ПОКРОВ НА РВУ

Кудимова Марина Владимировна — поэт, переводчик, публицист, литературовед. Родилась в Тамбове, там же в 1973 году окончила пединститут. Печатается с 1969-го. Автор нескольких книг стихов. Лауреат ряда литературных премий. Живет в Переделкине.

Марина Кудимова

*

ПОКРОВ НА РВУ

I

Лазарева суббота

Сегодня Лазарь, воскрешенный из мертвых,

уничтожил для нас многие и различные соблазны.

Свт. Иоанн Златоуст

Много ли забот у человека,

Если вербный пух щекочет нос,

Если вафель трубчатых у грека

Накупил и кушает всзасос?

Есть Спаситель — будет и спасенье,

И не свален с башни гордый герб.

Ваий нет в Москве ранневесенней,

Но навалом в срок расцветших верб.

Отчего же слезы в три карата

И такая непогодь внутри?

— Где вы, сестры, положили брата?

— Господи! пойди и посмотри.

Отнят камень, но смердит из входа.

Лазарь мертвым был — и вновь здоров…

Вербный торг 17-го года

С полной волей птичек и шаров.

Много ли грехов у человечка,

Если их глазами не видать,

Но на каждом пирожке насечка,

Чтоб по ней начинку угадать?

И над главной площадью, над Красной

Лобный возвышается настил,

И епископ Лазарь, весь бесстрастный,

Тоже в небо шарик отпустил.

Господи, за что нам эта милость?

За какие славные дела?

Ни во что Россия не врубилась,

Ничего еще не поняла.

Человек покинул учрежденье,

Прихватил деньжонок про запас…

Чем за сверхусилье Воскресенья

Платят, он узнает в оный час.

II

Яблоня

Яблоня старая тужится цветом,

Словно бы кто ее просит об этом:

Руки воздев — не покрыв головы

Красно украситься прежде листвы.

Трудно и хлопотно яблоне старой

(Я про себя назвала ее Саррой).

Много покойнее зимней порой

Было ей кутаться черной корой.

И, угостившейся желчью и оцтом,

Смертью с весенним разделаться ГОСТом,

Не преломляя неплодья печать,

Ветвью костлявой о крышу стучать.

Нет — аккуратно к Великой Субботе

Плодоносяще восстала в работе,

Пусть тугочревный земной огород

Полон обломками адских ворот.

Мельтешно, с пальцами в луковой краске,

Так ведь и мы помышляем о Пасхе:

Пламя молитвы в трясине молвы,

Праздника цвет в повседневье листвы.

III

Распятие

Первого уже оштрафовали,

По суду назначили взысканье,

Зачитали вслух формулировку:

«За глумленье и неуваженье»,

Чтобы думал, прежде чем трезвонить.

Первого застукали с поличным — 

Банкой пива и сырком «Омичка» —

В магазине сетевом на кассе

Два ритейлера и супервайзер,

Менеджер, охранник, франшизатор.

Первого уже почти пропяли,

Флагру отложив с кольцом железным, 

Со свинцовым на конце грузилом,

Тридцать девять нанеся ударов: 

На сороковом бы дуба врезал.

Если палец вжался внутрь ладони, 

Значит правильно пятно Дестота,

Зону вкруг пронзимого запястья, 

Обозначил гвоздобитный сотник, 

Богомаз наитием наметил.

С митинга зеваки разбежались, 

Выметен сестерциум рабами,

Сторожит издалека стервятник. 

Боль превыше мнения о боли. 

Бог сильнее смерти криворукой. 

Нет ни еллина, ни иудея.

IV

После утрени то задремывала, то ела,

И рвалось орудовать без меня

Семь недель наверстывающее тело

От начала Светлого Дня.

Нет нужды ни в чем, и мой стол обилен,

И обычай тверд и на твердь оперт.

А внутри еще не умолк светилен

Об уснувшем плотию, «яко мертв».

И, вися на тонком противовесе,

Вылезая вон из истлевших кож,

Сколько раз объявишь: «Христос воскресе!»,

Столько раз от смерти себя спасешь.

Пасха ранняя нынче, и сад безлиственный…

Столько раз в смятенье отступят беси,

Сколько раз ответишь себе: «Воистину

Воскресе!»

V

Черемуха

Я люблю на черемуху похолодание,

Кулича подъедание, Пасхи отдание,

Чтоб весенний застрой был, как белой шпаклевкою,

Гроздевидно обрызган молочной маевкою.

За неделю предлетие сапою тихою

С пятипалой разделается засадихою,

После скуксится осень вдовою соломенной —

Так ее скосоротит лиловой оскоминой.

Мне мила не персидская и не виргинская,

А плебейская, родная наша, суглинская,

Отраженная вовсе не в водах Потомака

Черессильная, трудная наша черемуха.

И пока, слыша города гонку блошиную —

Далеко, невложимо в кусты черемшинные,

Засыпаю беспечно, а в комнате холодно,

И умолк соловей, нахлебавшийся солоно,

Потому что его, как дикого приемыха,

Крупной солью вскормила глотуха-черемуха.

VI

В мае, когда высоко и грозно,

Воздух как изумруд.

В мае, когда темнеет поздно, —

Верные не умрут.

Если уж главный дурак района

Делает гордый вид,

Будто по сотовому телефону

С Родиной говорит.

Дам ему крашеного яичка,

Черствого кулича.

Скоро придет моя электричка,

«Что-то-там» встык стуча.

Что же там, что же там? Люди, люди,

Мутный родной дурак!..

Думаю: пусть оно так и будет,

Пусть оно будет — так.

Сумерки эти, лихой наскальный

Аэрозольный fuck,

Запах мускатный и звон пасхальный —

Пусть оно будет так!

Ворон, болтающий на валторне…

Я далеко живу

И на вибрирующей платформе,

Как на плоту, плыву.

VII

Христовочка, Великая Седмица!

Врата распахнуты, и небосвод не тмится.

Смерть смертью попрана…

Война?

А что война…

Отложена, но не отменена.

Покров на рву

Памяти Евгения Евтушенко

Что не так в копотливой России,

Знает всякий хожалый. Что так —

Знал московский блаженный Василий,

В лексиконе позднейшем — дурак.

Здесь, где лгут не себе, так другому,

И где каждый не пьян, так смешон,

Не откажут во вкусе нагому —

И юрод рассекал нагишом.

Лобным пляжем, январским курортом

Брел Василий в Москве моровой,

Где нельзя быть немножечко мертвым,

Но легко быть мишенью живой.

Еле-еле вдомек инородцу

Из досужей циклопой толпы,

Отчего на костях нагоходца

Устоялись шатры и столпы.

Так при снах, при любви и при родах

Выдувается радужный шар,

В перекрытьях буравится продух…

Мы бы рады прижиться в юродах,

Да куда — при таких-то погодах,

При свистках, разгоняющих пар!

Нищеты разодетые дети,

Пионеры модельных агентств,

Мы и сами забыли, что эти

Девять храмов — суть девять блаженств —

На едином крепятся подклете.

Сувенирен, попсов, узнаваем

На открытке с недвижной рекой…

Мы и сами здесь редко бываем,

Мы и сами недоумеваем,

Почему он веселый такой.

Почему изукрашен дикарски

В застарело последние дни…

Чтоб на нож не наткнуться лопарский,

На железный язык тарабарский,

От дохи отбоярься боярской,

От шинельки худой отдохни.

Если вдуматься в чудо о шубе,

В жмуровидную позу вора,

Если жизнь не смотреть на ютюбе,

А знобеть в ее лыке и лубе,

Может, впрямь прифрантиться пора.

Переладить неправильный прикус,

На аренах взывах и рыдах,

И в покосной рубахе навыпуск

Фертить в нижних торговых рядах.

Здесь, в господстве булыжного цвета

Пританцовывая кикапу,

Был один, кто решился на это, —

Нарядился и прыгнул в толпу.

Под ахиллов рефлекс сухожилий

Диагност подберет молоток,

На роток накопает платок

Шебутной мужичок-с-ноготок…

Был такой же шальной, как Василий, —

Лишь наружу сквозил кровоток.

Разноцветье его нагоходства

Нелюбимо в родной стороне,

Но заделывать долго придется

Щели-продухи в цельной стене.

И когда на Васильевском спуске,

В Шереметьево-3 мужики

Соберутся и врежут по-русски

Без инструкции и без закуски,

Сразу вспомнят его пиджаки.

Инстаграма бесцветные дети,

Мы постромки последние рвем,

Но стоим на едином подклете

Надо рвом, надо рвом, надо рвом.

А над нами, над нами, над нами

Богородицын дышит Покров,

И никем не разгадан орнамент

Пестролистых столпов и шатров,

И закрыт огнедышащий ров!