Просыпайся, Брахма

 

 

 

Книга джунглей

 

Индия это первослон, память,

трогающий хоботом останки сородичей,

пыль и печаль родства.

Это слон макна — исполин без бивней,

валящий в поединках соперников, как солому,

и уходящий в слезах, оставляющих на лице траншеи.

Это низкие частоты голоса, недоступные нашему слуху,

их слышат ступнёй.

Это мать впереди земли, и сёстры.

Это ход тише бабочки в гомоне леса.

Это слонёнок, путающийся в пяти ногах.

Это трудная связь иного

с человеком, но всё ещё связь.

Это Ганеша.

 

Индия — королевская кобра,

та, что вьёт гнездо для родов, как птица.

Та, что ест соплеменниц.

Та, в которой пять метров яда,

но сделает всё, чтоб уйти от конфликта

с чужеродным.

Та, что, взметнувшись к лицу человека,

будет стоять, глядя в глаза

и по губам читая

всё, кем ты был и уже не будешь.

Это Наг.

 

Индия это умбристый олень самбар,

у которого на груди проступает пятно —

мокрое, неизъяснимое, словно кровоточащее,

как стигмат.

И особенно у взрослеющих женщин.

Это Лакшми.

 

Индия это тигр, царь.

Тот, кто живёт один.

Тающий, как закат, последний.

И тот, кто стоит в ступоре,

глядя поверх растерзанного человека,

не понимая, как это случилось,

но чувствуя, что уже никогда

не вернуться в свои очертанья.

 

Индия это нильгау, голубой призрак,

в профиль похожий на единорога.

В брачных турнирах самцы опускаются на колени

и чокаются лбами.

Это Нанди.

 

Индия — чёрная пантера,

неприручаемая.

Холодная ярость и «презрение

к огнестрельному оружию»,

как на знамени Лермонтова.

Это Кали.

 

Индия это лангур

с лицом из сгоревшей бумаги

и лампадками глаз,

сидящий недвижно на ветке,

медитируя на заходящее солнце.

Хануман.

 

Индия это птица-носорог,

та, что летит долгими взмахами,

скрипя уключинами,

или как сказочный раскладной диван.

И держит инопланетную ягодку

в жёлтом полумесяце клюва.

А потом замуровывает свою суженую

в дупле дерева, оставляя крохотное окошко

для свиданий и передач.

И если что случается с ним —

ни ей, ни детям его уже не выбраться.

Гаруда.

 

Индия это баньян,

где ветви уходят и в небо, и в землю,

и в стороны света и тьмы,

переплетаясь и образуя

рощу как мир без центра и края,

как круговую поруку родства:

тат твам аси,

саб куч милега —

Ты есть То,

и всё возможно.

Тримурти.

 

Индия это Маугли,

в начале времён

увидевший у ручья

её, наполнявшую кувшин,

ту, у которой имён было больше,

чем капель в ручье:

Шакти, Дурга, Сарасвати, Сати…

и ушедший за ней,

покинув лес

и создав то,

что мы назовём индуизмом.

 

 

Три женщины

 

И было у него

три женщины, три индии. Одна

лежала в джунглях на спине

и, проводивши взглядом

его родное чужестранное, шептала

на древнегреческом Гомера

в скользящие над нею облака.

 

Другая — вся в слезах и с камнем тощим

в руке — спускалась по откосу в чащу,

откуда только что донёсся рык, и следом —

звук прощальный, шла —

нет, не спасти, хотя бы тело

из пасти тигра… Нет, не вырвать —

но насмерть кончиться, исчезнуть…

А он сидел, невидим, за кустом

и, глядя на неё, не знал,

куда себя девать от детской несуразной

любви, и сердце заходилось от стыда

и нежности, — и смех и грех — от счастья.

 

А третья,

выскользнув ладонью из его

ладони, на дерево взлетела, голося оттуда,

пока они глаза в глаза сходились

и скрылись в зарослях…

кричала, думая, что так его спасает, и потом,

вернув ладонь и глядя в сторону,

поспешно, молча

увела.

 

Три индии, три женщины. В одной —

как дух над водами и нет земли.

В другой — душа и речь.

А в третьей — кромка рая

в сплетенье тел.

В четвёртой — он,

под маской жизни.

Один. И ничего

не вычесть, ни сложить.

 

 

Просыпайся, Брахма

 

Просыпайся, Брахма, надо поговорить,

в непробудном сне твоём что-то пошло не так.

Жизнь, как пряха, между губами сжимает нить,

только нити нет. И рисует небо себе тилак

на рассветном лбу, за которым нет

ни тебя, ни того, что часть,

только меленько рваный свет,

как письмо — не сложить его не прочесть.

Это майя, мир, головная боль —

без, как ты сказал, головы.

Левый глаз заволочен — быль,

правый — небыль, и оба глядят на вы

друг на друга. Третий

прикрыт рукою. Куда ж нам плыть

в этом сне, где когда-то двое

были всем мирозданьем, и даже вой

в оба горла был поначалу светел.

Просыпайся, заварим чай,

надо поговорить. Там, за твоей спиной

Шива с Вишну сошлись, чтоб дитя зачать,

чтоб оно побороло Зло, потому что вроде

тут надеяться больше не на кого. Дитя

и демон — вот и всё, что ещё в природе

откликается на тебя.

Просыпайся…

 

 

Связь

 

Ничего не будет уже хорошего,

кроме смерти, да и она — постыдное благо

для немногих, не втянутых в общежитие.

Ничего, по простой причине

утраты связи

с нечеловеческим,

то есть самим собой.

Связи исподволь отчуждаемой —

так что и не удивляет,

что мы ещё есть.

Нет её — ни на Западе, ни на Востоке,

и на этом они и сойдутся,

верней, на последствиях.

И все эти страсти

о левой повестке ли, правой,

о демократиях и правах —

молох,

если нет этой связи.

Но вроде бы мы ещё есть.

Как и те, на краях людских территорий,

ещё думающие о ней

как о живой.

Но где она, последняя обитель её?

В Индии?

Где крестьяне, отрезанные от леса,

глядят на него

сквозь колючую проволоку

заповедников,

а последние хуторки местных племён

лесники выкуривают из джунглей

обещаньями субсидий и компенсаций,

и тех, кто сопротивляется,

изводят побоями или

выхватывают женщин и вливают бензин между ног.

Не всюду, не всех,

но, собственно, и не много осталось.

 

 

Спиной к спине

 

Не дай мне бог увидеть жизнь свою,

там райский сад сосёт корнями пекло,

которое тем садом дышит.

Не быть и не уснуть, и не унять.

 

О Индия, жена моя… Лежать

спиной к спине, глядеть,

как солнце ручку золотит.

И ту, что движет, не узнать

и не унять, ромалэ…