Византийские эпиграммы VIII — XI веков
Согласно словарю Суды (Х век), эпиграммой называлась любая надпись, «даже если она не написана стихами». Короткие стихотворные эпиграммы — лирические, любовные, религиозные — были излюбленным жанром ромеев. Их писали на бумаге, на городских стенах, на могилах, даже на церковных росписях и иконах. Их сочиняли придворные поэты, отцы церкви и простые горожане. С седьмого по пятнадцатый век до нас дошло около тысячи эпиграмм.
По форме византийская эпиграмма следовала античной. Чаще всего это небольшое стихотворение, написанное нерифмованным двенадцатисложным ямбом. Рифмованный силлабо-тонический стих, обычный для средневековой латинской поэзии, в византийской, за редким исключением, отсутствовал.
Восприняв из Константинополя христианство, образованность, иконопись, гимнографию и многое другое, Русь осталась глуха к этому популярнейшему у византийцев жанру — как, впрочем, почти ко всей византийской поэзии. В первые века усвоения византийской культуры основной упор делался на буквальности перевода. Даже если молитвы были написаны стихами, перелагались они чаще всего прозой — как, например, написанная четырехстопным хореем молитва Симеона Нового Богослова «От скверных устен…», читаемая перед Причастием. Русский литературный язык только начинал складываться — книжная поэзия возникнет в нем лишь в семнадцатом веке; тогда же появится и русская эпиграмма. Но происходит это уже не под византийским, а под западным, польским влиянием.
Византийская поэзия так и осталась не освоенной, не «впитанной» русской. Немногочисленные переводы публиковались — и продолжают публиковаться — либо в богословских, либо в специально-научных изданиях. Особенно ей не повезло в период последнего переводческого всплеска (1960-е — 1980-е): в силу своей «религиозности» она почти не переводилась[1], а среди ее редких переводчиков не было ярких поэтических имен. В итоге даже более далекие поэтические традиции — персидская, японская, китайская — известны сегодня русскому читателю гораздо лучше, чем та, с которой русская литература связана прямым родством.
Ниже предлагаются переводы эпиграмм Феодора Студита, Константина Родосского, Иоанна Геометра и Иоанна Мавропода.
Их жизни охватывают довольно широкий период истории Восточного Рима — со второй половины восьмого до конца одиннадцатого веков. На него пришлось завершение иконоборчества, краткое время смут, возвышение македонской династии («македонский ренессанс») и последующее ее ослабление. Этот период был внутренне очень разным; различны и названные авторы.
Феодор Студит (759 — 826), канонизированный православной церковью в лике преподобных, больше известен как церковный писатель, защитник иконопочитания и организатор монастырской жизни; будучи настоятелем константинопольского Студийского монастыря, написал знаменитый Студийский устав, легший в основу всех монастырских уставов на Руси. Феодор Студит создавал и многочисленные поэтические произведения — гимны и эпиграммы. Среди последних особое место занимают эпиграммы к монахам Студийского монастыря — к его игумену, эконому, келарю, распорядителю в трапезной и т. д., перевод трех из них предлагается ниже[2].
О Константине Родосском (между 870 и 880 — после 931) известно немного — он был придворным писцом и автором поэтического описания достопримечательностей Константинополя. Он, возможно, был также одним из переписчиков и редакторов знаменитой Палатинской антологии — собрания позднеантичных и византийских эпиграмм, в которое вошли и некоторые эпиграммы самого Константина[3].
Иоанн Геометр (ок. 935 — ок. 1000) — вероятно, самый плодовитый и известный из приводимых здесь авторов. Придворный поэт, автор многочисленных гимнов, поэм, речей; под старость попал в опалу и провел последние годы в константинопольском монастыре Пресвятой Богородицы, посылая императору Василию Второму полные упреков письма. Наибольшую известность Иоанну принесли его эпиграммы, в которых яркая античная образность (никогда не угасавшая в ромейской поэзии) неразрывно соединена с христианскими темами[4].
Иоанн Мавропод (ок. 1000 — ок. 1092), известен также как Иоанн Евхаитский — в зрелые годы был хиротонисан во митрополита малоазиатского города Ехаиты; канонизирован православной церковью в лике святителей. Был одной из наиболее заметных фигур в интеллектуальной жизни Восточного Рима: открыл в Константинополе школу, в которой учился будущий выдающийся историк и богослов Михаил Пселл; принимал участие в создании юридической школы при монастыре святого Георгия в Манганах. Мавроподу принадлежит авторство более 160 канонов и многочисленных эпиграмм на различные праздники и случаи из собственной жизни[5].
Для перевода отобраны образцы различных «поджанров» византийской эпиграммы — послания, эпитафии, молитвенные обращения, сатирические зарисовки и философские сентенции. Все эпиграммы написаны двенадцатисложным ямбом. При переводе я следовал лишь принципу изосиллабизма — сохранению количества слогов; что касается ритмики, то сознательно избегал, насколько это было возможно, следования классицистической традиции перевода античной (и византийской) поэзии, сложившейся в начале позапрошлого века, с ее торжественностью и мелодической ритмичностью. Чтобы несколько сломать эту инерцию, придающую переводимым стихам заведомо архаичный, «музейный» вид, я старался несколько разнообразить их метрический рисунок, приблизив их к современному свободному стиху. Насколько этот небольшой переводческий эксперимент удался и стала ли византийская поэзия от этого ближе, судить читателю.
*
ФЕОДОР СТУДИТ
К больным
Эту болезнь прими как благодатный дар;
вот и тебя Божья коснулась забота.
Как отроки те в печи, угашай огонь
росою благодарности терпеливой.
Иовом стань, вспомяни, что он говорил,
не осквернив себя ни единым словом.
Мимо тебя кто прошёл, не взглянув, — молчи;
всё, что тебе дают, принимай послушно,
чтобы страданье на пользу пошло сердцу.
К богатым и бедным[6]
Знай, человек, что ты есть и что тебя ждет,
где ты живёшь и куда переселишься.
Всю свою мысль к тому направляй, что свыше,
где бескрайний свет — но и беспрестанный суд.
Здесь что ни скажешь — всё ветер, поток, морок;
блекнет золото и отцветает слава;
много стонов слышно и песен скорбных.
Бодрствуй, чтобы тобой не кружило время:
здесь что растратил назад оно не вернёт.
К повару
Кто тебя, повар, не увенчает венцом,
несущего столько трудов ежедневно?
Здесь ты как раб — там велика будет плата;
здесь запачкан — там будешь омыт от греха;
здесь обожжён — там судный огонь пощадит.
Весело же ступай скорее на кухню,
коли по утрам дрова, вычищай горшки,
стряпай для братьев как для Господа Бога
и не забудь молитвой приправить стряпню.
Благословен, как праотец наш Иаков[7],
радостно ты совершишь течение дней.
КОНСТАНТИН РОДОССКИЙ
О лекаре Акслепиаде
Похитил девицу лекарь Асклепиад;
и после бесчестной с ней свадьбы надумал
сыграть настоящую; созвал на неё
толпу плясунов и бессовестных женщин.
Но дом его рухнул внезапно, отправив
гостей и хозяев в жилища иные.
Валялись кругом тела, тела обхватив,
и кровью залит был, как лавка мясная,
брачный чертог, увитый гирляндами роз.
К иконе Богородицы
Чтобы верно изобразить Тебя, Дева,
звезды нужны — не эти тленные краски:
Тебя, Матерь Света, средь небесных светил.
Но звёзды глухи к нашим просьбам; дерзнули
Твой лик воссоздать веществами земными,
но по законам высокого ремесла.
ИОАНН ГЕОМЕТР
К самому себе
Другим — вельможи и князья, и троны;
другим — родня и жены, друзья и дети;
другим — богатство и дома, и толпы слуг;
другим — краса и знатность, слава и венцы.
А мне — один Христос, что всё объемлет;
лишь в Нём одном я умираю и живу[8]:
для мира умираю, живу для веры.
О женщинах
Есть три несчастья: море, огонь и жена.
Женщину первым из них я полагаю:
опасней всего, что в миру лучшим слывёт.
О плотской любви
Как огню служит пищей огонь, так любовь
земная пожирает божественную.
Плотским огнем мой ум ослеплён — просвети
его, Христе мой, чистой любовью к Тебе!
К самому себе
Много я вынес, но, Господи, поделом.
Много я вынес, но меньше, чем заслужил,
и вине моей не равно наказанье.
Демон, болезнь, меч, огонь, нечистоты, мрак,
плеть, обиды, голод, презренье и хохот,
а также все виды мучений, что смертных
ожидают в вечности: пламя без света,
тьма раскалённая, червь, Тартар и стоны —
всё это меньше того, что я заслужил.
Высечены мои вины, как на столбах
подвиги высекают, и нет им конца;
и вопиют, и воплю их нет предела.
И если бы всем поведать они могли
всё, в чем виновен, — заиграли бы трубы,
прославляя мою победу в стяжанье
всех беззаконий. Только Твое, о Христе,
меня побеждает бескрайнее море,
бездны неизреченного состраданья,
неистощимой милости, вечных даров.
ИОАНН МАВРОПОД
К неудачливому стихотворцу
Славно все правила стихосложения
установлены некогда были. Зная
размеры для изложенья действий и слов,
нахожу для всего размер подходящий.
Есть размер и для того, что соразмерно,
о несоразмерном тоже складно пишу.
Слушай, что тебе говорят, и обдумай:
от мудрейшего Пиндара это идёт.
Ты же и для соразмерного не можешь
меру найти и слово со словом связать.
Так прекрасное ты применяешь скверно.
Страшное зло — нарушенье меры в стихах;
хуже лишь — её нарушенье в природе.
О своей могиле
Ни страшного, ни удивительного ты
здесь не увидишь. Был человеком; ныне
то разделил, что суждено человеку.
Всем надлежит уйти, различно лишь время;
и на твою плиту взглянет кто-нибудь так.
Покуда живёшь ты, углубляйся в себя,
разумно неся радости груз и скорби.
О Платоне и Плутархе
Если желаешь из ада Ты извести
и более чуждых Тебе, о Христе мой,
то, спаси, прошу, Платона с Плутархом!
Ведь они речами и образом жизни
среди древних ближе всех подошли к Тебе.
Если как Бога Тебя и не познали,
то спаси их хотя бы из милосердья,
всем нам желая спасение даровать.
На выправленные книги
Славное дело — рукописи выправлять,
хоть плата за это ничтожна и горька.
Много трудился, их болезни врачуя,
так что сам, изнурившись вконец, заболел.
Ты же, наслаждаясь плодом горьких забот,
мирно плавая там, где плавал я в бурю,
помяни перед Богом, читатель, мой труд.
Ямбы к Пресвятой Богородице
Ты мой Брачный Чертог и Трапеза, Посох,
Свеча, Лествица, Ложе, Ковчег, Облако!
Брачный Чертог, укрась меня; Трапеза, дай
мне насыщенье; в пути поддержи, Посох;
свети мне, Свеча, и Лествица, вознеси;
Ложе, дай мне покой; Ковчег, сохрани
душу мою и, Облако, тенью коснись!
[1] Исключением были лишь два сборника: «Памятники византийской литературы VI — IX вв.» (М., «Наука», 1968) и «Памятники Византийской литературы IX — XIV веков» (М., «Наука», 1969).
[2] Относительно недавно прозаический перевод ямбов на русский был выполнен А. В. Фроловым (Преп. Феодор Студит. Книга 3. Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова. М., «Сибирская Благозвонница», 2012). Нами перевод выполнен по: Theodoros Studites. Jamben auf verschiedene Gegenstande. Einleitung, kritischer Text, Ubersetzung und Kommentar besorgt von Paul Speck (Supplementa byzantina, I). Berlin/New-York, Walter de Gruyter, 1968.
[3] Перевод выполнен по: The Greek Anthology with an English translation by W. R. Paton. Loeb Classical Library edition, in Greek and English. London, W. Heinemann; New York, G. P. Putnam’s Sons, 1916 — 1918. Vol. 5. 1918.
[4] Перевод выполнен по: Patrologia Graeca, Vol. 106 (1863).
[5] Перевод выполнен по: Patrologia Graeca, Vol. 120 (1864).
[6] То есть к монахам, которые были богатыми или бедными в их домонастырской жизни в миру.
[7] Имеется в виду благословление, которое получил Иаков от своего отца Исаака, когда принес ему его любимое блюдо (Быт. 27).
[8] Намек на слова апостола Павла: «Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение» (Фил. 1:21).