ТИМУР И ДЕДУШКА ХАФИЗ

Хафизов Олег Эсгатович родился в 1959 году в Свердловске. Окончил Тульский педагогический институт. Прозаик, печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов» и др. Автор книг «Только сон» (Тула, 1998), «Дом боли» (Тула, 2000), «Дикий американец» (М., 2007), «Кукла наследника Какаяна» (М., 2008). Живет в Туле.

Олег Хафизов

_*

ТИМУР И ДЕДУШКА ХАФИЗ

Предание

Без лишней скромности расскажу о том, как мой прапрапрадедушка спас Русь от нашествия Тимура.

Эту правдивую историю поведал мне отец, когда я учился в первом классе, ему — дедушка, дедушке — прадедушка, и так далее до самого пятнадцатого века, когда она и зародилась.

В то время Самаркандом правил Тимур — самый великий, мудрый и жестокий завоеватель после Чингисхана.

— На втором месте после Чингисхана? — уточнял я.

— На втором, — подтверждал отец. — Чингисхан завоевал еще больше земель и был еще более жестокий.

— А после Александра Македонского?

— После Александра Македонского, выходит, на третьем.

— А после Тамерлана?

Тамерлан — и есть Тимур. В юности он был предводителем разбойников и угнал стадо овец, во время набега его окружили и всего изранили стрелами. После этого у него не сгибалась правая нога, ему вставили в колено железный штырь и прозвали «Тимур» — «железный». Правая рука у него тоже не сгибалась, одно плечо было выше другого, но он, несмотря на это, отличался страшной силой и ловкостью. Для того чтобы его хромота не была заметна, он редко ходил пешком и почти всегда скакал на коне.

Враги его ненавидели и обзывали «Тимур ленг», что по-персидски означает «хромой Тимур», а европейцы исказили это слово и стали называть его Тамерлан, хотя это неправильно. То же самое на тюркском языке будет «Тимур Аксак», поэтому русские называли его Темир-Аксак. Это тоже неправильно, но все-таки лучше, чем Тамерлан.

— Так вот откуда пошел Тимур и его команда! — догадался я.

— Конечно.

— И Володька Темирев по прозвищу Дебила!

— Его так называют — Дебила?

— Ну да, и дядя Юра Темеров из Белгорода, и матрос-партизан Железняк…

Отец продолжал.

Сначала в шайке Тимура было десять человек, потом — сто, потом — тысяча. Тогда он захватил Самарканд, Бухару и всю Среднюю Азию, где сейчас наши среднеазиатские республики. Потом он захватил Кавказ и Иран, который назывался Персия. Потом победил Турцию и Египет. В общем, он захватил почти все страны, какие только были на Востоке.

— А Россию?

— Не Россию, а Русь, сейчас дойдем и до Руси.

В завоеванных странах Тимур вел себя с чудовищной жестокостью. Один город ему не сдавался, и за это он велел перебить всех его жителей, а перед воротами соорудить башню из их голов. В другом городе сложил башню из еще живых людей, переложенных глиной. В третьем — живьем закопал в землю четыре тысячи человек, потому что поклялся не проливать крови мусульман, а все они были мусульмане…

И вот Тимур захватил город, где жил самый знаменитый поэт Востока — Хафиз. При всей своей жестокости Тимур любил науки, был очень начитанный и хорошо знал стихи. Он знал и то стихотворение, в котором Хафиз обещает за родинку прекрасной тюрчанки подарить ей и Самарканд, и Бухару. Хафиза привели к Тимуру. Тимур шуток не любил, и все были уверены, что поэта казнят за такую дерзость.

— Как же так, — говорит Тимур. — Самарканд и Бухара — самые любимые мои города. Я потратил горы золота, чтобы украсить их прекрасными дворцами, мечетями и садами. А ты собираешься подарить их какой-то девчонке. Не слишком ли щедро?

Хафиз не растерялся и отвечает:

— Из-за моей щедрости я в такой бедности.

И показывает ему дыры на своем старом халате.

Тимуру понравилось остроумие Хафиза, он передумал его казнить и взял к себе на службу. С тех пор Хафиз сопровождал его во всех походах. Тимур любил книги, но не умел читать, и Хафиз перед сном, на привале читал ему книги. Когда Тимур не был уверен, стоит ли ему идти на ту или иную страну, он обращался к Хафизу за советом. Хафиз гадал на внутренностях животных, наблюдал расположение звезд и находил в древних книгах, что это означает. А затем делал предсказания, как правило, благоприятные.

— А если неблагоприятные? — интересовался я.

— Тогда он помалкивал. И еще он записывал все события, которые происходили во время походов Тимура, и вел подробную летопись.

Наконец Тимур покорил все, что только можно, на Востоке и подошел к границе Руси. У него было самое огромное войско в мире, в которое входили все завоеванные народы.

— А где была граница России? Где-нибудь в Туркмении?

— Нет, она была совсем близко от нас, в Рязанской области. Это — как от нас до Москвы.

— Ничего себе, как близко. Россия была такая маленькая?

— Не Россия, а Русь.

На границе Тимур осадил небольшую крепость и предложил ей сдаваться, но русские отказались. Тимур штурмовал крепость очень долго, но не мог ее взять. Наконец почти все защитники были перебиты, а оставшиеся так изнемогли, что не могли держать оружие.

— Как в Брестской крепости? — уточнил я.

— Да, почти как в Брестской крепости. Израненного князя взяли в плен и заковали в кандалы. Теперь путь на Москву был свободен, и все ожидали, что Русь снова будет разгромлена, как во времена хана Батыя.

Но Тимур отчего-то стоял на месте и не продолжал поход. Вся его армия недоумевала.

— Может, он испугался? — предположил я.

— Нет, Тимур не испугался. Он увидел вещий сон.

— Как это — вещий?

— Вещий — значит «зловещий». Страшный сон, от которого зависит судьба. В старину люди верили таким снам. Тимур призвал к себе Хафиза и рассказал ему свой сон. Хафиз долго думал, листал свои священные книги, смотрел на небо в телескоп, делал какие-то вычисления, а затем сказал:

— О, владыка, этот сон означает, что тебе не надо идти на Русь. Видишь, как долго сопротивлялась тебе какая-то маленькая деревянная крепость? А там еще много гораздо более крепких, каменных крепостей. Ты только зря поморозишь своих воинов и ничего не добьешься. Иди лучше в Индию, она еще больше, и там тепло.

Тимур поблагодарил Хафиза за мудрость и подарил ему раззолоченный халат. Он велел отпустить пленного князя и повернул свою армию на юг.

Так наш прапрапрадедушка спас Русь от ужасного нашествия. А то бы, как знать, наша столица была не в Москве, а в Самарканде.

Я был в восторге.

— Ничего себе! Так значит, Хафиз был мой прапрапрадедушка?

— Кто знает? Во всяком случае, от него пошла наша фамилия, — отвечал отец уклончиво.

Словом, вы уже поняли, что у меня нет весомых доказательств моего происхождения от поэта Хафиза, за исключением одной глянцевой брошюры узбекского издательства с надписью арабской вязью «Хафиз» и миниатюрой на обложке, где мудрецы в халатах и чалмах пируют в шатре, среди тенистых чинар и танцующих красавиц. Эту книжку привез мне отец из командировки. На ней написано: «Будущему писателю от дедушки Хафиза. Самарканд, 1967 г.»

Хафиз писал по-персидски, не участвовал в походах Тимура, да и вряд ли мог с ним встречаться при таких эффектных обстоятельствах. Зато Тимура сопровождали мудрецы разных наций, которые действительно записывали его деяния, читали ему книги, развлекали умными беседами, давали мудрые советы и делали предсказания, которые если и не меняли решений владыки, то могли их подтверждать.

Любого из таких пресс-секретарей Тимура можно с уверенностью назвать хафизом. Я не имею никаких оснований сомневаться в том, что один из них был моим предком. Спрашивается, что в этом такого уж невероятного? Вот если бы я заявил, что моим дедушкой был Чингисхан, это был бы уже перебор.

Крепость, о которой рассказывал мой дедушка, называлась Елец. Дедушка прибыл под ее стены со свитой Тимура в месяце Шаавале 797 года Хиджры, то есть в августе 1395 года. Русская земля произвела на него весьма благоприятное впечатление. «Вопреки слухам, климат Русии самый умеренный и приятный, какой только можно вообразить, — пишет он. — В это время года здесь тепло, и порой стоит почти такая жара, как в Азии. Но растительность здесь столь обильна, а тенистые рощи и дубравы так многочисленны, что в их сени можно скрываться, как бы в шатре. Впрочем, ночью становится прохладно, и из-за этого от земли поднимается густой пар. Поэтому, будучи в Русии, не следует засыпать под открытым небом, во избежание лихорадки.

Говорят, что зимою здесь бывают такие холода, что реки замерзают, покрываясь толстым панцирем льда, конечности людей, если их не укрывать толстым мехом, коченеют и отскакивают, словно сделанные из стекла, а птицы замерзают и падают на лету. Для того чтобы не погибнуть в это время годы, русы почти не покидают своих жилищ и питаются запасами, сделанными осенью. Поля и реки скрыты под толстым слоем белого пуха, по которому, как по дороге, удобно ехать на кибитке с полозьями. Пользуясь этим, воины русов могут быстро передвигаться и сражаться, встав на полозья и отталкиваясь от земли длинным шестом, а в лесу они на таких полозьях даже решаются нападать на тяжеловооруженную конницу.

Почва здесь черная, маслянистая и чрезвычайно плодородная. Луга покрыты густой травой в человеческий рост. В лесах произрастают огромные дубы, березы, ели и лесные орехи, водится множество птиц, кабанов, лис, волков и медведей. Здесь также можно встретить рогатого оленя или быка настолько огромного и свирепого, что на него не смеет нападать даже волк. Там, где лес расступается, в небе можно увидеть орла и ворона. А ядовитых пауков и гадов здесь вовсе нет, не считая небольших безвредных змеек.

Земля Русии обширна, прекрасна и подобна земному раю. Но во всей Русии живет народа не больше, чем в одном Самарканде. Говорят, что в этой стране есть большие, красивые города, но они разбросаны на огромном отдалении друг от друга. По речным берегам мы находили лишь остатки заброшенных селений. Люди ушли отсюда, когда в Джучиевом улусе, которому принадлежит Русия, начались раздоры. Что ни месяц, менялись ханы в Орде. И шайки бродячих разбойников, оседлав дракона беззакония, пустошили эти земли и уводили людей в рабство».

Город Елец также понравился любознательному восточному журналисту, несмотря на то, что еще до прибытия Тимуровой рати его посады были выжжены жителями.

«Придя к Ельцу, мы увидели, что город окружен дымящимися развалинами, — пишет дедушка. — Замутив зеркало разума туманом упорства, русы собственноручно предали огню свои жилища и уничтожили все, что не могли забрать с собою в крепость. Елецкая крепость построена из толстых дубовых бревен, так как этого материала здесь множество и строить из него гораздо легче, чем из камня, однако, как скоро мы могли убедиться, она не уступает прочностью каменной. Город имеет форму неправильного многоугольника с прямоугольными башнями по углам. Самая высокая, трехъярусная башня находится в центре и служит воротами. На ярусах башен установлены метательные орудия и самострелы, а также несколько огненных машин, которые мечут каменные ядра, производят устрашающий грохот, но не причиняют большого вреда, редко попадая в цель.

С одной стороны город защищен крутым берегом реки, и высота его стен не превышает трех копий. С других сторон нападение на город затруднено, ибо под его стенами находится глубокий лесистый овраг, непроходимый даже для пехоты из-за многочисленных ловушек и завалов. А самая высокая и толстая стена с проездной башней выходит в поле. Она обнесена дополнительным частоколом из заостренных бревен, окружена валом и широким рвом. И, однако, это единственное место, в котором город может быть взят приступом.

С высокого утеса на противоположной стороне реки мы могли рассмотреть и внутренние сооружения города, весьма невзрачные, за исключением нескольких теремов князя и его эмиров и прекрасного белого храма с позолоченным куполом — единственного здесь каменного строения.

В день своего прибытия его хаканское величество эмир Тимур, да хранит его Аллах во веки веков, отправил посланников к правителю русов князю Федору с требованием сдачи. Повелитель потребовал, чтобы князь Федор открыл ворота крепости и снабдил его рать всем необходимым для похода, а также уплатил дань в положенном размере от всех припасов, орудий, скота и живой силы. В этом случае город будет сохранен в целости, а всем его обитателям будет дарована жизнь. Если же из города в сторону Тимуровой рати вылетит хотя бы одна стрела, то стены его будут разметаны, на месте города будет оставлено дикое поле, а посреди поля, в назидание путникам, будет устроена башня из отрубленных голов.

Опьяненный вином гордости, молодой князь отвечал: „Пусть ваш повелитель сначала возьмет город и убьет всех его защитников. А потом он может делать с их мертвыми телами все, что ему вздумается”.

Говоря свои дерзкие речи, безбожный князь Федор видел один авангард его величества, состоящий из легкой конницы. И вот на поле перед городом стала собираться вся рать, прибывающая густыми колоннами и поднимающая тучи пыли, из-за которых не было видно солнца. Конники, закованные в сверкающие латы с головы до ног, окружили весь город, и их огромные кони были так же покрыты латами. Один из отрядов выстроился под алым знаменем, и все доспехи всадников и конское снаряжение их было алое. Другой отряд стоял под черным знаменем, весь облаченный в черное, третий — под желтым. И так каждый отряд этой непобедимой конницы имел знамя особого цвета, одежду особого цвета и коней особой масти. Каждый из воинов держал в руках длинное копье, за плечами имел лук и два колчана со стрелами, меч на правом бедре и саблю на левом. Не было во вселенной другого войска, способного одолеть Тимуровых всадников. И при виде этого величия печень заносчивого князя сжалась и глаза наполнились слезами.

В тот же день великий хакан эмир Тимур Гурган, да продлит Аллах его годы, стал объезжать со своими эмирами и осадными мастерами стены крепости, изучая слабые места и составляя план приступа. А тем временем в поле, напротив города, подобно миражу, рос другой город из кибиток, разноцветных палаток, навесов и шатров, огороженный от нечаянного нападения рвом, турами и изгородью из вкопанных щитов. Этот походный город состоял из улиц и целых кварталов, разбитых по тысячам, сотням и десяткам, а также отдельных кварталов для ремесленников, поваров, маркитантов, раненых, пленных, лошадей и скота.

В центре лагеря находилась ставка государя из огромного шелкового шатра и нескольких меньших шатров, расшитых золотом и накрытых навесами от дождя, и в центре каждой тысячи и каждой сотни также находились шатры военачальников с навесами, так, чтобы в случае тревоги весь этот стан мгновенно вооружился и превратился в войско, готовое к бою. Поистине удивительна была быстрота и сноровка, с которой был сооружен этот укрепленный лагерь, подобный большому городу!

В указанных государем местах мастера приступили к сооружению осадных машин. Каждая из таких машин высотой равнялась большому дому, ее передвигала и заряжала сотня служителей, и она метала на большое расстояние камни, которые под силу поднять четырем сильным мужчинам. Для защиты обслуги этих машин и обстрела внутренней части города вдоль рва были установлены туры на колесах, высотою превышающие городскую стену, а между ними врыты в землю щиты, за которыми скрывались стрелки с большими луками.

При виде таковых приготовлений, не означающих для защитников ничего, кроме верной и ужасной смерти, за стенами города зазвонили колокола и раздалось пение. Это стройное пение, доносимое до нас ветром, удаляясь и приближаясь, как бы двигалось внутри города, вдоль его стен. Один христианин, осадный мастер из Рума, объяснил, что русы таким образом взывают к святой Мариам, матери святого пророка Исы, которую считают своей небесной заступницей.

Был в войске его величества, повелителя стран арабских и неарабских, один йигит, который хотел вызвать на поединок русского богатура и сразить его. Сияя солнцем своей отваги, этот удалец верхом на белом жеребце заехал на крутой утес, расположенный за рекой напротив городской стены, гарцевал на самом верху и выкрикивал оскорбления, пытаясь вызвать ярость в сильнейшем из русских богатырей. Робость охватила русов при виде этого всадника в сверкающих латах и шлеме с павлиньими перьями, который на всем скаку пролезал под брюхом лошади, соскакивал на землю, запрыгивал на лошадь и вскакивал на седло ногами.

Никто не смел ответить на его вызов. И вот, заслышав колокольный звон и пение осажденных, этот богатырь стал выкрикивать оскорбления святой Мариам и требовать от нее, чтобы она остановила в полете его стрелу, если она действительно великая волшебница. Ставши на край пропасти, он стал метать в сторону города стрелы одну за другой, но, так как расстояние до крепости было довольно велико и стрелы не долетали, он понудил своего аргамака подойти на задних ногах так близко к краю, как только возможно. Стрела его впилась в стену, однако конь споткнулся о какую-то неровность, и не успели мы глазом моргнуть, как воин вместе с конем, кувыркаясь, обрушился в пропасть.

Богатырь сломал себе шею о прибрежные камни, и страница его жизни была зачеркнута рукой Провидения, но его конь, переломавший ноги, еще бился на мелководье и жалобно ржал. С обеих сторон реки в него полетели стрелы, и его мучения прекратились. Старые воины говорили, что человек не должен богохульствовать на войне, хотя бы и против чужого божества, как нельзя богохульствовать в храме, ибо это навлекает мор злосчастья как на него, так и на его товарищей».

Далее следует описание боевых действий, которое я излагаю сжато, опуская богословские пассажи и восторженные восхваления Тимура, очевидно, обязательные.

На рассвете метательные орудия открыли стрельбу по стенам, нащупывая в них слабое место. Глыбы с воем проносились в воздухе, ударялись о стену со звуком забиваемой сваи и отлетали, как мячи. Защитники крепости также пытались отвечать камнями и стрелами из самострелов, но дальнобойность этих машин была слишком мала, чтобы причинить вред орудиям Тимура. После нескольких часов такой перестрелки одна из стен наконец проломилась, как пустая коробка. Тимур приказал передвинуть все машины в это место, и десятипудовые снаряды полетели градом. После каждого попадания щепки и обломки разлетались на полет стрелы, стена трещала, оседала и кренилась.

Стрелки с площадок передвижных башен и из-за щитов пускали на город тучи стрел, непрерывно шуршащих в воздухе и покрывающих поле зыбкой тенью, как от бегущих облаков. Защитники также отвечали весьма метко из своих луков и арбалетов, так что, по выражению дедушки, «снопы мертвых тел густо покрывали ниву Марса». Под прикрытием лучников ко рву бросились люди с корзинами, наполненными землей, камнями, бревнами и связками хвороста. Этих несчастных, называемых «хашаром» и, возможно, давшим нашему языку выражение «взять на ошару», Тимур захватил в предыдущих походах и вел за своей армией для тяжелых физических работ, а иногда пускал в атаку перед строем своих воином. Понуждаемые древками копий, эти люди подбегали к краю рва и успевали бросить в него свой груз, чтобы вернуться за новым, а иногда падали. Скоро все поле перед рвом было усеяно их телами. Раненые кричали и умоляли о помощи. Их подтаскивали за ноги и сбрасывали в ров.

Тем временем с другой стороны отряд удальцов пытался взобраться на стену при помощи стальных крючьев, но женщины, которые стояли на стенах, где не хватало мужчин, закидали его камнями, залили кипящей водой и испражнениями из котлов.

Выстрелами из тюфяка русским удалось повредить одну из метательных машин, так что к вечеру стрельба по стенам несколько замедлилась. Такие боевые действия продолжались весь день, и, прежде чем окончательно стемнело, целый пролет крепостной стены был почти снесен, и бревна на его месте торчали, как бурелом.

В этой драматической обстановке моему дедушке не изменяло чувство прекрасного. «Некоторое время стрельба продолжалась при свете факелов, — пишет он. — Гудящие стволы камнеметов подобны были рукам исполинов, шутя мечущих мячи через плетень, откуда навстречу им вылетают мячи, пущенные рукой могучего противника». Трудно сказать, существовала ли в то время на востоке какая-то игра, напоминающая волейбол, является ли этот образ случайным совпадением или позднейшей вставкой.

В темноте, когда стрельба прекратилась, ров был завален телами убитых и засыпан сверху землей, а завалы разбитой стены были разобраны отрядом особых воинов, которых сегодня бы назвали саперами.

На рассвете защитники увидели, что через ров ведет дамба, достаточно широкая для повозки, сквозь нее, как сквозь горлышко песчаных часов, протекает бесконечная очередь воинов и по валу, приставив лестницы, уже карабкаются проворными муравьями к пролому охотники штурмового отряда.

В отличие от современных исторических писателей, мой дедушка никогда не описывал воображаемых переживаний того или иного исторического лица и тем более не имел привычки приписывать ему свои мнения. В его хрониках вы не встретите, как у нынешних беллетристов, что «князь Федор нервно мерял шагами горницу, куря одну сигарету за другой», или «искалеченная рука Тамерлана заныла, как всегда, когда он чувствовал неуверенность». Дедушка самым простым и доходчивым языком рассказывал, что, где и как происходило, а затем иногда давал оценку действующим лицам с точки зрения Аллаха. Причем эта точка зрения, как правило, совпадала с точкой зрения его работодателя. Если же мы опустим такое религиозно-этическое резюме, то порой становится непонятно, на чьей же стороне, собственно, симпатии автора. Дедушка писал, так сказать, с эпическим спокойствием, которое сегодня не встречается.

Итак, на рассвете армия Тимура пошла на штурм. Но это была лишь незначительная часть его огромного войска, способная атаковать в таком узком месте, а другие отряды тем временем пересекали ров при помощи лестниц, пытались взбираться на стены и выломать ворота тараном, неся большие потери от стрельбы со стен.

После того как авангард смельчаков ворвался наконец в пролом, они увидели, что за ночь христиане успели возвести внутри города еще один частокол. Таким образом, воины оказались в тесном пространстве между двумя стенами, как яростные быки, попавшие в загон. Лишь передние могли сражаться, не получая никакого преимущества от своего численного превосходства, и все они были посечены и переколоты.

На их смену лезли другие. Изнемогая, они отходили, и через несколько часов боя пространство между крепостной стеной и частоколом были завалено телами в несколько рядов, и в таковой тесноте люди яростно дрались кистенями, ножами, кулаками и даже зубами. Весь день продолжалась эта страшная резня, подобной которой дедушка не видел за время его походов с доблестным войском «повелителя Востока и Запада». Обессилевшие воины Тимура уступали другим, вступавшим в бой со свежими силами, в то время как богатыри русских вынуждены были сражаться без отдыха. И, однако, этот бой не приводил к успеху, принося лишь многочисленные жертвы, и наконец был остановлен.

На следующий день было объявлено перемирие, для того чтобы противники могли убрать с пола тела павших и похоронить их достойным образом. Русским за это время удалось несколько укрепить расшатанные стены крепости и возобновить завалы в местах проломов. Но мудрость «повелителя вселенной, безгрешной тени Аллаха» эмира Тимура сделала их ухищрения бесполезными. Ибо арабские мастера огненного боя, следующие за его войском, подготовили достаточное количество горючего вещества в бочках, глиняных горшках и иных сосудах. И сразу по завершении перемирия начался обстрел огненными снарядами.

«Пылающие снаряды, подобные хвостатым кометам, огненным смерчем обрушились на Лутово селение нечестия», — пишет дедушка. В считанные минуты целые реки огня разлились по стенам и крышам. Сливаясь, пламя взмывало так высоко, билось так яростно, что даже в укрепленном лагере животные заметались от жара. Погибающие люди за стенами кричали и умоляли о помощи, некоторые пытались спастись, выбегая из города и прыгая со стен, но падали, сраженные стрелами. Дедушке оставалось с благоговейным ужасом наблюдать, как «башня гордыни разлетается в пепел под огненным дуновением Того, кому было предначертано обрушить божественную ярость на головы неверных».

Город пылал весь день и всю ночь. Когда же от его строений почти ничего не осталось и жар начал спадать, «повелитель земель Ирана и Турана» во главе своей гвардии вступил в него. Все жители города и все живые существа в нем обратились в пепел, так что не только башню, но и самый ничтожный бугорок невозможно было собрать из их отрубленных голов. Стены города сгорели, его здания догорали. Лишь одно строение почти не пострадало от огня. Это был каменный храм, и в нем заперся князь Федор с несколькими своими дружинниками.

На требование сдаться русский князь отвечал стрелами и камнями, пущенными с колокольни. Сам повелитель подъехал на «белом коне, объезжающем мир» к воротам церкви и о чем-то беседовал с князем через дверь при помощи толмача. В задумчивости эмир Тимур отъехал подальше от ворот и приказал своим огненным мастерам действовать.

В ту же минуту мастера огненного боя подбежали к стенам храма и стали забрасывать в окна зажженные сосуды с горючим составом. Скоро весь храм запылал снизу доверху, повалил смрадный черный дым, как из преисподней, и жадные языки пламени стали облизывать стены. Ворота храма раскрылись, из них выбежали люди, объятые пламенем, подобно пылающим факелам, и, размахивая оружием, бросились на свиту повелителя. Иные падали и умирали в нескольких шагах от Тимура, других закалывали телохранители.

Последним выскочил из этой пылающей адовой печи молодой князь. Одежда его горела, но он был настолько охвачен яростью, что не замечал боли и размахивал дротиком, пытаясь поразить им эмира Тимура. Ему удалось даже бросить свое орудие, но тлеющий дротик упал к ногам величайшего из смертных, не причинив ему вреда. Князя же сбили на землю и потушили, набросив на него плащи. Ибо этот горючий состав еще сильнее разгорается при соприкосновении с водой и его можно погасить, лишь оградив от воздуха.

Пленного князя заковали в железо и посадили в яму. Войску назначен был отдых.

Следующая часть этой истории не могла быть известна моему дедушке, и я почерпнул ее из других, не менее надежных источников.

Получив известие о том, что огромная рать Темир-Аксака вторглась в пределы Рязанской земли и разоряет ее, великий князь Московский Василий Дмитриевич стал готовиться к нападению. На военном совете было предложено откупиться от нового Батыя, обороняться в стенах Кремля или выступить навстречу врагу, как поступил отец великого князя Дмитрий Иванович Донской.

Московская казна была почти пуста, да покорность и не обеспечивала безопасности, а скорее наоборот. По сведениям разведки, силы были слишком неравны, чтобы выходить в Дикое поле и давать встречный бой, как на поле Куликовом. Оставалось встречать войско свирепого Темир-Аксака на Оке и остановить его при переправе. Князь Василий Дмитриевич объявил сбор дружин удельных и союзных князей в Коломне, а укрепление и оборону Москвы поручил своему дяде, куликовскому герою Владимиру Андреевичу Серпуховскому.

Необходимо было позаботиться о небесной защите, без которой не помогают ни золото, ни каменные стены, ни хитроумные расчеты. Встретившись с митрополитом Киевским и всея Руси Киприаном, великий князь попросил перенести из Владимира в Москву чудотворную икону Божьей матери, написанную, как считалось, самим евангелистом Лукой. Благословение митрополита было получено. Икону принесли из Владимира в Москву, и весь народ московский во главе с великим князем торжественно вышел из города ее встречать. Это было 26 августа — 8 сентября по новому стилю.

В этот день московская сторожа — отряд отборных разведчиков — во главе с неким Микулой (Николаем), рыская Диким полем в поисках языка, достигла Ельца. Разведчики спрятали коней в дремучем лесу за несколько верст до города и заползли на холм, с которого открывался хороший обзор местности. Их предосторожности оказались напрасными, так как скрываться было не от кого.

Перед ними открылась брошенная стоянка Тимуровой армии, площадью почти с сам город. По периметру рва, окружавшего лагерь, по ширине проложенных улиц, многочисленным зеленым следам палаток, кибиток и шатров на вытоптанном поле, по количеству кострищ и даже отхожих мест, которые Микула не поленился посчитать и записать на бересте, численность армии получалась огромной, хотя и на порядок меньше той, которую указывал в своих мемуарах мой дедушка.

Разведчики осмотрели место сражения. Рвы вокруг города были завалены раздетыми телами людей и трупами коней почти вровень с кромкой. Живой ковер воронья кишел на телах и рылся в них, выщипывая аппетитные куски. Сытые птицы даже не взлетали при виде людей, а только вразвалку отходили в сторону. Осматривая разбитый гигантский порок — метательную машину, с которой сняли все металлические и ременные детали, Микула нос к носу столкнулся с темным волком, держащим во рту человеческое ухо. Микула замахнулся на волка камнем, и тот неторопливо ушел прочь, как бы брезгливо пожав плечами.

Зажимая носы шапками, разведчики зашли в город по страшному пружинистому настилу. Здесь было сплошь черно и трудно дышать из-за летающего пепла. Попадались человекообразные куски угля в разных позах, снаряды от метательных машин и закопченные наконечники стрел, которых было так много, что их не смогли собрать. Среди мусора торчала изразцовая печь княжеского терема. На ней висела птичья клетка, в которой сидел на жердочке угольный сокол. В будке лежала на цепи угольная собака.

Город выгорел до золы, все было ровно, плоско и черно на несколько верст, и только где-то вдали что-то трепыхалось неестественно ярко, как будто бабочка порхала над черным бархатом. Микула подошел к этому необъяснимому предмету и поднял прекрасный шелковый платок, расшитый узором из птиц и цветов, наверное, оброненный каким-то бахадуром. Сложив платок углом, Микула повязал им себе лицо до самых глаз.

По главной улице разведчики поднялись к храму. Его кровля обрушилась от пламени и сквозила на ясном небе, как плетеная корзина. Черный колокол валялся поодаль. Перед входом на семи копьях воткнуты были почерневшие головы последних защитников храма, но головы князя среди них не было. Разведчики бережно сняли головы героев с копий и похоронили их на церковном дворе.

Помолившись и молча постояв минуту над холмиком с самодельным крестом, сторожа зашла в храм. Изнутри все было выжжено дотла и покрыто густым слоем сажи от греческого огня. Все металлические предметы были тщательно собраны и унесены чиновниками Тимура. Привыкнув к темноте, Микула увидел среди этой печной сажи один цветной лоскуток. Это был остаток фрески, на котором сохранилось лицо Богородицы. Вернее — сохранились одни ее огромные глаза, под которыми явно виднелись следы стекающей влаги.

Современный человек мог бы предположить, что капли воды стекают по стенам из-за охлаждения и конденсации влаги. Но Микула понял, что это Матушка плачет по своим замученным детям.

Храм находился на самом высоком месте города. И, поднявшись на колокольню, Микула увидел на горизонте голубоватый язык пыли, напоминающий хвост уползающего дракона. Это был арьергард отходившей армии Тимура.

Еще два дня сторожа гналась за Тимуровым войском, как стая голодных волков за стадом буйволов. На марше, вдали от противника, вражеская армия продвигалась и отдыхала небольшими группами и вела себя беспечнее, чем в укрепленном лагере. Отряду Микулы удалось выследить один поотставший десяток и подкрасться к нему ночью.

Солдаты Тимура пьянствовали у костра, пели и мерялись силой на поясах, то и дело отбегая к оврагу под действием молочной браги. Русские стерегли их в траве, как тигры, без движения и почти без дыхания, вымазав лица сажей и утыкав шапки ветками. Близился рассвет, солдаты валялись у потухающего костра вповалку между пустыми бурдюками и бараньими костями. Воин в самом богатом халате, наверное, их командир, шатаясь, подошел к краю оврага и стал развязывать пояс, и в это время Микула напрыгнул на него из травы, выхватил из-под него ноги, зажал рот и надавил на шею так, чтобы тот не умер, но потерял сознание и как бы заснул примерно на полчаса. Этой хитрости с усыплением Микулу научил ловкий татарин в Орде. Микула пробовал ее много раз, и почти всегда получалось.

После того как сторожа достаточно оторвалась от возможной погони, всадники остановились, чтобы отдохнуть и допросить языка. Раньше Микула служил в Орде и говорил по-татарски. Татарин (а для них он был татарин, к какому бы народу ни принадлежал с современной точки зрения) оказался сотником легкой кавалерии. Он рассказал, что после уничтожения Ельца они отдыхали две недели, не получая никакого приказа, как будто повелитель находился в нерешительности или ожидал какого-то известия. Все были уверены, что после такого удачного начала кампании они двинутся на север, где находятся прекрасные города русов, полные золота и рабов: Москва, Владимир, Суздаль. Вдруг, в один день, было приказано сниматься и идти на юг, в сторону Азака.

— Отчего ваш цесарь не пошел воевать Москву? — спрашивал Микула.

— Оттого что видел сон, — был ответ.

Микула подумал, что татарин смеется над ним, и ударил его. Кровь пошла из носа пленного, но он повторял:

— Эмир Тимур видел сон.

Микула накалил нож на огне до синевы и показал татарину, что будет его жечь.

— Я тебе говорю правду, а будешь меня мучить — буду говорить неправду, — отвечал татарин.

— Говори толком, какой сон видел Темир-Аксак? — потребовал тогда Микула.

— Плохой сон, страшный сон. Я его не видел. Как я могу знать сон из чужой головы? — отвечал татарин.

Микула оставил татарина в покое, решив, что он глуп, как все татары по мнению многих русских.

Обратно разведчики скакали день и ночь, без отдыха, лишь пересаживаясь с одного коня на другого — и для такой скачки у каждого из них было по три коня, хотя на одном теперь скакал пленный. Там, где кончались земли Рязанского княжества, нагнали они странника.

Этот босой человек в татарском халате был покрыт волдырями ожогов, волосы на его голове сгорели. Странник не испугался русских и не удивился им. Он сказал по-русски, что был воином в дружине елецкого князя, но теперь его дружина перебита и он идет молиться за нее к святым местам.

— Почему всех перебили, а тебя нет? — спросил его Микула.

— Окаянный Темир-Аксак отпустил меня, — отвечал странник.

— Для чего?

— Для того, чтобы я молился Матушке за его грешную душу.

Князь Федор (а это был он) не знал о том, что Тимур уже отступил от Ельца, но не удивился этому.

— Матушка спасла святую Русь через его окаянство, — сказал он, перекрестился и упал на землю.

Разведчики предложили Федору ехать с ними в Москву, если он сможет скакать три дня без остановки, но он отказался, так как должен был выполнить свой обет. Разведчики не стали его уговаривать, им было не до этого бедняги, очевидно, рехнувшегося от горя, а дома их ждало вознаграждение за счастливое известие. Имя князя Федора Елецкого больше нигде не упоминалось, хотя его злосчастное княжество еще продолжало существовать некоторое время, до следующего погрома.

Через несколько дней после того, как чудотворная икона Богоматери была перенесена из Владимира в Москву, полумертвые от усталости разведчики прискакали к князю с известием, в которое невозможно было поверить. Ужасный Темир-Аксак, победивший самого победителя Руси, хана Тохтамыша, отступил от границ русской земли, где его, казалось, ничто не могло остановить: «Грядяху к орд, а к Руси тылъ опоказующи, возвратишася безо успха, възмятошася и въсколебашеся, аки нкими гоними быша».

Посчитали день, в который разведчики прибыли к Ельцу, и увидели исход Тимура. Вне всякого сомнения, это был именно тот день, в который происходила встреча чудотворной иконы под стенами Москвы. Причинно-следственная связь была, как говорится, налицо. Однако про страшный сон Темир-Аксака Микула счел за благо не упоминать, чтобы его не сочли за малахольного. И в описании чуда, составленного летописцем по велению митрополита, никакой сон не упоминается, равно как и место, где он привиделся завоевателю. Говорится только, что в день сретения иконы Владимирской Божьей матери в Москве злочестивого цесаря Темир-Аксака до самых костей пробрал такой нестерпимый ужас, от которого он бежал, словно за ним гнались.

Если бы мой дедушка был единственным человеком, который рассказывал о вещем сне Тимура, спасшем Русь от нашествия, то мою правдивую повесть можно было бы назвать художественным вымыслом. Но это не так.

В 1735 году исполнялось 340 лет со дня неудачного нашествия Тамерлана на Русь и чуда Владимирской иконы Божьей Матери. В это время воеводой Ельца был Иван Григорьевич Нащекин, бывший кавалергард, любитель истории и древних преданий. Город при Нащекине достиг значительного благосостояния, и воевода хотел прославить его на всю Россию вместе со своим именем.

Он любил беседовать со старожилами Ельца, записывать их сказания и осматривать окрестности города в поисках древностей. И сказаний, и древностей находилось немало. Ему показывали братскую могилу, в которой захоронены дружинники Федора Елецкого, огромные камни от метательных машин, наконечники от стрел, сулицы и даже пули, якобы оставшиеся от битвы с Тамерланом, а также тот самый утес, с которого сорвался на своем коне заносчивый восточный воин, а по другой версии — упал сам князь Федор, спасавшийся от погони.

Все эти свидетельства, и особенно пули, правда, могли относиться к более поздним событиям, поскольку с 1414-го по 1592 годы Ельца вообще не существовало, а позднее город еще не раз штурмовали армии крымских татар, царских воевод и запорожских казаков. Но энтузиаста, который доказывал важную и полезную для общества историческую гипотезу, такие сомнения не могли остановить. Елецкое чудо несомненно имело место, и для его достойного прославления оставалось только добавить несколько убедительных штрихов.

С этой целью воевода собрал ученый совет из представителей общественности и духовенства, на котором было решено провести собственное расследование событий 340-летней давности. Была избрана и послана в Москву комиссия из священника отца Иосифа, дьякона Иоанна и дьячка Алексея. Им было поручено погрузиться в древние писания, извлечь из них все подробности чуда и изобразить их на иконе, которая в дальнейшем должна обеспечить славному граду Ельцу безопасность, процветание и известность во всем православном мире.

Елецкие священники явились в Сретенский монастырь, заложенный на том месте, где произошло сретение — встреча москвичами чудотворной иконы из Владимира в 1395 году. В монастырской библиотеке им были предоставлены древние книги, которые могли содержать описания тех событий. Это описание было, по сути дела, одно и то же, в более раннем, сжатом, и более поздних, пространных вариантах. Подробности чуда как такового в них отсутствовали. Ужас как будто охватил Тамерлана беспричинно. А город Елец упоминался всего в одном предложении, точнее, даже в одной части предложения, где говорилось, что Тимур-Аксак «взял градъ Елечь, и князя елечьскаго изима, и многи люди помучи».

Исследователи посетили другие книгохранилища, убедились в том, что никаких иных описаний чуда не существует, и тщательно скопировали все, что удалось обнаружить. Однако все это было им известно и до того, как они отправились в командировку.

Дьячок Алексей предложил пойти в кабак и напиться, чтобы эта неприятность прошла сама собой. Дьяк Иван взялся сам изобразить чудо такими кудрявыми словесами, какими писали в старину, и подписать дату 6903 год от сотворения мира, то есть 1395 год от рождества Христова, как будто это скопировали из древней рукописи. Отец Иосиф отверг оба предложения и принял решение возвращаться домой.

В Ельце они честно доложат о том, что произошло, и упросят воеводу отправить их в Бухарию вместе с бухарскими купцами, которые приезжают к ним на ярмарку. В Бухарии они упадут в ноги эмиру, предложат ему дорогие подарки от елецкого купечества и расспросят о событиях 1395 года. Не может быть, чтобы восточные мудрецы не вели свою подробную магометанскую летопись и эмиру бухарскому не было известно такое важное событие из жизни его великого предшественника.

Накануне отъезда из Москвы священники отправились на Кузнецкий мост за покупками, чтобы по крайней мере не возвращаться домой без подарков. Найдя все необходимое для того, чтобы угодить попадье и порадовать детей, о. Иосиф хотел еще приобрести какую-нибудь красивую картину для украшения горницы — эффектную по форме, но душеполезную по содержанию.

Выбор лубков, эстампов и картин был огромный по сравнению с Ельцом, но все не устраивало придирчивого о. Иосифа. Медведь и коза прохлаждаются, женщина с бородой и усатый младенец, Илья Муромец пленяет Соловья-Разбойника, Петр Первый в Полтавской баталии, битва Пересвета с Челубеем, китоврас, алконост, русалка и прочая срамота… Вдруг о. Иосиф остановился как пораженный громом.

На лотке у мальчика лежал лубок, смысл которого в точности соответствовал тому, что они искали. В левом верхнем углу рисунка была изображена Богоматерь с младенцем, окруженная верующими. От нее вниз исходили молнии, попадающие в шатер со спящим человеком в короне. А в центре и правом углу тот же человек в короне, окруженный воинами в татарских одеждах, спасался верхом на коне от крылатых людей с мечами, преследующих его по воздуху. Над удирающим царем значилось: «Безбожный Темир-Аксак».

— Чья эта картина? — спросил о. Иосиф в сильном волнении.

— Изуграфа Темирева, — был ответ.

— Тотчас отведи меня к Темиреву, — потребовал священник.

— Я обещался его не выдавать, — трусил мальчик.

— Получишь леденец, — пообещал о. Иосиф.

— Тогда извольте.

Изуграф Темирев почивал в своей убогой хижине, будучи в этот час пьян. Он не мог уразуметь, чего от него требуют три попа, и решил было, что его обвиняют в святотатстве. Сначала он дерзил и угрожал о. Иосифу своими родственниками в Святейшем синоде, потом унижался и пытался поцеловать руку священника. Наконец ему удалось втолковать, что нужен не он сам, а то сказание, которое он изобразил на своей картине. И за эту информацию его не только не накажут, но еще и угостят вином. Они отправились в кабак.

Выпив, Темирев чрезвычайно оживился и сделался красноречив. Для начала он изложил священникам свою родословную, в которой и заключалась тайна картины. Предок изуграфа был мурзой у Тамерлана и попал в плен к русским. После того как его доставили в Москву, он крестился и поступил на службу к великому князю Московскому под именем князя Темирева-Мурзина. Художник уверял, что Темирев-Мурзин был доблестным воином и участвовал в покорении Казани, чтобы доказать русским свою преданность новой вере.

— Ваш дедушка поступили на службу при Василии Дмитриевиче, а покорение Казани было при Иоанне Васильевиче! Это что же выходит… — Алексей закатил глаза, мысленно вычисляя возраст этого Мафусаила. — Двести с лишком лет!

— Зачем двести! Прадедушка поступил к Василию, а дедушка воевал Казань! — с досадою отвечал изуграф. — Это я так только называю их всех дедушками, для вашего понятия.

— Сын мой, мы сюда приехали не для того, чтобы писать житие твоего почтенного дедушки, — напомнил ему о. Иосиф. — А лучше расскажи нам подробнее, откуда ты взял историю про Темир-Аксака и в чем она заключается.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — удивился художник, трусость которого на глазах преображалась в развязность, а развязность — в наглость. — От дедушки и взял, ведь он был мурза Тамерлана и самовидец всему. От него это сказание передавалось из рода в род князей Темиревых.

Темирев многозначительно показал взглядом на свой опустелый кубок. Кубок наполнили, и он продолжал.

— Семейное предание гласит, что дедушка прибыл под стены Ельца в августе 6903-го или, по-ихнему, 797 года. Русская земля произвела на него весьма благоприятное впечатление…

Далее почти дословно следовало то самое описание елецких событий, какое приводил и я по свидетельству моего собственного дедушки, что несомненно подтверждало их истинность. Размахивая руками и роняя посуду со стола, Темирев рассказывал о пожаре елецкого посада и гибели заносчивого удальца на Аргамачьей горе, о гигантских метательных пороках и схватке в проломе, о том, наконец, что город был выжжен греческим огнем, а пленного князя нашли в каменном храме и привели к Тамерлану.

— Мой дедушка не знал, но мы теперь знаем, что в это самое время вся Москва от великого князя до последнего нищего встречала перед градскими воротами священную икону Богоматери и, пав на колени, горячо молила ее о спасении.

— Это и в книгах есть, — заметил о. Иосиф. — А что же наш Тамерлан?

— Тамерлан утомился сражением, лег в свой шатер и погрузился в сон, — отвечал Темирев. — Как вдруг его телохранители, среди которых находился и мой дедушка, услышали под его балдакином ужасающий вопль, как если бы на него бросился кровожадный тигр. Придворные заполнили шатер. Тамерлан сидел посреди своих подушек, бледный как смерть, и весь сотрясался от ужаса. Во сне он увидел женщину в сияющих одеждах, которая, подняв руки, возносила к небу молитву. Женщина была окружена светозарными мужами и, увидев Тамерлана, стала грозить ему — вот так.

Темирев яростно потряс в воздухе кулаком.

— Призванные Тамерланом волхвы гадали на алкоране и объявили, что царю являлась Богоматерь, которая покровительствует святой Руси. И если Тамерлан еще хочет спастись, то ему следует немедленно убираться восвояси.

Тут же Тамерлан велел бить в барабаны и отступать. А мой дедушка с горя напился пьян и очнулся уже в русском плену. В дальнейшем его слабость к вину превратилась в пагубную привычку, род Темиревых-Мурзиных захирел и превратился в бедных однодворцев по фамилии просто Темиревы.

Елецкие исследователи были в восторге. Даже если в некоторых местах своего повествования Темирев и прибегал к неизбежным аллегориям, а попросту сказать — привирал, в исторической основе его предания не было сомнения. Сами отклонения его истории от канонического сказания подтверждали ее истинность. Ведь правда, рассказанная с нескольких точек зрения, всегда отличается какими-нибудь подробностями. А выдуманная ложь всегда одинаковая, даже если ее повторяет тысяча человек миллион раз.

Священники тут же и сделали заказ изуграфу, который, судя по его картине, был человек небесталанный. Ему поручено было написать икону, примерно повторяющую сюжет лубка, но соответствующую всем необходимым канонам, а с обратной стороны каллиграфически записать в сокращении ту самую историю, которую он им поведал.

— И снизу припиши: «Писано изуграфным писанием, тщанием елецкого воеводы, майора Ивана Григорьевича Нащекина», — диктовал о. Иосиф.

Затем он вспомнил, что потратил собственные средства на леденец для мальчика-торговца и угощения для художника и добавил: «А также тщанием священника церкви святого Николая Чудотворца града Ельца Иосифа Никифорова, дьякона Иоанна и дьячка Алексея, по их обещанию трудами».

Чем больше времени проходило со дня открытия елецкого чуда, тем более выразительным и подробным становился рассказ о сне Тимура. У одного собирателя древностей читаем, что Богоматерь не просто стояла в шатре, а спускалась с холма в окружении целого сонма мужей в сияющих одеждах. У другого же описано, как она спустилась с неба по лестнице из молний и звезд, а затем воинство Темир-Аксака, угорев от черного дыма, наползающего от горящего города, было посечено мечами светозарных крылатых мужей.

В наше время эти события были даже воспеты в опере композитора А. Чайковского «Легенда о граде Ельце». Постановка этой оперы проходила при поддержке Министерства культуры РФ, администрации Липецкой области и Управления культуры и туризма Липецкой области на свежем воздухе, на берегу той самой реки, в которую когда-то рухнул незадачливый восточный всадник. Представление сопровождалось крестным ходом и проекцией образа Богородицы на здании Вознесенского собора. В шоу участвовали артисты лучших столичных театров, девушки ансамбля восточного танца «Жемчужина» и сто настоящих всадников с копьями.

Тем не менее находились и скептики, подвергающие сомнению подлинность легенды и ее влияние на завоевательные планы Тимура. Некоторые историки считают, что Тимур так долго стоял под разоренным Ельцом из-за того, что ждал разведывательных данных от своих агентов. Когда же ему доложили о том, что мощная армия Московского княжества готова к его нападению, он счел за благо ретироваться. Есть мнение, что он не хотел вести на Руси зимнюю кампанию, в которой его войско могло померзнуть. Говорят, что в тылу Тимуровой армии вспыхнуло восстание черкесских племен, которое необходимо было подавить. Что западные страны не входили в завоевательные планы Тимура и были ему не нужны. Наконец, что под Елец приходил не сам Тимур, а лишь один из его эмиров, совершивший что-то вроде разведки боем.

Словом, все эти научные гипотезы носят такой же гадательный характер, как и волшебная история с вещим сном. И то, и другое могли бы подтвердить или опровергнуть только два человека. Это лично его хаканское величество покоритель Востока и Запада эмир Темир Гурган и мой прапрапрадедушка Хафиз. Слово дедушке.

На шестнадцатый день после того, как войско покорителя Вселенной осадило Елец, погода стала ухудшаться, так что солнце померкло и среди дня как бы наступили сумерки. Повелитель почувствовал сильную боль в правой руке и удалился отдыхать в шатер. Приняв успокоительный эликсир, он уснул, и в это время его стражи стали свидетелями необычного зрелища. Огненный шар, появившись над деревьями, стал плавно летать над поляной и повис перед ними, так что они невольно расступились от ужаса. Затем этот огненный шар проник в шатер его хаканского величества, излучая ослепительное сияние. Тотчас из шатра раздался громкий хлопок и потянуло серой.

Стражники вбежали в шатер, где еще стоял запах гари, и увидели повелителя сидящим посреди подушек в одной рубашке. Эмир Тимур был бледен, сотрясался от ужаса и повторял что-то бессвязное. Послали за лекарем, но, хвала Всевышнему, жизнь его величества была вне опасности и лишь его психика была потрясена.

Вполне оправившись после потрясения, его величество призвал двух мудрецов, с которыми обычно обсуждал мистические явления. Эти мудрецы повсюду сопровождали повелителя Востока и Запада, подробно записывая его деяния и мысли — один на персидском, а другой — на тюркском языке. Эмир Тимур поведал им видение, вызванное явлением летающего огненного шара.

Тимур увидел себя лежащим в гробнице многие сотни лет и превратившимся в горсть пыльных костей, волос и истлевших лоскутков ткани. Раздается ужасающий грохот, его гробницу разбивают ударами молота, и его останки извлекают люди в белых одеждах. Это посланники великого Черного Хакана, ставшего властелином Вселенной после того, как роды Чингизидов и Тимуридов угасли.

Прах Тимура заключают в серебряный ящик и увозят на Север на драконе. Здесь самые могущественные колдуны и маги Востока, Запада, Севера и Юга облепляют его останки плотью так искусно, что его невозможно отличить от живого человека. Затем его одевают в царские одежды и привозят во дворец Черного Хакана.

Во дворце чучело Тимура ставят перед троном Черного Хакана. Маги произносят над ним заклинания, обмазывают его волшебным составом и окуривают чудодейственными курениями. После этого тело эмира Тимура начинает видеть, слышать и двигаться, в него входит жизнь, но не душа, так что он превращается в какое-то подобие мыслящего автомата, управляемого приказами ужасных колдунов.

— Хочу, чтобы он плясал передо мной вприсядку, — требует Черный Хакан.

Играет дикая музыка, и под ударами плети покоритель Вселенной пляшет веселый танец.

— Хочу, чтобы он пел. Хочу, чтобы он целовал мои туфли. Хочу, чтобы он принес мне вина, — приказывает Черный Хакан.

И автоматическое подобие Тимура делает все, что от него требуют, осознавая позор происходящего, но не имея воли сопротивляться.

— А теперь отрекись от Всевышнего, наплюй на священный Коран и поклонись навозной куче. Затем собери рать таких же непобедимых мыслящих машин, как ты, иди во главе их и подчини нашей власти все народы Востока, Запада, Севера и Юга.

Эмира Тимура под руки подводят к живой навозной куче, но в это время прекрасная женщина в сияющих белых одеждах заходит в зал собрания.

При виде этой женщины Черный Хакан, его визири и колдуны приходят в неописуемую ярость. Они беснуются, вопят и потрясают оружием, но от женщины исходит такая сила, что ни один из них не может сдвинуться с места. Женщина молча указывает на Тимура, из ее руки вылетает пламя, и эмир пробуждается от нестерпимого яркого света, проникающего в самый его мозг.

Закончив свой рассказ, его хаканское величество потребовал от мудрецов дать толкование этого сна и предсказать его последствия, а также высказать свое мнение насчет того, как ему лучше действовать, чтобы избежать дурных последствий и способствовать добрым.

Персидский мудрец спросил повелителя, какое истолкование этого видения предпочтительно, ибо он одинаково хорошо владеет искусством толкования по звездам, внутренностям животных, огню и священному писанию. Его хаканское величество отвечал, что, каким бы способом ни были предсказаны пути будущего, их итог находится в руках Всевышнего. Поэтому всем способам толкования будущего надо несомненно предпочесть толкование по священному писанию.

Сотворив молитву, персидский шейх открыл Коран и нашел в нем следующий стих:

— Мы создали выше вас семь путей. Мы не были небрежными к тварям.

Погрузившись в размышление, перс поклонился государю и произнес следующие слова:

— Этот стих явно свидетельствует о том, что из нынешнего положения ваше хаканское величество имеет возможность выбрать один из семи путей: путь в глубину русских земель, путь в сторону Кипчакии, дорогу на Индостан, Афганистан, Китай, Египет или возвращение в свою благословенную столицу Самарканд. И поскольку всемогущий Аллах не был небрежен к своим тварям и не допустил их заблуждения, то каждое из этих направлений сулит вашему величеству несомненную выгоду.

Затем слово дали тюркскому шейху. Помолившись, он также раскрыл наугад Коран и прочитал в нем стих следующего содержания:

— Те, которые препираются о знамениях Аллаха без власти, данной им, — велика к этому ненависть у Аллаха и у тех, которые уверовали!

Эти слова, по мнению тюркского мудреца, ясно указывали на нелепость их гадания. Ибо великий повелитель стран Турана и Ирана, вне всякого сомнения, имеет собственное решение и не отступится от него, несмотря на любые предсказания всех волхвов, магов и кудесников, какие только есть на свете.

Выслушав эти слова, повелитель улыбнулся и приказал проткнуть ноздри персидскому шейху, а затем, продев в них бечевку, пустить его бегом за лошадью, которая будет выбирать любое из угодных ей направлений, ибо каждое из этих направлений будет наилучшим для такого суеслова. Хафизу же эмир Тимур подарил лучший из своих халатов и приказал записать события этой кампании на тюркском языке, включая и произошедшее с ним знамение.

Затем Тимур приказал привести к себе князя Елецкого Федора и объявил, что дарует ему жизнь, если тот поклянется не брать в руки оружие и весь остаток жизни молиться за него великой волшебнице русов Мариам.

— Буду молить Матушку простить все твои грехи, если не пойдешь на Русь.

— Не иду на Русь, — отвечал Тимур.

Надо ли говорить, что оригинальное сочинение дедушки не сохранилось в череде непрерывных смут, погромов и пожаров, всегда следующих за крушением великой империи. Известны только фрагменты некой тюркской хроники, включенные в более поздние произведения.

Можно предположить, что видение Тимура сбылось в июне 1941 года, когда скульптор Герасимов вскрыл гробницу эмира и произвел реконструкцию его портрета по останкам, несмотря на предупреждение аксакалов о том, что это святотатство должно призвать из ада духа войны. Чуть ли не в тот момент, когда нечестивый скульптор держал в руках череп Тимура, разразилась Великая Отечественная война.

Но эта война, как ни ужасна она была, все-таки осталась позади и в ней еще не участвовали живые автоматы и разумные орудия нашего времени. Как знать, не было ли видение Тимура еще более страшным предзнаменованием? И как спасет нас Матушка на этот раз.