / И какая смешная… // <…> Ты теперь до
того благонравна, / Что даже белок уже не гоняешь. Мое же злонравье / Тоже
весьма поубавилось… В общем, собаченька, / Согласись, могло быть значительно
хуже… / Да и было значительно хуже… // Тем более / Вечер уже наступил и прошел.
На сегодня достаточно. Выключим / Лампу, голубка дряхлая, включим / Радио
<…> Спокойной нам ночи, собака, / Ночи спокойной и снов / Долгих,
нестрашных».)
Комментарии здесь, как говорится,
излишни.
Книга открывается и замыкается
стихотворениями с одинаковыми начальными строчками.
Вот начало первого и его концовка:
Солнечное утро
в начале октября.
Неужели это
тоже было зря?
<…>
И ничто не значили
лесопарк и я
этим утром солнечным
в начале октября?
А вот — то же второго:
Солнечное утро
В начале октября –
Было да застыло
В капле янтаря,
<…>
Солнечное утро…
А когда умрем,
Зарифмуй нас, Боже,
В Царствии твоем!
Таким образом, целостный массив
книги оказывается заключен в концептуальную рамку.
Обращает на себя внимание
несколько различная графика стихов: во втором стихотворении начальные буквы
каждого стиха все заглавные, что подчеркивает существенно разные посылы — от
растерянного вопрошания ко (все же) не вполне уверенному утверждению. То есть к
«Солнечному утру» подошел бы евангельский эпиграф: «Верую, Господи! Помоги
моему неверию».