Стихи «на случай» Иосифа Бродского

Бродский написал на удивление много стихов на случай. Они разбросаны по разным его книгам, которые он дарил своим друзьям и знакомым, подписывая их стишками. Многие собраны в 4-м томе самиздата Марамзина. Почти все стихи и их наброски, написанные после 1972 года, находятся в архиве библиотеки Йельского университета, а до 1972-го в РНБ в Санкт-Петербурге. По мнению Е. Рейна, «Бродский гениально писал экспромты. Они создавались сами собой, без секундного промедления»^[1]. О виртуозности Бродского вспоминает Яков Гордин, с которым они вместе писали в 1970 году стихотворение на юбилей А. Кушнера: «На мою долю выпало придумывание сюжета, а Ося мгновенно перекладывал мою прозу в стихи. Я тогда единственный раз наблюдал этот процесс и был поражен легкостью, с которой он версифицировал»^[2]. Аналогичный случай вспоминает и Михаил Мильчик. 24 ноября 1970 года Бродский пришел на день рождения Нины Мильчик с пластинкой квартетов Моцарта. И за 10-15 минут написал на конверте пластинки стихи, начинающиеся так:

Рассказать Вам небылицу?

Не хочу я за границу

в европейскую столицу,

не хочу я слышать «сэр»^[3].

Материалом для исследования послужили около 200 стихов на случай, собранные мною, когда я составляла «Хронологию жизни и творчества Бродского»^[4]. Сейчас в моем архиве находятся более 300 стихов на случай, из них 202 написанных по-русски и 111 написанных по-английски. И около сотни стихов с посвящениями опубликованы в 4-хтомнике^[5] и 7-митомнике^[6] Иосифа Бродского.

В них следует различать разные жанры. Во-первых, это серьезные стихи-посвящения конкретным людям, рассчитанные на публикацию. Шесть стихотворений посвящены А. А. Ахматовой — три 1962 года, два 1966-го и одно 1989-го.  О первых двух стихотворениях, ей адресованных в 1962 году («Закричат и захлопочут петухи…» и «За церквами, садами, театрами…»), Бродский позднее говорил: «…оба довольно безнадежные, с моей точки зрения. По крайней мере, на сегодняшний день»^[7]. По несколько стихотворений посвящено друзьям — М. Ардову, Я. Гордину, Е. Рейну, Томашевским, дочери и матери, Катилюсам, Томасу Венцлове, Томасу Транстрёмеру, издателям и переводчикам.  Я сюда включаю и стихи в форме письма, послания: четыре пространных письма В. Голышеву (1971, 1974, 1977, 1995 годы) и исключаю все, адресованные М. Б.  На английском стихи посвящены его другу Дереку Уолкотту (1990), В. Ростроповичу (1991), предисловие к сборнику стихов Питера Вирека, его коллеги и друга (1993). Изрекатель афоризмов, Бродский оставил нам яркие изречения в своих стихах. Есть его отточенные высказывания и в посвящениях, всегда остроумных, порою ироничных.

Второй жанр — поэтический некролог. Это такие стихи, как «На смерть Роберта Фроста» (1963), «На смерть Т. С. Элиота» (1965), «Памяти А. Ахматовой» (1966), «Памяти проф. Браудо» (1970), «На смерть Жукова» (1974), «Памяти Г. Шмакова» (1989).

Третий жанр — именно стихи на случай — чаще всего на день рождения: Н. Томашевской (1964), Э. Коробовой (1965), Р. Каплану (1987 и 1991), Е. Рейну (1991), М. Барышникову (1992), М. Воробьевой (1995) и другим. Свадебные стихи С. Шульцу (1962). На Рождество — А. Сергееву (1965), М. Барышникову (1996). На английском — Лидии Рубин (1975), Эндрю Блейну (1989), Сэре Янгфельдт (1989 и 1992), издателю Бродского Роджеру Страусу (1996). Некоторые стихи на случай без имен.

В этом жанре Бродский не избежал повторов — одинаковое начало у стихов «Ода на 30-летие Михаила Ардова» (1969) и Е. Г. Эткинду (1972): «Я знал тюрьму, я знал свободу, / И Вам, — Большому Кораблю — / я поднести желаю оду, / и верьте мне, не отступлю»^[8]. Некоторые стихи на случай могут одинаково заканчиваться, например, дарственная надпись Р. Аллой: «…расскажет про издержки быта, / про то, как 30 лет убито»^[9]. Надпись на книге, подаренной Р. Каплану, заканчивается также: «На след Пегасова копыта, / на то, как двадцать лет убито»^[10].

Следует выделить в отдельный жанр инскрипты — надписи на книгах, фотографиях, открытках. Или даже на скатерти в доме Олега Целкова: «Здесь ел пельмени / готовый к измене / родины. Иосиф Бродский»^[11]. Таких надписей более полусотни, и они, как правило, очень краткие. Некоторые из них повторяются, например, на пьесе «Мрамор», подаренной Борису Мессереру (23 февраля 1977), Бродский написал: «Прочтите эту книгу, сэр, / Она не об СССР»^[12]. Потом повторил ее еще два раза: Генриху Штейнбергу (18 июня 1989, Нью-Йорк) и П. Вайлю и А. Генису (31 мая 1991). В самых последних надписях на подаренных книгах М. Барышникову и Елене Чернышовой Бродский сделал похожие надписи: «Пусть Вам напомнит данный томик. / что автор был не жлоб, не гомик, / не трус, не сноб, не либерал, / но — грустных мыслей генерал» (22 января 1996, Нью-Йорк,)^[13]. «Man and his horse / could’n do worse / then putting in use / two Russian Jews», — надпись на книге «Campidoglio»^[14], созданной в соавторстве с Александром Либерманом, подаренной Барышникову^[15].

Просятся в отдельный жанр и стихи-шутки, они полны остроумия и юмора: «Петропавловский и Невский / без ума от Горбаневской» (1963)^[16], «Отчего я, сучка Муза, / до сих пор не член Союза» (1968)^[17]. Шуточные стихи на английском так и названы «English jokes»: «amily ruinion» вместо «family reunion, age of rage and overage» (1971)^[18].

Большой простор для парадоксов и шуток в жанре эпиграмм: «На максиматум» (1963), «На фильм „Отклонение”» (1968), на Ленина: «В этом маленьком борделе / жил по нескольку недель / В. Ульянов. В самом деле, / посетите наш бордель» (1968)^[19].

Из стихов, написанных на русском, опубликовано 162, на английском — 18, из них 10 коротких в английском сборнике «Collected Poems in English»^[20] остальные 8 в книгах о Бродском: Л. Штерн, К. Верхейл, В. Полухиной.

Нас не должно удивлять обилие адресатов. Их более 30 и в опубликованных стихах. Среди адресатов есть эпизодические (например, В. Воскобойников, И. Крейнгольд, Д. Тарасенков) и центральные — друзья и подруги. Около 20 стихотворений на случай и рифмованных шуток адресовано его английской подруге Фейс Вигзелл, одиннадцать А. Сергееву, восемь М. Барышникову, пять Л. Штерн, три Э. Коробовой.

Будущие биографы поэта смогут найти немало интересного о дружбе и отношениях Бродского с адресатами. Я здесь приведу лишь два примера.  В интервью с Джоном Глэдом (1979) Бродский назвал Е. Рейна своим мэтром за то, что тот дал ему полезный совет: «количество прилагательных в стихе свести к минимуму»^[21]. А в 1995 году его родственница Лиля Руткис спросила Бродского: «Ты действительно считаешь его своим учителем?» Ответ Бродского: «Ну, я же должен дать ему заработать»^[22]. Среди эпизодических адресатов оказались и ненавистники Бродского — один из них Владимир Соловьев. Ему и его жене Бродский написал дружеское послание «Лене Клепиковой и Володе Соловьеву» (1972).  В благодарность Соловьев издал книгу^[23], полную клеветы и порнографии.

В этом предварительном исследовании предпринята попытка описать специфику стихов на случай без учета их жанров и ответить на вопрос, что есть общего между ними и основным корпусом стихов Бродского, вошедших в семитомник, и чем они отличаются от них. Более детальное их исследование поможет лучше понять как творческую эволюцию Бродского, так и его жизнь, поскольку большинство стихов на случай имеют биографический контекст. Сам Бродский признавался, что поэт в стихах «столько же раскрывает, сколько и прячет»^[24]. Примером этому могут служить стихи «Одной поэтессе» (1965) и «Похороны Бобо» (1972).

У нас нет инструментария для исследования этой темы. Но существует несколько очевидных направлений, по которым можно сравнивать стихи на случай с основным корпусом стихов. Это темы, культурные отсылки и формальные черты стиха — ритмы, рифмы, тропы. В стихах на случай не остаются без внимания основные философские темы поэзии Бродского — о жизни, о смерти, о времени и пространстве, о вере и о любви. Первые две темы зазвучали и в стихах на случай очень рано, например, «К Израилю Штерну» (1959)^[25] и «На смерть Иосифа Бродского» (1960-е)^[26], хотя они и не так глубоки. Вторые тоже встречаются редко: сквозь «время двигаться с трудом» (1966), «являли времени утечку» (1969)^[27], «А что Америка? Она… суть продолжение пространства» (1974)^[28]. Бродский не столько лирический поэт, сколько поэт мысли. Философские рассуждения в стихах на случай отсутствуют. Тема любви тоже не достигает тех высот, что взяты в стихах сборника «Новые стансы к Августе».

Откликается поэт и на политические события в России и в мире. На вторжение советских войск в Чехословакию он пишет стихи «За Саву, Драву и Мораву… За наш позор, за вашу славу» (1968)^[29]. На события 1991 года — шуточные: «Мы дожили. Мы наблюдаем шашни / броневика и телебашни» (1992)^[30].  А в 1995 году он напишет: «Распалась крупная держава, / Остались просто города / и села. Слева или справа — / лишь долгота и широта»^[31].

Продолжается, а возможно, и рождается тема автопортрета, о которой я уже писала^[32]. В стихах на случай эта тема подана нарочито заниженной: «Номинально пустынник, / но в душе — скандалист», — начало стихотворения для А. А. Ахматовой (1965)^[33]. Подобное критическое отношение к себе остается постоянным до конца жизни: «Мадам, вы написали мой портрет, / поэта хвата, рукосуя» (1969)^[34], «Прости, Роман, меня, мерзавца… Прощенья нет подобной твари! Плюс иудей… В приличный дом теперь ублюдка / не станут звать, Роман, я был всегда скотиной и остаюсь» (Роману Каплану, 24 февраля 1991)^[35]; «Пусть я аид, пускай ты — гой» (1993)^[36]; «Мне говорят: ты пролетарий / судьбы, Жозеф, и серый волк» (1994)^[37]. Неоднократно нелестно рифмует он свою фамилию: плоский / Бродский (Эдуарду Блюмштейну, 1961)^[38]; мира плотского / сердца Бродского (1963)^[39]; скотского / Бродского (Беломлинскому, 1968)^[40].

Предельно негативное описание себя заканчивает библейским сравнением: «войду, как Моисей в пустыне, / в ближайший бар» (1991)^[41]. Едва ли следует принимать эту самоиронию и сарказм всерьез. Бродский знал, кто он такой.  В 1968 году, закончив «Горбунова и Горчакова», он прочитал поэму А. Сергееву. «„Ну, это совершенно гениально!” — сказал Сергеев. „Тянет на Нобелевку?” — спросил Бродский. — „Несомненно! Я ее вам сегодня даю”. — ответил Сергеев»^[42]. А 7 октября 1970 на открытке Фейс Вигзелл поэт написал: «Sitting in the native city, waiting for a Nobel Price». В этом же году под стихами для Фейс Вигзелл есть другая подпись: «All these lines created by your handsome, intelligent, talanted and modest Walrus» (18 апреля 1970)^[43]. Тема смирения и принятие реальности звучит в двустишии, написанном в ссылке: «Я так привык к тебе, свеча изгнанья, / ты озаряешь уголки сознанья»^[44]. Столь явный прием, как принцип культурной маски, в стихах на случай отсутствует.

Необходимо коснуться еще одной важной темы — темы языка. Бродский, как известно, идеализировал язык, выбрав его в качестве абсолюта. Идею о самоценности языка Бродский сформулировал еще в 1963 году. Он уподоблял себя и человека слову вообще, части речи, суффиксу, букве. Причина не только в желании преодолеть стереотипы. Слово для Бродского его двойник, его тень, его Дух. «Я», мерой которого является человек, может быть трансформировано и в вещь, и в слово, и в дух, ибо «Я» перед Богом — больше самого себя. Одновременно Бродский оживляет как само слово, так и лингвистические понятия, создавая предельно емкую образность, что расширяет сжатое пространство стиха.

Нам следует помнить, что метафорическая поэтология Бродского зиждется  на четырех китах: Дух — Слово — Человек — Вещь. Сей метафорический квадрат с двусторонним движением трансформаций позволяет Бродскому радикально переосмыслить классическую поэтологию, в основе которой лежит треугольник: Дух — Человек — Вещь. Бродский достиг той полноты выражения человека, которая была невозможна в классической поэтике. «В голубом явлении слова»^[45] Бродский находит смысл творчества, например, в его стихотворении «Глаголы» (1960). И даже свободу «делают из буквы черной» (1968)^[46].

Как и в основном корпусе стихов, язык, буквы и части речи активны.  В стихотворении «Воображаемое путешествие хана Юсуфа в Гурзуф» (1968) Бродский использует букву в качестве сравнения: «И при этом слился глаз / (округлился до того) / с буквой „О” во рту его»^[47]. В стихотворении «Стул в воздухе» стул сравнивается с буквами «как „И”, а если в полуоборот, / как „Ч”, как автономное окно» (1980)^[48] После публикации его стихов в России он олицетворяет себя и свое творчество с глаголом: «Знать, не повезло монголам / с картавым справиться глаголом» (1992)^[49].

Опубликованные стихи Бродского полны отсылок к мировой культуре — от древних греков и римлян до современных американских, европейских и русских поэтов: Державин, Пушкин, Баратынский Ахматова, Цветаева, Мандельштам и Пастернак приглашены в его стихи. В стихах на случай культурологический слой не столь плотный.

Если, составляя «Словарь цвета поэзии Бродского»^[50], я смогла выделить словарь названий цветов, ягод, овощей, кустарников и деревьев, то в стихах на случай их количество минимальное: розы, мох, щавель, клевер, сосны, горох встречаются по одному разу. Природа — дождь, буря снег, ветер, мороз — только упоминаются. А между тем словарь поэзии Бродского огромен.

Из 6-томного Конкорданса поэзии Бродского, составленного Татьяной Патерой, следует, что словарь поэзии Бродского составляет около 20 тысяч слов^[51] (для сравнения — у Ахматовой чуть больше 7 тысяч слов). Если кто-то подсчитает его словарь, включив стихи на случай, общее количество слов значительно возрастет. Чтобы понять, откуда у него такой обширный словарь, следует напомнить, что Бродский пересек всю Россию с запада на восток с геологическими экспедициями и с севера на юг, путешествуя по Средней Азии (1960) и навещая друзей в Крыму. Неоднократное пребывание в тюрьмах вместе с преступниками, полтора года жизни среди крестьян в ссылке на севере, общение с молодежью Москвы и Ленинграда. Все это обогатило его словарь. Эту экспансию в стихи составляли все слои русского языка, включая лексику советских газет. В отличие от основного корпуса стихов в стихах на случай отсутствует научная лексика. Зато в них обилие просторечия: двинуть в рыло, прёт, хари, бабец, уссаться, как и обилие сленга: чувиха, кореша, он бы на фене не ботал, не ширяй и другие. Использует он и местный говор — наджимболосить, смешивая книжный словарь и разговорный: «За сотню строк наджимболосив / Я Вас приветствую. Иосиф»^[52]. «Это местный крымский глагол, он означает собирание остатков в садах и виноградниках. Само слово это Бродскому чрезвычайно понравилось», — вспоминает М. Ардов^[53].

Бродский не чуждался табуированной лексики как в опубликованных стихах: «При этом вещь / не крикнет: „ … мать!”»^[54] «Для современников была ты …»^[55], так и в стихах на случай... Первые два письма Голышеву усеяны непристойностями: в первом письме (1971) — 13 нецензурных слов, во втором (1974) — 16.

Немало и иностранных слов как в опубликованных стихах, так и в стихах на случай. Англицизмы появляются в стихах в начале 60-х: «файф сорок пять o’clock»^[56] В 1966 году он пишет стихи «Situation на двух языках»^[57]. Помимо английских встречаются французские, немецкие слова и даже слова на идиш:  «Ай да Дина, ваша хевра / удостоилась шедевра»^[58]. Не чужд Бродский и новых словообразований: едало (1969), без-узбечно (1977), «не перепил, не переэто» (1977). Можно сказать, что тонкое чувство языка и мастерское владение русским языком и сделало Бродского великим поэтом.

Он экспериментирует с фигурными стихами, подражая английским поэтам XVII века. Например, «Стихи на бутылке, подаренной Андрею Сергееву» (1966)^[59], а в стихотворении «Юпитер и Венера» (1967)^[60] каждая половина стиха читается как самостоятельная.

Размеры варьируются от ямба до анапеста. Свободным стихом написаны «Для Сережи Вольфа» (1958 — 1959) и «К Израилю Штерну» (1959 — 1960). Четыре письма Голышеву написаны четырехстопным ямбом: «У ямбов к этим переменам / какая-то, …, прямо страсть» (1974)^[61].

Звуко-смысловыми ассоциациями на «С» и на «Р» наполнен «Блюз для Эллы Филарет» (1963): «Старый хек срам / свой скрыл, Нора! / Умбра. Бра. Ра»^[62]. Обращают на себя внимание аллитерации на «С/З» в стихах «Памяти А. Ахматовой»: «садящееся в сосны / светило…, и солнце село, и в стекле зажглись не / созвездья звезд, но измороси» (1966)^[63].

Отдельного внимания заслуживают рифмы. В ранних стихах встречаются в рифмах глаголы: пить / любить, пою / стою, сушу / гляжу (1960). Оригинальная тройная рифмовка в стихах 1962 года «Я жил в снегах»^[64] — рейд / флейт / Фрейд; куст / бюст / уст и т. д. Рифмует Бродский и слова омонимы: сук / Сук, мусор / мусор.

В стихах 1963 года «Жене и Гале»^[65] в 11 из 20 строф женские рифмы. Точные рифмы чередуются с неточными: убранство / пространство, по-старому / в сторону (1987). В отличие от основного корпуса в стихах на случай минимальное количеств рифм, образующих тропы, — развлечь / речь (1995), изредка встречаются рифмы-метафоры: философ / вопросов, свободу / оду, пример / Гомер, лица / Творца.

Зато довольно часто принимают участие в рифмах служебные слова: усадьбы / писать бы (1964 — 1965), но с / нос (1965), или / носили (1995). Экстремальный случай в «Похвальное слово дивану Сергеевых»^[66], в котором все рифмы состоят из предлогов и союзов: на, за, от, до рифмующиеся с себе подобными (1966). Списком рифм со служебными словами можно заполнить целую страницу: небес / без, пейзаж / аж, без / лес, дня / для. Преданность классическому стиху заставляет Бродского искать новые рифмы. Чаще всего он их создает средствами анжамбeмана. Анжамбемированные окончания строк как поэтическое средство создания ритма и новых рифм практикуется как в русских, так и в английских стихах: love / of (1969), it / bit (1974), grief / if (975), is / kiss, love / enough (1990), then / ten (1993), yes / US, than / can, star / are, if / receive. Предлоги и союзы отсечены концом строки исключительно ради рифмы: Потому / что — для рифмы к тьму; чтоб / положить — для рифмы к стоп. Вот несколько примеров разрыва строкой семантических единств значимых частей речи: тень / свою, сочинить / сонет, водку / глотать, в райский / заповедник, смесь / лиц, дебрями / идей. Привязанность поэта к рифмам заметна и в рифмовке всех пяти строк стансы: nail / tale, sail / whail / hail; God / Cod / prod / sod / nod («For Nobel Prize», 1970)^[67].

Бродский рано начал рифмовать иностранные слова с русскими: о`clock / далек (1960 — 1970), or not…/ банкнот (1968), продолжая и позже: видишь / Swedish (1989), сад / sad (1989), голубой / oh boy (1992). Он находит рифмы и к личным именам и фамилиям и в русских, и в английских стихах: портвейн / Блюмштейн (1963), Эдуард / ломбард (1966), iron / Byron (1968), Гордин / пригоден (1970), в Овир / Голде Меир (1972), Юз / остаюсь, fable / Faiber (1978), amanda / Propaganda (1989), Mawr / more (1991), each / Illyich (no date). В отличие от опубликованных стихов, в стихах на случай скупо с тропами, в них нет той смысловой плотности, что в стихах зрелого Бродского. Редкие метафоры, как правило, глаголы или прилагательные, выполняют роль олицетворения природы и вещей: «Пляшет звезда / между сосен уснувших» (1963)^[68], «месяц в тучах окосел» (1965)^[69] «Манхаттан … с утра купается в реке» (1995)^[70]. Более значимы генитивные метафоры двух существительных: «невидимые солдаты духоты» (1962)^[71], «свеча изгнанья» (1965)^[72], «мир нагана» (1994)^[73]. Не создают плотности стиха и редкие метафоры отождествления: «Ссылка — угроза рассудку» (1964)^[74], «Невинность — Рай. Падение — Ад» (1966)^[75], «Вообще же, перемена мест… / есть усложнение ностальгии» (1974)^[76]. Остроумный оксюморон в «Песенке о свободе» (1968): «Свобода… ты — пятое время года, / ты — листок на ветви ели, / ты — восьмой день недели»^[77].

Сравнений в стихах на случай тоже немного, и они включают в себя семантически далекие аналогии, будучи выражены союзами: «словно», «вроде», «точно» и «напоминает»: «солдаты духоты / …словно тени яйцевидных кораблей» (1962)^[78], «мир, точно Сартр, окосел» (1974)^[79], «Вода напоминает доллар / своей текучестью и цветом» (1974)^[80].

Несколько слов о стихах на случай, написанных на английском. По мнению Л. Лосева, «писателем можно быть только на одном родном языке»^[81]. Бродский считал это утверждение вздорным. Однако его английские стихи доказывают, что прав Лосев. Даже их стройная ритмическая структура не делает их шедеврами. Одно из первых опубликованных английских стихов Бродского было на смерть Одена — «Elegy to W. H. Auden» (1974) в сборнике «W. H. Auden.  A Tribute» (1975)^[82]. В английских стихах, как и в автопереводах, Бродский пытался изменить вектор английской поэзии, возвращая ей рифмы и классические метры. По мнению его переводчика Дэниела Вайсборта, Бродский в английских стихах использовал полисиллабическую ритмическую структуру, чуждую английской поэзии^[83]. Его английские стихи на случай сохраняют юмор и сюжет, но лишены семантической плотности, которая создается тропами. Их совсем немного: «Memory is invisible shelter» (1972)^[84], «a world / is a word that’s too old»; «Am I still a victim of / your English grammare (1990)»^[85]. Цветовая палитра английских стихов на случай тоже бедна.

Ради рифм Бродский жертвует многим, в частности, метафорами. Некоторые шуточные стихи держатся исключительно на рифме: «I sit at the desk / My life is grotesque»^[86] написал Бродский в 1992 году, будучи поэтом-лауреатом США. Свою нелюбовь к современному искусству выразил в шутке: «I went to museum / Saw art and nauseum» (без даты)^[87]. Как и в русских стихах, рифмы часто создаются с помощью анжамбемана: each / passenger (60-е), our / anterns (1989), What / to give a man (1974), are able / to read (1978), bother / me (1975), unable / to attend (1989), when / Slava (1995), I am / an old fart (1996). Ради рифмы он разрывает концом строки сложные слова: astro- / physics к рифме Castro. К концу жизни Бродского его рифмы английских стихов становятся все более изобретательными. Так, в стихотворении 1995 года «Why couldn’t this body avoid the bullet»^[88] все четыре стансы заканчиваются общей строкой: «A Chicken Clucks in the Yellow House» и к слову House в каждой строфе новая рифма: spouse, Mouse, allows, louse.

Из стихов на случай, написанных на английском, больше всего для Фейт Вигзелл — 20 стихов, чуть меньше М. Барышникову. Все они рифмованые и не длинные. Основная их тема — любовь и дружба. Из длинных стихов на случай следует назвать стихи для его коллеги, пригласившего Бродского работать в колледж «Mount Holyoke», поэта Питера Вирека (1990). Об этом женском колледже есть шуточные стихи: «Mount Holyoke College, / famed for its feminists and foliage» (1982)^[89].

Другими пространными стихами были одарены его друг Дерек Уолкотт (1990), издатель Роджер Страус и Вячеслав Ростропович. В отличие от русских стихов в английских лексика нормативная, без сленга и местного говора.  Но он с удовольствием играет двумя языками, вставляя в них русские слова: «Did I bore you with my многогранный talent?» — спрашивает он Фейт Вигзелл в 1970 году^[90]. Особенно много русских слов в стихах на день рождения Сэры Янгфельд и в 1989-м, и в 1992 годах.

Отношение к себе в английских стихах на случай знакомо негативное: «My silly sinful eyes» (1968)^[91]. Есть несколько шуточных даже не стихов, а искаженных английских слов antisemeeting, age of rage and average; best greeting from Alko-Holy Land (1969)^[92]. Шуткой могут заканчиваться и серьезные стихи: «Deliver this fable to Faber and Faber» (1969)^[93]. 14 стихов под названием «Краткие» опубликованы в «Collected Poems in English», не все датированы, но в основном написаны в 1990-е годы.

Можно расширить наблюдение над стихами на случай, включив сравнение разнообразия строфических ритмов и рифм. Так, по наблюдениям М. Л. Гаспарова, в сборнике «Часть речи» заметна «тенденция к постепенному снижению мужских рифм и к нарастанию доли женских… также ничтожно мало у Бродского дактилических рифм»^[94].

Еще в 1978 году в письме Раде Аллой Бродский писал: «Говоря о книжках, у Леши Лифшиц довольно давно уже была идея издать (собрать и издать) мой легкий жанр — послания, на случай, всякие Жюль Верны и т. д.»^[95] Тем не менее на их издание надо спрашивать разрешения Фонда Бродского. В противном случае будет нарушение авторских прав со всеми последствиями.