Всеми струнами

 

*  * *

 

Сколько чудесных зверей, ни на что не похожих,

Под микроскопом являются в капле воды!

Дальние страны, туманы, мурашки по коже,

Ты открыватель земель, путешественник ты.

 

Первым царем, заглянувшим в прибор Левенгука,

Русский был царь — все другие князья, короли

Не догадались, проспали: зачем им наука?

Не потянулись к сокровищам новой земли.

 

Тем удивительней, что сухопутное царство

Русское к морю еще не прорвалось тогда.

Варварство? Да. Но не спячка уже, не дикарство.

Здравствуй, желанный простор и большая вода!

 

*  * *

 

Показать бы тем безумцам, тем наркомам, тем чекистам,

Чем дела их обернутся, что с мечтами их случится,

Показать бы тем партийцам, показать бы тем поэтам,

Чем наесться, чем напиться им придется в мире этом.

 

Речь идет не о Вандее, угодят в свои же сети,

Ничего страшней идеи и лукавей нет на свете,

Где-нибудь году в двадцатом показать бы им процессы,

Сочиненные усатым, дьявол он — и сами бесы.

 

Никого спасать не надо, жизнь сама себе спасенье,

И защита, и цитата, например, про возвращенье

В те края, где одиноко жил ты с няней, — нет их краше!

И не надо, ради Бога, разворачиваться в марше.

 

Показать бы им, беднягам, показать бы душегубам,

Что случится с красным флагом, с Пролеткультом, с Пролетклубом,

Лучше б Тютчева читали и под фетовской луною,

Не заглядывая в дали, любовались бы весною.

 

 

*  * *

 

Если помнишь, статуи готовы

К нам зайти в ответ на приглашенье,

Как их позы ни были б суровы

И лица угрюмо выраженье.

 

Впрочем, не угрюмо — равнодушно,

Безразлично: статуя устала.

Ничего ей от тебя не нужно,

Но сойдет тихонько с пьедестала.

 

И пойдет по Думской, по Садовой,

По какой угодно, лишь бы ночью,

Лишь бы догорал закат багровый

И по небу туч летели клочья.

 

А тебе, лежащему в постели,

Наконец уснувшему, приснится

Кто-то в тоге, может быть, в шинели,

И пожатье каменной десницы.

 

*  * *

 

Лучше жизнь отодвинуть свою

И подумать о чем-нибудь дальнем

И чужом, об ахейцах в строю,

Донне Анне в пустой ее спальне.

 

Не писать о сегодняшнем дне,

Он дождлив и похож на вчерашний.

Лучше вещий Олег на коне,

Вавилон с его круглою башней.

 

Но смотри: смуглолиц и курчав,

Входит тот, кого знаешь на память,

И, войдя, говорит: «Ты не прав.

Лучше вымысел древний оставить.

 

Смысл таится во всём и везде,

Хоть в аптеку зайди, хоть в аллею.

Напиши, — говорит, — о дожде,

Я о нем не писал — и жалею».

 

*  * *

 

   Из страны блаженной, незнакомой, дальней…

                                                      А. Блок

 

Петушиного не слышал крика

Я уже лет десять, может быть.

Так молчит, пылясь на полке, книга.

Нет того, чтоб взять ее, открыть!

 

Вот ее-то мне и не хватало:

Сколько дней потрачено и сил!

Не читать же всю ее с начала!

Как же это я о ней забыл?

 

Крик истошный, громкий, петушиный,

Ни на чей на свете не похож,

Вдохновляясь сказкой и былиной,

Объяснит тебе, зачем живешь.

 

Всех дремучей, ярче и печальней,

Горячей влюбленного стиха.

Из страны и в самом деле дальней,

Помнишь, слышно пенье петуха?

 

 

*  * *

 

Вот названия: Вырица, Красницы, Слудицы,

Суйда, Гатчина, Верево, Тайцы, Пустошка.

Ах, и речка в кусты забежит — не заблудится,

Потому что блестит, словно чайная ложка.

 

Неужели названия кем-то придуманы,

Не приложены к этим местам изначально?

Как душа отозваться на них всеми струнами

Рада, есть в них свой смысл и какая-то тайна.

 

Не Афины, не Дельфы, но в тихой безвестности

Что-то важное эти поля и пригорки

Знают, улочки скромные, дачные местности, —

Мировая душа от них в полном восторге!

 

 

Поля

 

И не пробуй поля эти взять в стихи,

Ничего не получится, не войдут,

Не поместятся — письменной чепухи

Им не надо, и рифмы напрасны тут,

Эта даль, эта выпуклость, этот шелк,

Окаймленная лесом округлость их

Не в стихах, а в бессмертии знает толк,

В блеске неба и прелести царств земных.

 

Не пытайся, любуясь, их взять с собой,

Проезжай, ради бога, а их оставь!

Не сравнимы они ни с какой мольбой,

Убедительнее, чем любая явь,

Поэтическая не нужна им мысль,

Им понятней ромашка, осот, репьи.

Если так тебе горестно — оглянись,

Если так тебе радостно — потерпи.

 

*  * *

 

Детство — это набор ослепительных дней,

Только солнечных; детская память

Так устроена; и с благодарностью к ней

Прижимаюсь я; впору обрамить

Эти первые снимки волшебных даров,

Зарисовки, наброски, картинки:

В сквере — стриженый ряд ленинградских кустов

И скамеек ребристые спинки.

 

Избирательна память, и правильно! Нет

Ни дождей, ни унынья, ни кори;

Этажерка сверкала, и велосипед

Трехколесный стоял в коридоре;

Говорю, никаких над страной облаков,

Туч — тем более, громы молчали,

Страшно вымолвить: не было даже стихов!

Где стихи — там уже и печали.

 

*  * *

 

Конечно, жизнь — земное дело, шумное,

И сколько в ней печалей и обид,

Но человек как существо разумное

К сообществу богов принадлежит,

И эту фразу древнего философа

Ты, выписав ее себе в тетрадь —

А лучшего запомнить нету способа, —

Осмыслить рад и к сведенью принять.

 

*  * *

 

    У нескудеющих ручьев…

                     Е. Баратынский

 

Элизиум! Элизиума нет.

Иллюзия. Находчивый поэт,

У древних занимая это слово,

Им пользуется: нужен вечный свет,

Подобие прибежища и крова.

 

Так лучше для стихов, иначе в них

Темно, ни рощ не видно золотых,

Ни встреч загробных с милыми тенями,

И кто иначе в сумерках земных

Стал дорожить бы нашими стихами?

 

Итак, «у нескудеющих ручьев»!

Итак, среди «невянущих дубров»!

Элизиум заоблачный, заочный…

Но, может быть, посредством чудных слов

Как раз он и построен, пусть непрочный?