ЕСТЬ У РЕВОЛЮЦИИ НАЧАЛО

Каграманов Юрий Михайлович родился в 1934 году в Баку. Публицист, философ, культуролог. Автор книги «Культурные войны в США» (2014) и многочисленных публикаций. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.

Юрий Каграманов

*

Есть у революции начало

О событиях в США

Есть у революции начало. И есть оно у контрреволюции. Что именно происходит сейчас в Соединенных Штатах, революция или контрреволюция, — ответ на этот вопрос зависит от того, какой взят угол зрения. Сами американцы считают, что у них началась гражданская война, вторая после той, что разразилась в XIX веке. Пока она обошлась относительно небольшим количеством трупов (на момент, когда пишутся эти строки), но накал взаимного зложелательства таков, что, по мнению некоторых наблюдателей, их будет много больше. По самым мрачным оценкам — миллионы, совсем как когда-то в России^[1]. Трезвое ли это допущение или навеяно оно некими парами, подобными тем, что вдохновляли дельфийскую пифию, не рискую судить. Но что Америка переживает драматический поворот на своем историческом пути, это сомнению не подлежит.

Запалом разгорающегося пожара послужило избрание президентом Дональда Трампа. Страна резко разделилась на два лагеря — левых, которые против Трампа, и правых, которые за. Разделили их не только и даже не столько политико-экономические вопросы, сколько вопросы религии и культуры. Но, как писал Ф. А. Степун, «с момента, в котором борьба из-за формы культуры накаляется до того, что раскалывается надвое единство национального сознания — революция уже налицо, иногда задолго до баррикад и казней»^[2].

Первые возгорания относятся к 1967 — 1968 годам; это время культур-марксистского (или нео-марксистского, что то же самое) бунта, прокатившегося по университетам. По видимости бунт был погашен, но идеи культур-марксизма продолжали действовать тихой сапой, методически подрывая религиозные и культурные основания, на которых зиждилась американская нация. Полвека непрерывных усилий в этом направлении подвели нацию, как считают правые (а это не только консерваторы разного толка, но и традиционные либералы), к красной черте, за которой «Америка останется Америкой только по имени» (публицист Эрик Метаксас).

В избрании Трампа правые увидели последний шанс остановить наступление левых и обратить их вспять.

Козырь или джокер?

Фигура нового президента многими наблюдателями сразу была поставлена в ряд известных в истории популистов — от братьев Гракхов, убитых оптиматами (партия римской аристократии), до губернатора Луизианы Хью Лонга, убитого на пути к президентскому креслу (прототип Вилли Старка в романе Р. П. Уоррена «Вся королевская рать»), до губернатора Алабамы Джорджа Уоллеса, на том же пути получившего пулю и ставшего калекой; кое-кто, кстати, надеялся и сейчас еще надеется, что и деятельность Трампа будет пресечена подобным же образом.

Трамп, действительно, любит подчеркивать свою «близость к народу», и похоже, что это у него искреннее. Сын миллионера, выпускник привилегированной военной академии, сам тайкун, миллиардер (заработал в основном на строительном бизнесе), он при всем том не считает нужным скрывать свой вкус к «простецкости». Не брезгует физической работой и любит «треп» с работягами. Говорит о себе, что он «не джентльмен» и «любит необразованных». Он грубоват, порою хамоват, каковые черты не могут оттолкнуть от него «простого Джо», как и его «пацанские» разговоры «о бабах», кем-то подслушанные.

Сторонник Трампа Ньют Гингрич (бывший спикер Палаты представителей) назвал его «пассионарной личностью». Другие сторонники упрекают его в чрезмерной импульсивности. Для иных он — фанфарон, даже буффон. Кое-кто в лагере правых задается вопросом: кто для них Трамп — козырь (trump) в политической игре или просто джокер?

На мой взгляд, Трамп — человек сильных интуиций, но поскольку он, как говорят, ничего не читает, то его интуиции уложены в мировоззрение теми, кто за ним стоит. В период его предвыборной кампании наиболее заметной фигурой из тех, кто взялся «объяснять» Трампа, стал издатель журнала «Claremont Review of Books» Майкл Эптон, выбравший себе звучный псевдоним Publius Decius Mus (имя римского консула, в 340 году до Р. Х. героически погибшего в битве с врагами; прославлен картиной Рембрандта); с избранием Трампа он стал влиятельным сотрудником Белого дома.

Дециус, как его стали называть, писал, что Трамп выступил не только против «требовательных» левых, но и против «недостаточно требовательных» правых. Дела в стране идут плохо, писал Дециус, настолько плохо, что Америке, в том виде, в каком она существовала до недавних пор, жить осталось недолго; вроде бы консерваторы это понимают, как понимают и то, что надо делать: пытаться вернуть веру в Бога и «вечные ценности», восстановить в его прежней силе институт семьи, поставить на ноги систему образования, которая сейчас лежит на боку, и так далее. Понимать-то понимают, продолжал Дециус, но практически ничего не делают — потому что усыплены сохраняющимся относительным благополучием («бабьим летом нашей цивилизации», называет это время Патрик Бьюкенен) и лишены энергии противоборства; сказанное в первую очередь относится к верхушке республиканской партии. А Трамп — Spielbrecher, нарушитель условий игры; это «носорог», способный пробить сплоченную кордебаталию левых.

А чтобы «носорог» не действовал вслепую, об этом позаботился другой приближенный Трампа, Стивен Бэннон, «голова» его команды. Бывший морской офицер, он стал идеологом по призванию, начитанным в европейской консервативной традиции, от Эдмунда Берка до Алена де Бенуа. В продолжение ряда лет работал режиссером в Голливуде (своими учителями в этой области считал Сергея Эйзенштейна и Лени Рифеншталь), снимая документальные фильмы умеренно-консервативного направления; неумеренно-консервативные в Голливуде не прошли бы. О нем говорят, что это он «слепил» Трампа. Так или иначе, с приходом Трампа в Белый дом он стал его главным советником, рассчитывая, как выразился Бэннон, сыграть в Белом доме «роль Томаса Кромвеля при дворе Генриха VIII». Томас Кромвель был, как известно, инициатором и проводником английской Реформации. Бэннон — католик, но сравнением с Томасом Кромвелем он хотел показать, что намерен осуществить реформы, в смысле радикальности сопоставимые с теми, на какие пошел его английский прототип.

Генрих VIII воздал Томасу Кромвелю излюбленную им «дань благодарности» — он его казнил. Бэннон был просто уволен со своего поста, который занимал в продолжение семи месяцев. Считают, что президент пошел на этот шаг под давлением верхушки республиканской партии и вопреки своему желанию. Можно понять республиканскую верхушку: советник президента, не обинуясь, называет себя «ленинцем», не в смысле идейной близости, а в том смысле, что, подобно русскому революционеру, намерен «сокрушить истеблишмент», утративший, на его взгляд, чувство ответственности за страну.

Бэннон служил в Белом доме, так сказать, гироскопом, более или менее удерживая президентский корабль от боковой качки. С его уходом усилилась «болтанка»: Трамп стал чаще удаляться от обещаний, данных в его инаугурационной речи (написанной, кстати, тем же Бэнноном). Это, впрочем, больше относится к сфере внешней политики; в сфере внутренней политики Трамп свои обещания, в меру возможностей (с учетом сильнейшего сопротивления, которое он встречает), все-таки выполняет. А его бывший советник ушел туда, откуда пришел, — руководить новостным ресурсом Breitbart News. Сам он говорит, что на этом посту у него больше возможностей влиять на положение дел в стране, чем если бы он оставался в Белом доме; и называет свое издание, цитируя Ленина, «не только коллективным пропагандистом и коллективным агитатором, но и коллективным организатором». При этом Бэннон остается, как утверждают, «наушником» Трампа. И исполнителем его поручений, главным из которых является пока радикальное обновление верхушки республиканской партии на предстоящих в 2018-м выборах в Сенат и в Палату представителей, что, как предполагается, сильно ослабит сопротивление, которое оказывает Трампу «внутреннее государство», оно же «вашингтонское болото». Публично Бэннон заявляет, что по-прежнему поддерживает президента, что уверен в нем, что Трамп по натуре — борец и обязательно доведет дело до конца.

Значит, все-таки — козырь?

Правое ухо горит

Приход к власти Трампа взорвал Америку. Дециус пишет: у нас больше нет одного народа, есть два или даже три народа. Точнее, наверное, будет сказать, что есть два лагеря, резко враждебных по отношению друг к другу. Один из них — это консерваторы разного толка, в подавляющем большинстве поддерживающие Трампа. Другой лагерь образуют те, кто противостоит Трампу, но состав противостоящих очень неоднороден. Здесь можно выделить два основных контингента: это идеологически накачанные левые и, с другой стороны, капиталистическая верхушка, кроме той ее части, что поддерживает Трампа, и связанная с нею бюрократия. Политически и экономически это силы во многом друг с другом несовместимые, но сейчас их сближает тема культуры (хотя в иных случаях точнее будет сказать: бескультурья). И тон здесь задают левые. Нынешняя элита в большинстве своем прошла через университеты и пропиталась соответствующей культурой (бескультурьем). И хотя отгораживается она от остальных высоким забором, по обе стороны забора носят одни и те же джинсы с протертыми коленками, слушают одни и те же песни и подзаборная брань звучит по обе его стороны.

Левых нередко называют либералами, и это ошибка, на что справедливо указывает историк и публицист Деннис Прагер: «Либерализм имеет гораздо больше общего с консерватизмом, чем с левым движением. Левые присвоили слово „либерал” так успешно, что почти все — либералы, левые и консерваторы — думают, что это синонимы»^[3]. На самом деле у левого движения, каким оно сегодня предстает в США, есть с либерализмом общий корень — это представление о свободе личности. Но у «классического» либерала понятие свободы уравновешивалось противопонятием несвободы: он ощущал силы притяжения определенного культурно-исторического поля. А современный левый «освобождается» и от них тоже, ощущая себя в «торичеллиевой пустоте». Этот процесс начался еще в прошлом веке: в 50-х годах С. А. Левицкий (жил в Париже, потом в США) писал: «Экспансия личности дошла до того предела, где начинается ее рассеивание в безвоздушное пространство, ее распад»^[4].

На стороне левых такой изощренный «ловец человеков», как Голливуд. Когда-то здесь свирепствовал сенатор Маккарти, выискивая участников «коммунистического заговора». Сейчас Голливуд демонстрирует «маккартизм наоборот», по мере возможности исторгая из коллектива все ему чужеродное. Левизна — почти обязательное проходное свидетельство на «фабрику грез». Фильмы консервативного направления все-таки снимаются (когда находятся спонсоры, их финансирующие), но это случается крайне редко; и градус их консервативности строго ограничивается. Бэннону, к примеру, не позволили снять апологетический фильм о крестоносцах. Вопреки тому, что у нас обычно думают, идеология для нынешних хозяев Голливуда на первом месте, а выгода — на втором.

Конечно, среди левых по взглядам есть талантливые режиссеры и сценаристы, отдельные их фильмы можно даже назвать шедеврами. Но это все-таки исключения; и снимаются подобные фильмы чаще всего независимыми компаниями. Основная продукция Голливуда — низкопробная, рассчитанная на поощрение «прихотей и похотей» зрителя, зачастую — разбереживание в нем низменных инстинктов. Опросы социологов показывают, что публика в большинстве своем консервативнее киношников и нередко бывает так, что она «через не хочу» принимает то, что ее навязывает экран. Так, например: геев среди американских мужчин один-два процента, а на экране каждый третий или четвертый и играют их уже полюбившиеся публике актеры, отчего она приходит к выводу, что быть геем, может быть, даже лучше, чем быть негеем.

И все же за последние годы публика, как показывают опросы, остывает к голливудской продукции^[5]. Это явление отмечено впервые за многие десятилетия. А Трамп, чей приход вызвал в Голливуде настоящую истерику, еще и призвал к бойкоту «дурацких» фильмов, что тоже возымело некоторое действие. Ударила по Голливуду и череда секс-скандалов, показавшая, что Голливуд не только вливает потоки грязи в сферу воображения, но и сам зачастую купается в грязи.

Говорят, что свою роль в некоторой дискредитации Голливуда сыграл маленький монастырь бенедиктинок, приютившийся на склоне горы Маунт-Ли (где обосновалась «фабрика грез»). Что Господь услышал их молитвы о вразумлении хотя бы некоторых из числа их заблудших соседей.

На стороне новых левых большая часть академических институтов. Сама идея бесцельного и безостановочного движения, поработившая умы великого множества ученых мужей, близка мировосприятию левых атеистов. Самые «яркие» выражения этой идеи на сегодня — перестроение сокровенных генетических недр человека, создание искусственного интеллекта и тому подобные новации. В такого рода исследованиях где-то совсем близко пролегает красная черта, за которой начнется немыслимое — так сказать, перетворение Творения, ни много ни мало. Человек берет на себя функции Бога, а потом еще и передоверяет их технике: искомая сингулярность — это состояние, когда техника, как дубинушка из песни, «сама пойдет».

Не лишне помнить, что Господь, создавший мир, — прежде всего Художник и Поэт («Поэтом неба и земли» называет Его В. Н. Лосский, переводя с греческого текст Символа веры, а блаженный Августин называет Его «Художником, который все сотворил»^[6]) и только потом уже «инженер-конструктор». Сейчас много пишут об опасностях, которые несет распространение искусственного интеллекта и совершенной робототехники — это и безработица, которою окажется охваченной большая часть населения Земли, и преимущества, которые получат немногие развитые в научно-техническом отношении страны и которые позволят им диктовать свою волю другим. Все это реальные опасности, но я не думаю, что кто-то в этой перспективе окажется в выигрыше, всех — и проигравших, и будто бы выигравших — ждет одно и то же: Иероним Босх.

На взгляд правых, «Блудливая Калифорния» (это название и в России известного сериала) заключает в себе «ось зла», крайние точки которой — гора Маунт-Ли и Кремниевая долина. На горе, напомню, стоит Голливуд, в долине расположилась сеть научных институтов, лидирующих в исследованиях того рода, о которых только что говорилось. Гора преподает стране уроки низменно-человеческого, долина открывает мир за-человеческого.

Ось можно превратить в треугольник, третьей точкой которого станет калифорнийский университет в Беркли. В конце 60-х «мирные пристани наук», как называли в когдатошние времена университеты, стали очагами культурной революции под знаменем обновленного марксизма и первым среди них был Беркли. Приход Трампа привел университет в состояние припадка, уводящего его далеко в сторону от нужд образования. С которым, кстати, дело обстоит все хуже и хуже. Студенты накачиваются идеологией неомарксизма и мультикультурализма, все меньше получая реальных знаний. Так, по крайней мере, обстоит дело на гуманитарных факультетах. Но и естественные и точные факультеты не слишком отстают от них в части идеологической ангажированности (там еще и другая проблема: успешные азиаты оттесняют местных уроженцев).

Левые козыряют своей «просвещенностью», возвышающей их, как они считают, над «необразованными», «косными», задающими тон в противоположном лагере. Честертон писал, что образование нужно для того, чтобы не воспринимать образованных людей всерьез. В его век в этом утверждении была доля шутки. В наш его все чаще приходится понимать буквально. По крайней мере в Соединенных Штатах — учитывая качество образования в этой стране с его равнением на отстающих.

Косность бывает зловредная, но бывает спасительная. Основу электората Трампа составили «простые люди» Америки, ее коренные жители, искренние ее патриоты, наследники «неотесанных бородачей» Уитмена: они сохраняют здравый смысл, предохранитель от безумных идей. И они сохраняют веру, которую утрачивают люди противоположного лагеря.

Некоторые из них признаются, что испытывают желание отловить «отравителей колодцев» и вывалять их, по старому обычаю, в дегте и перьях.

Левые сильно «облегчают» для себя понимание своих противников, называя их фашистами. Можно ли быть патриотом, вопрошают они, если патриотом был Гитлер? И можно ли ценить кровь и находить что-то хорошее в почве, памятуя, к чему привел пресловутый лозунг Blut und Boden?

Похоже, что посмертно Гитлер кое в чем все-таки преуспел: он сумел запутать множество людей (нередко в профессорском звании), которые, обжегшись на молоке, дуют на воду. Понятие «кровь» имеет множество «теплых» значений; недаром в некоторых языках от него произведены уменшительные-ласкательные: рус. «кровинушка», итал. sanguetto и т. п. А в повести Фланнери О'Коннор «Дурная кровь» как раз кровь, будто бы дурная, подводит героя к христианству. О почве и говорить нечего: все, что растет на земле, питается ее соками.

А фашизм — это порченая кровь и бесплодная почва.

Нелепы обычные для левых сближения фашизма с христианством. В фашизме есть аспект спартанства, в разные времена соблазнявший и соблазняющий и левых, и правых, но мораль Спарты лишь в некоторых своих моментах близка христианству, а в других моментах очень от него далека. И для фашиста принимаемый им моральный порядок существует в непрочном «здесь и сейчас», за пределами которого ему открывается черная пустота, откуда приходит отчаяние и экстаз разрушения; отсюда акцент на животности, на жестокой стороне природной жизни (откровенный призыв Гитлера: «Наша молодежь должна походить на молодых диких зверей»). Это — главное в фашизме, а не что-то другое. Но такие психологические особенности левым гораздо легче найти в собственной культуре, чем у правых.

Вернемся к теме патриотизма. Или, скажем иначе, национализма. Левые не различают нюансов в этих понятиях, для них они равно неприемлемы. Тем более — раса. Война с расизмом ведется давно, и это была справедливая война, до поры до времени, пока белые не обнаружили, что они сами оказались загнанными в угол, что война эта ведет к преобладанию других рас, от которых приходится теперь защищаться.

Само понятие расы нуждается в «реабилитации». Существование рас — природный факт, и оно не может быть случайным, ибо нет ничего случайного в Творении. «Библейской антропологии, — пишет о. С. Булгаков, — как ветхо-, так и новозаветной неустранимо свойственна эта идея многообразия человечества, не только как факт, но и как принцип. Не скудость, но богатство, не схематическое однообразие, но многокрасочность свойственна всему творению Божию, так же и человечеству». Там же: «Начало народности имеет не только право на существование, но и долг самосохранения»^[7]. При всем том «пограничные» смешения народов и рас практически неизбежны; более того, они могут быть и полезны, а в отдельных случаях дают даже блестящие результаты. Не мне принадлежит мысль, что главный русский человек Пушкин не стал бы тем, чем он стал, если бы не немецкая и эфиопская восьмушки в его крови. И подобных примеров наберется немало.

Утверждения левых о том, что расизм искони свойствен христианской Европе, надуманы. На бытовом уровне проявления расизма, конечно, имели место, но они имели место также и далеко за ее пределами. В свое время европейские путешественники открывали, например, что чернокожим и китайцам не нравится запах белых людей (у белых обоняние, к счастью, не столь развито). Но той части европейского общества, что была глубоко «обработана» христианством, всякий расизм был чужд. Когда Дездемона у Шекспира говорит: «Лицом Отелло был мне дух Отелло»^[8], она об этом красноречиво свидетельствует. Появление и распространение расовых теорий в Европе относится уже ко времени ее дехристианизации.

Вот в Соединенных Штатах, действительно, существовал расизм, но это потому, что белые там впервые столкнулись с большой массой чернокожих (культурно максимально от них далеких) и у них сработали древние племенные инстинкты. К чести белых, они свой расизм — поэтапно и с большими трудностями — все-таки изжили, и не только в формально-юридическом плане, но в значительной мере (пусть и не до конца) также и психологически.

Настоящие трудности, однако, только начинаются. При всей их многочисленности черные никогда не составляли более одной восьмой всего населения Соединенных Штатов, а в последние десятилетия и особенно в последние годы наплыв «цветных», главным образом из Латинской Америки, резко меняет национальную «палитру». Нечто подобное происходит и в Европе, но там (или здесь — Россия тоже Европа) серьезных последствий можно ожидать в некоторой перспективе, а в Штатах считаные годы остаются до того момента, когда белые окажутся в меньшинстве.

Нельзя отрицать, что среди белых есть люди, искренно сочувствующие обездоленным, прибывающим из других стран; и тем, кого принимают за обездоленных. Эти люди плохо представляют, что их ждет в будущем. Кое-что тут может подсказать русский опыт (пусть и не в расовом, а в социальном аспекте). Было время, когда «добрые и легковерные человеколюбцы» (Герцен, хотя и по другому поводу) из числа дворян и интеллигентов свято верили в русское крестьянство, в лучшие его черты, не замечая, что есть и худшие. Каковые выпукло проявились в революции, когда крестьяне пошли громить помещичьи усадьбы, во многих случаях кончая также и его обитателей. Конечно, громить пошли бузотеры, бунинская Дурновка, но большая часть крестьян явно или неявно им сочувствовала. А гибель дворянских гнезд была сильнейшим ударом по русской культуре, в истории которой они так много значили.

У американцев есть и свой опыт в подобном роде. Когда южане проиграли северянам в Гражданской войне, оказалось, что далеко не каждый негр — «дядя Том», каким его хотела видеть чувствительная Г. Бичер-Стоу. Среди освобожденных рабов нашлось немало таких, кто стал вести себя вызывающе по отношению ко вчерашним господам, позволяя себе оскорблять их и т. п. Тогда-то в селениях, где жили черные, ночами стали появляться таинственные всадники в белых балахонах, сумевшие навести страх на вчерашних рабов^[9]. Эта история нашла отражение в знаменитом фильме Д. Гриффита «Рождение нации» (1916). У него эффектная концовка: кавалькада «рыцарей» в белых балахонах под звуки вагнеровского «Полета валькирий» (в исполнении, разумеется, тапера) мчится на выручку белым братьям (когда фильм показывали в Белом доме, даже «чистокровный» либерал президент В. Вильсон не удержался в этом месте от аплодисментов). Не без влияния гриффитовского фильма в начале 20-х годов Ку-Клукс-Клан был возрожден к жизни, и в него тогда вступили миллионы (!) белых, и не столько даже на Юге, сколько на Севере.

Говорят, что смешение народов уже имело место в эпоху их Великого переселения и что если повторится нечто подобное, «ничего страшного» в этом не будет. Тогда смешение привело к появлению на территории исчезнувшей Римской империи новых наций. И это был болезненный процесс, занявший несколько столетий. Теперь, говорят убежденные глобалисты, новых наций не сложится, а существующие просто растворятся в пятнистом людском море. Но ввиду такой перспективы каждая нация, как давно сложившееся целое, особенно нация с богатым историческим и культурным прошлым, будет сопротивляться разъедающим ее силам. И так как западные элиты (большая их часть) стали одержимы идеологией, выросшей из недр европейской цивилизации ради ее скорейшего погубления, то сила сопротивления переходит к народной массе (совместно с меньшей частью элит, позиционирующих себя как правые).

Правое ухо горит, когда правду слышит.

А у правды есть своя аэростатика: она то поднимается вверх, в вышележащие социальные слои, то опускается вниз.

Кому «поручено» будущее

Все было встарь, все повторится снова,

И сладок нам лишь узнаванья миг.

О. Мандельштам

Противники Трампа с самого начала добивались, а многие и сейчас еще добиваются его импичмента. Но самые сообразительные из них уже спохватились: в случае ухода Трампа президентом станет нынешний вице-президент Майкл Пенс, а он, как выясняется, — доминионист. Это «страшное» слово, доминионизм, еще недавно большинству американцев было незнакомо. Теперь левые пугают им детей.

Доминионизм — межконфессиональное, но в рамках христианства движение, ставящее целью остановить и обратить вспять процесс дехристианизации, охвативший Америку в последние десятилетия. Еще каких-то полвека назад американцы в своем подавляющем большинстве считали себя «христианским народом» и почти в каждом доме Библия, уснащенная закладками, хранилась на почетном месте в гостиной. Сейчас во множестве домов Библию можно найти в лучшем случае на ночном столике, в худшем в чулане.

Более того, христиан начинают преследовать, запрещая, например, в школах носить крестик, молиться так, чтобы это было заметно для других, и т. п. Многие протестанты полагают, что число их вскоре растает до «избранного остатка», которому придется запастись терпением и смирением. Живем, говорят они, «в доме Ахава» (см. 3 Цар. 16 : 29), царя, поклонившегося Ваалу, и надо просто ждать, пока сам он не облечется во вретище. А до того, не исключено, придется еще побывать, как в древние времена, во рву со львами. Схожие мысли можно найти и у католиков. Кардинал Фрэнсис Джордж: «Вероятно, я умру в своей постели, мой преемник умрет в тюрьме, а его преемника ждет мученическая смерть на городской площади. Но следующий преемник начнет собирать осколки разбитого общества и мало-помалу станет помогать заново выстраивать цивилизацию, как Церковь делала это уже столько раз в истории»^[10].

О чем-то подобном писал еще в 30-х годах прошлого века Томас Элиот: «Мир пытается экспериментировать, создавая цивилизационную ментальность без христианства. Эксперимент обречен; но мы должны проявить максимум терпения в ожидании провала»^[11]. Не пришло ли ему время? Американские авторы считают, что провал близок, но еще не наступил; сравнительно с Европой, христианство в Соединенных Штатах еще располагает значительными «ресурсами». Четыре пятых всех американцев заявляют о своей «религиозности» (что не означает приверженности определенной религии, но по крайней мере исключает атеизм); не так мало и тех, кто более или менее регулярно посещает церковь. Иные книги религиозного содержания выходят миллионными тиражами, что немыслимо в Европе. И на Youtube можно видеть проповедников, демонстрирующих такой жар, какой, вероятно, можно было наблюдать век или два назад; и аудиторию, отвечающую им экзальтацией с раскачиванием тел и хлопками рук над головой, совсем как в рок-концертах (а в рок-концерты раскачивания тел и хлопки рук над головой пришли как раз из молитвенных собраний).

Доминионисты убеждены, что остающихся «ресурсов» достаточно, чтобы перейти в контрнаступление и вернуть христианству господствующее положение в стране (dominion — «господство», термин, употребляемый в Библии в том или ином контексте, но в основном относящийся к Церкви: см., в частности, Пс. 109 : 2 и 12 : 6; Исх. 14 : 6). С приходом Трампа доминионисты в немалом числе обосновались в Белом доме^[12]. Такое левым еще вчера могло только присниться в страшном сне.

Почему Трамп привел этих людей в Белый дом? И другой вопрос: почему эти люди, как и прочие их единоверцы, доверились Трампу? Доминионисты давно мечтали о «принце», который возглавит их движение в политическом поле, но видели в этой роли совсем другого по своим личным качествам человека. Миллиардер, подвизавшийся в Голливуде и на телевидении (где он одно время вел реалити-шоу), организатор конкурсов красоты, постоянный фигурант на «ярмарке тщеславия», казалось, не вписывался в эту роль. Но Трамп сам объявил себя защитником христианства, и христиане Америки, после некоторых колебаний, в большинстве своем положились на него. Мотивация была такая. Бог может сделать своим орудием кого угодно, даже дьявола. Библия подсказала прецедент: Кир Великий вызволил иудеев из вавилонского плена и позволил им заново выстроить иерусалимский храм. А Трамп все-таки не Кир: он заявляет себя верующим христианином и всю жизнь состоял, хотя бы формально, в пресвитерианской общине. И чутьем постиг, что будущее Америки «поручено» доминионистам.

В подобных случаях к месту пословица: кривы дрова, да прямо горят.

Пресвитерианство — сильно «разбавленный» кальвинизм. А большинство доминионистов по вере — твердокаменные кальвинисты с приставкой «нео»; хотя их «центровой» Бэннон, как уже сказано, католик. Мне довелось совсем недавно писать о неокальвинизме^[13], но я не думал, что эта тема так быстро вырастет в своем значении.

Кальвинизм (пуританство) — фундамент, на котором воздвигнута Америка. Догматически разработанный швейцарцем, он первое время получил широкое распространение в Европе, но довольно скоро утратил большую часть своих позиций под давлением католической Контрреформации. Зато в Северной Америке эта религия «пришлась ко двору». «Пилигримы», ступив на берег Нового Света, повели себя так, будто приплыли они сюда не из Англии с Шотландией, а прямиком из ветхозаветного Израиля: кальвинизм усмотрел в Ветхом Завете прообразы всей будущей истории. Новый Завет венчал собою Ветхий Завет (как это видели кальвинисты и как это есть на самом деле), но весь последующий (более чем тысячелетний!) опыт Церкви кальвинисты не ставили ни во что.

Сделав упор на букву Священного Писания, в ущерб духу и душе христианства, кальвинизм допустил произвол в толковании некоторых догматических вопросов. В частности, он, так сказать, перегрузил человеческую душу чувством греха и перекосил представление о жизни в сторону ее трагического измерения. Прошли века, шар земной многажды обернулся вокруг своей оси, и наступила неизбежная, вероятно, реакция — лейтмотив большинства американских деноминаций, включая производные от кальвинизма, стал прямо обратным: «Не удручайте себя представлениями о грехах, радуйтесь жизни — это угодно Господу», вот что теперь проповедовали они пастве.

Почему бы прямо не сказать словами библейского Змия: «Будете, как боги»?

Когда в 80-х годах прошлого века пресвитерианский проповедник и богослов Джон Рашдуни призвал к восстановлению первоначального — «бескомпромиссного», «несгибаемого» — кальвинизма, а значит к восстановлению в полном его объеме ветхозаветного Закона, многие приняли его за «лунатика». Мыслимо ли в современной Америке карать смертью за такие преступления (если считать их преступлениями), как гомосексуализм, инцест, совершение аборта и некоторые другие? Или отрезать, как это делали кальвинисты, верхнюю губу за кощунство («прооперированный» таким образом становился «человеком, который всегда ухмыляется»).

Но число последователей Рашдуни, ныне почитаемого отцом двух «измов», неокальвинизма и доминионизма, неуклонно росло. Причина этому очевидна: вернулось ощущение трагизма земной жизни, равно как и неискоренимой порочности человека, пораженного грехом. О чем свидетельствует литература, от Уильяма Фолкнера до Уильяма Гэддиса, а в последние десятилетия и кинематограф. С ослаблением религиозной узды порок, разрушающий человека (русскому слову «порок» в английском соответствуют сразу несколько, наиболее выразительные из которых frailty, «хрупкость, легкая разрушаемость», и flaw, «брешь, трещина»), полез из всех щелей.

Америка, какова она есть сейчас, рассыпается. Кто не читает книжек, может убедиться в этом, посмотрев, скажем, 3-й сезон сериала «Твин Пикс» Дэвида Линча или последние фильмы Квентина Тарантино, как и многие другие фильмы. И, вероятно, правы те, кто считает, что «собрать» ее заново под силу только религиозным институциям.

Свернуть на узкую тропу добродетели способен помочь «лунный» (хотя лунатикам и не потворствующий) ислам. Такая вот историческая неожиданность. Когда-то ислам был для европейцев и тем более для американцев религией далеких «песков, где ключи не кипят». Сейчас он входит в их жизнь «весомо, грубо, зримо». Во многих европейских городах уже существуют мусульманские кварталы, где люди живут по законам шариата; в Англии даже внесены формальные изменения в законодательство, содержащие уступки шариату. В том же направлении движется и Америка. То или иное воздействие мусульман на европейскую и американскую жизнь неизбежно. Как известно, даже в твердых телах, если их плотно пригнать друг к другу, происходит диффузия. А люди — далеко не твердые тела.

Кстати, у кальвинизма, слабее ощущающего ветерок благодати, если сравнивать его с католичеством и тем более с православием, есть нечто близкое исламу: это упор на Божий Закон, в основе своей общий у христиан и мусульман.

В вопросе стратегии у кальвинистов наметились некоторые расхождения. «Ленинист» Бэннон настаивает на скорой революции, которая подавила бы все антихристианские силы в стране. Но его коллеги в команде Трампа «пути Ленина» предпочитают долгий «путь Грамши». Напомню, что в 20-х годах прошлого века, видя, что влияние коммунистической идеологии в СССР остается поверхностным, Грамши заявил о необходимости длительных усилий по овладению институтами культуры (процесс этот начался, но был сорван сталинской контрреволюцией, приспособившей коммунистическую идеологию к интересам становящегося государства). Оппоненты Бэннона указывают на культурных революционеров конца 60-х: посмотрите, говорят они, каких те добились успехов, когда от истерического желания поменять все немедленно, перешли к тактике Грамши (многие, замечу, сознательно: произведения итальянского коммуниста тогда широко читались) — за полвека Америка стала совершенно другой.

В частности, сторонником такой тактики является министр образования Элизабет де Во (миллиардерша, в последние годы на свои средства открывавшая религиозные школы), взявшая себе римский девиз Festina lente, «Поспешай медленно». Новая образовательная политика состоит в том, что финансирование перенаправляется от государственных школ к частным и религиозным; поощряется также домашнее образование, способное уберечь от дурного влияния подростковой «стаи». Школа, говорит де Во, это сегодня Шефела (поле решающих битв в библейском Израиле, место, где встретились Давид и Голиаф). Это поле, где надо вести каждодневный бой с левыми, чтобы вырастить два «здоровых» поколения, способных вернуть Америку в ее изначальное лоно.

Как будет выглядеть страна, если этот, кажущийся сегодня фантастическим, проект осуществится, сказать, конечно, трудно. Некоторое отдаленное представление о нем дает изначальное пуританство, суждения о котором остались, естественно, прямо противоположные, в зависимости от того, исходили они из пуританского лагеря или из лагеря его противников. Люди Возрождения, например, упрекали пуритан в том, что они остаются равнодушными к многоцветности мира, к его певучести. Бен Джонсон в комедии «Варфоломеевская ярмарка» писал о пуританине: «Он верит тем псалмам, что распевает, / Но скука в нем такая, что ломит скулы»^[14]. А Энн Брэдстрит, вероятно, первый по времени поэт на земле Северной Америки, прибывшая туда на корабле «пилигримов», писала, что ее религия приносит ей «радость, без которой она не могла бы прожить и дня».

И ведь нельзя совершенно исключать того, что за инкарнацией идеолога Томаса Кромвеля (1485 — 1540) явится инкарнация знаменитого Оливера Кромвеля (1599 — 1658), кстати, приходящегося Томасу родственником. Окруженного своими «железнобокими».

Святой (в католичестве) Бернард Клервоский в XII веке говорил: чтобы видеть дальше, надо взобраться на плечи великих. Последними из тех, кто писал на темы философии истории и кого принято называть великими, были Арнольд Тойнби и Питирим Сорокин. Оба сошлись в том, что евроамериканская культура-система в своем развитии вступила в цинично-чувственную стадию (чему по-своему способствует и продолжающаяся экспансия технологии), за которой неминуемо должно наступить возрождение религиозности, которое порою будет принимать болезненный и даже жестокий характер. Должна наступить «зима», сковывающая капризы быстротекущих вод, чтобы потом когда-нибудь пришла новая «весна»^[15].

Если этот прогноз оправдается, культуру в более узком смысле литературы и искусства ждут впереди непривычные теснины. Но и то сказать, нынешние широкие возможности идут на пользу главным образом «креативным разрушителям». Так, в частности, в Соединенных Штатах известный музыкальный критик Майкл Конрад сетует на то, что «у нас» «не стало музыки», в фигуральном смысле. Как не стало ее и в буквальном смысле: душою музыки, пишет Конрад, является мелодия, которая в последние десятилетия постепенно уходит из нее — от джаза к рок-н-роллу и далее к хип-хопу и рэпу, где наконец совершенно исчезает; остается один beat. (Напомню от себя, что еще творится сложная музыка, в которой мелодия иногда прорывается, но это сугубо келейное творчество, мало кому знакомое.) «Нет музыки», заключает Конрад, оттого, что «нет истины».

И если действительно наступит для евро-американской цивилизации «зима», наиболее суровой она будет, естественно, там, где восторжествует (если восторжествует) неокальвинизм.

Бэннон, что естественно для католика, озабочен судьбою не только Америки, но и Европы, которой, как он считает (солидарно с Папой Павлом VI), следует духовно опереться на св. Бенедикта (в православии Венедикта) Нурсийского, строгого учителя, которого канонически принято изображать с пучком розог. Заметим, что католичество, каким оно было во времена св. Бенедикта и каким опять на время стало в эпоху Контрреформации, строгостью, даже жестокостью не сильно отличалось от кальвинизма. В последовательном католичестве, как и в кальвинизме, страх перед загробным возмездием сильнее веры в милость Божию^[16].

Другой аспект, где неокальвинизм может сыграть определенную роль, — политический. Приход Трампа с его автократическими замашками встревожил многих политологов, выразивших опасение, что страна в недалекой перспективе может склониться к цезаризму. Сам Трамп на роль цезаря, наверное, не потянет, да и общественное мнение не готово к такому крутому повороту в общественной жизни, но Трамп может «подготовить почву» для кого-то, кто придет за ним. Так и в Риме Гаю Юлию предшествовали Сулла и за ним Помпей, которые психологически проложили ему дорогу.

Вспомнили сказанное одним из отцов-основателей и вторым президентом США Джоном Адамсом: «Помните, демократия никогда не продержится долго. Она расточает себя с течением времени и, наконец, исчерпывает и убивает сама себя. Никогда не было демократии, которая не кончила бы самоубийством»^[17]. Адамс, правда, надеялся, что новорожденная республика станет в этом отношении первым исключением, но ход вещей показывает, что эта надежда может и не осуществиться. Демократические чувства глубоко овнутрены американцами, но в последние годы все чаще прорываются настроения прямо противоположного характера: пока они находят выход в сфере художественного воображения. Один из многочисленных тому примеров находим в фильме К. Нолана «Темный рыцарь» (2008). Герой фильма, недовольный тем, что «в городе командует отребье», говорит: «Когда враги стояли у ворот, римляне отказывались от демократии и назначали себе защитника». Мы знаем, однако, что римляне отказались от демократии, когда никакого «Ганнибала у ворот» не стояло.

Демократию не следует воспринимать автоматически, как наилучшее государственное устройство. Г. П. Федотов писал, что демократия оправдана, когда во главе ее стоят лучшие; и когда существуют условия для выдвижения лучших. А политический лидер, заслуживающий этого имени, нужен для отыскания и творчества, а не просто для «выражения народной воли». Вероятно, невозможно вывести в юридических терминах формулу демократии, годную на все времена, просто надо уметь проходить, как между Сциллой и Харибдой, между авторитаризмом и самоуверенным «вождизмом» с одной стороны, и с другой, популизмом в худшем смысле этого понятия — рабским следованием приземленным вожделениям масс.

Вернемся в Америку: действительно ли она склоняется к авторитаризму? Излюбленные американцами римские аналогии не следует игнорировать, но надо помнить и о том, что Рим, республиканский и императорский, был языческим государством, а Америка выстроена на основаниях христианства, главным образом кальвинизма. А кальвинизм — школа демократии. Жан Кальвин, «национализированный» американцами под именем Джона Кэлвина, в своем протестантизме пошел дальше Лютера, отвергнув любые авторитеты, кроме авторитета Священного Писания. И все земные иерархии презрев — начиная с церковной (место священника у кальвинистов занял проповедник, а им может стать любой член общины, лучше других знающий Священное Писание и обладающий некоторой харизмой)^[18]. Но спроецированное на политическую жизнь, неприятие земных авторитетов заложило основы современной демократии. Эту «линию» продолжает неокальвинизм, который в политическом поле будет «играть» против тенденции к авторитаризму.

А что из этого выйдет, знает только Трехглазый ворон из «Игры престолов».

Операция «Барабанный бой»

Так в игре «World of Warcraft» называется операция, предваряющая военные действия.

Теперь известно, что правые считали Трампа своей последней надеждой и в случае его поражения на выборах не собирались мириться с их результатами. Исподволь они готовились к сопротивлению, которое должно было принять различные формы: от гражданского неповиновения до вооруженного противостояния, для чего явочным порядком создавались отряды «народной милиции» (благо оружия в частных руках предостаточно). На крайний случай есть еще военная секция доминионистов — организация отставных офицеров Blackwater, поддерживающая связи с офицерами, состоящими на действительной службе: хотя в Соединенных Штатах до сих пор не было ни одного пронунсиаменто, это не значит, что их и впредь не может быть.

Неожиданная даже для правых победа Трампа побудила их поменять тактику: теперь они, как это бывает в состязаниях джиу-джитсу, позволили левым нападать первыми. И те не заставили себя ждать.

Вот уже который месяц мейнстримовская пресса, не слишком выбирая выражения, костерит президента, что бы тот ни сказал и ни сделал. Не успокаивается Голливуд: время от времени оттуда доносятся призывы «свергнуть сумасшедшего короля», чего бы то ни стоило. Популярный Джонни Депп даже заявил, что, наверное, пора еще одному актеру убить еще одного президента (намек на Бута, застрелившего Линкольна). Ведущие студии уже готовят «антифашистские» фильмы, ясно, против кого направленные. А сценаристы Д. Бениофф и Д. Уайс, завершив работу над «Игрой престолов», приступили к новому сериалу «Конфедерат», первый сезон которого должен появиться уже в 2018-м. Известно, что это будет альтернативная история — о том, как южане побеждают в Гражданской войне и каким после этого становится мир. Драконов в сериале не будет, но будут в изобилии ку-клукс-клановцы, а это, «как известно», друзья Трампа.

Левые стали вдруг настойчиво вызывать духов Конфедерации времен Гражданской войны, как воплощение всего, что им глубоко антипатично, дабы лишний раз покарать их; как будто домашний старый спор уже не «взвешен судьбою». Еще в недавние времена взвешенный подход к этой болезненной теме был характерен даже для Голливуда, взять хотя бы эпический фильм Р. Максвелла «Геттисберг» (1993), в телевизионном варианте разбитый на четыре серии^[19]. Симпатии авторов поделены почти поровну между двумя сторонами; чуть-чуть более они симпатизируют синим (северянам). Но самым привлекательным героем здесь выглядит главнокомандующий южан Роберт Ли, названный (голосом от авторов) «самым любимым генералом в американской истории». А один из приближенных к нему офицеров говорит, что «если мы и произошли от обезьян, то это никак не может относиться к генералу Ли».

Особенно раздражает левых присутствие памятников, поставленных в честь воинов-конфедератов. Их в стране без малого тысяча, причем не только на Юге, но и на Севере. Более других бесят левых памятники генералу Ли: в их представлении это был жестокий рабовладелец, паче того, садист, собственноручно пытавший своих рабов. История знает другого Ли: он отпустил на волю всех своих рабов еще до того, как соответствующий декрет вышел в Вашингтоне. И он был противником сецессии Юга. Отчего Линкольн попервоначалу даже предложил ему возглавить армию северян. Но Ли не хотел идти против своей родной Виргинии и стал на ее сторону. Этого Ли Уинстон Черчилль назвал одним из благороднейших американцев, когда-либо живших, и одним из величайших полководцев в истории.

А солдаты генерала Ли в подавляющем большинстве рабов не имели и воевали не за сохранение рабства, а за привычный им уклад жизни. И еще за демократию в границах штатов, а это, вероятно, более аутентичный вариант демократии сравнительно с тем, как ее понимали в Вашингтоне. Потому что демократия тем более совершенна или, точнее, тем менее несовершенна, чем меньше ареал, ею охваченный (ср. доводы Солженицына в пользу «демократии малых пространств»).

Но конфедераты — не единственные мишени для антифа (антифашистов), как называют себя штурмовые отряды левых; правые считают их разновидностью хунвейбинов. Надругательствам подверглись памятники самим отцам-основателям, Вашингтону и Джефферсону, которые тоже были рабовладельцами; хотя они-то и наметили пути поэтапного освобождения рабов. Угроза нависла над памятниками лицам, никак не связанным с рабовладением, — Бенджамину Франклину, генералу Лафайету (этот и вовсе француз, после Войны за независимость уплывший к себе на родину), вообще, похоже, как сказал бы Фигаро у Бомарше, «всем лицам, имеющим к чему-либо какое-либо отношение». Вероятно, сама идея памятника злит левых. Их Америка потекла, а памятник символизирует собою нечто устойчивое, «вечное», чему-то поучающее, к чему-то зовущее.

Барабанный бой зовет левых не ограничиваться памятниками, но вымещать ярость на живых людях. Первое массовое столкновение произошло в Шарлоттсвиле вокруг предназначенного к сносу памятника генералу Ли. Среди защитников его оказались ку-клукс-клановцы и фашизоиды (настоящие), а застрельщиками с другой стороны стали антифа, облаченные в костюмы ниндзя. Разница здесь в том, что правые ку-клукс-клановцев и фашизоидов за своих не признают, а левые всячески антифа поддерживают и поощряют.

А в Лас-Вегасе уже пролилась первая кровь. Некоторые детали этой бойни остаются непроясненными, но ФБР утверждает, что виновником ее был антифа. Это тем более правдоподобно, что жертвами своими он выбрал людей, собравшихся на концерт музыки кантри, а они в основном люди консервативных взглядов. Если начинающаяся в стране гражданская война не обойдется без крови, то вот он уже есть — ее первый акт.

Похоже, что сбываются худшие предсказания: будет большая кровь. И левые прольют ее первыми.

Левая пресса постаралась уйти от «невыгодного» для нее эпизода в сторону привычного вопроса о (не)допустимости свободной продажи оружия. Правые отвечали, что традиция вооруженного народа — одна из основных американских традиций, ибо только так, с оружием в руках, слабые могут противостоять сильным. И привели для примера голливудский секс-скандал, опять же «невыгодный» левым: как может хрупкая женщина противостоять стокилограммовому сатиру, если у нее нет с собою оружия? На это, правда, можно заметить, что ни одна из тех хрупких женщин, которые имеются в виду, не попыталась воспроизвести поступок Глории Тоска — видимо, представления о женской чести у переступающих порог «фабрики грез» иные; и частью вооруженного народа они себя не ощущают.

Уроки Фукидида

Как события, происходящие в Соединенных Штатах, отзовутся в остальном мире, в частности — что, естественно, должно нас волновать более всего — в России?

Здесь, собственно, надо различать два аспекта. Один из них — внешнеполитический. Приход к власти Трампа был многообещающим: новая команда во главе с Бэнноном наметила радикальный пересмотр взглядов в этой области. Поскольку возвращение Трампа к изначально заявленным позициям вполне возможно (более того, оно мне представляется неизбежным — если не у самого Трампа, то у тех, кто придет за ним), стоит задержаться на том, в чем этот пересмотр заключается.

Все последние десятилетия внешнюю политику Соединенных Штатов определяли неоконсерваторы. Основные принципы ее они выводили из самого Платона (одна из книг неоконсерватора Дэвида Грэсса так и называлась: «From Plato to NATO»). Платон проповедовал морализм, как он его понимал, — равно во внутренней политике и внешней. Со своим пониманием морализма по тому же пути пошли и неоконсерваторы; внутри страны их морализм, опять-таки в их специфическом понимании, остался чисто декларативным, ибо остановить моральное разложение нации они не смогли, и поэтому свою энергию они обратили вовне.

Жители античного Тарента говорили: «Мы одни живем по-настоящему, а все другие лишь учатся». Неоконсерваторы вознамерились всех других научить «жить по-настоящему», что в иных случаях не могло обойтись без употребления воинской силы. Но состояние «под ружьем» имело обратный, благотворный, с их точки зрения, эффект, ибо духовно мобилизовало американский народ. Неожиданное окончание холодной войны застало их врасплох. С одной стороны, они не могли не испытать чувство глубокого удовлетворения, поскольку смотрелись победителями, но с другой, исчезновение главного противника должно было расслабить нацию, которую ничто уже не удерживало от скатывания по наклонной плоскости. Как писал один из ведущих неоконсерваторов, с окончанием холодной войны американский народ «потерял душу».

Последнее руководство СССР великодушно уступило американцам все, что можно было уступить (и кое-что из того, что уступать не следовало). А руководство новой России стало искать дружбы с ними, готовое едва ли не на вассальное положение. Неоконсерваторы крепко задумались. И в конце концов решили, что нужнее им иметь противника, чем очередного вассала. А на роль противника тогда годилась только Россия. И стали тогда американцы Россию то и дело подкусывать, отталкивать, теснить, вставлять палки в колеса, в иных случаях давать острастку и недвусмысленно угрожать (бомбардировки Югославии). И пришлось новой России влезать в громадные сапоги СССР, чтобы противостоять получившему большую фору «партнеру».

Странница Прямовзора, как назвал ее Карамзин, на сей раз твердо указывает на американцев: это они виноваты в том, что наши страны вернулись в состояние холодной войны, на грани горячей^[20].

Обратимся к концепции Бэннона. Платону он противопоставил другого афинянина, Фукидида, который считается провозвестником Realpolitik. Брать уроки у Фукидида советует и упоминавшийся выше Дециус. В своей известной «Истории Пелопонесской войны» Фукидид трезво оценивал как силы сторон, так и их нравственный потенциал. Будучи горячим сторонником Перикла, он в то же время высоко оценивал некоторые качества спартанцев, что на поле боя, что в мирной жизни. А своих сограждан упрекал в распущенности и цинизме: в Афинах, писал он, «душевная простота и добросердечие — качества, наиболее свойственные благородной натуре, — исчезли, став предметом насмешки»^[21]. Известно, чем кончилась Пелопонесская война — поражением афинян.

Как и Фукидида, Бэннона отличает трезвость. Осаживая неоконсерваторов, он не предлагает вернуться к изоляционизму, что в нынешнее время уже невозможно. Но надо видеть, говорит Бэннон, кто для нас реальный соперник — это Китай: с его «конфуцианским меркантилизмом» он является для нас также и идейным противником. И надо видеть, кто реальный враг, с которым сговориться будет невозможно, — это мир ислама. Что касается России, где тон начинает задавать «здоровый традиционализм», то это не соперник и не враг, а скорее союзник — как минимум в борьбе с миром ислама (насколько я знаю, такое отношение к нашей стране разделяют многие консерваторы).

В ближайшие десять лет, предсказывает Бэннон, в Южно-Китайском море начнется большая война. А война с миром ислама или, что для него то же самое, «исламофашизмом», которая уже давно идет, продолжится еще в следующие сто лет.

Бэннона беспокоит судьба не только Соединенных Штатов (где экспансия ислама пока ощущается слабее, чем в Европе), но и всей евро-американской цивилизации, что, как я уже заметил, естественно для католика. Мир ислама грозит ей гибелью, предотвратить которую может только новый Крестовый поход. У Бэннона есть в Соединенных Штатах бронзовый со-умышленник — конная статуя короля Людовика IX Святого, возглавившего восьмой (последний, по некоторому счету) Крестовый поход, поставленная в городе, названном именем короля — Сент-Луис (английское прочтение французского Saint-Louis; город был основан французами в те далекие времена, когда им принадлежали все земли по обе стороны Миссисипи, но памятник поставлен американцами уже в начале XX века). Вандалы пока не подступались к памятнику, и среди жителей города есть такие, кто верит, что прикоснувшегося к нему постигнет судьба Дон Жуана, прикоснувшегося к памятнику Командора.

Похоже, что представление мусульман о времени как «сжатом», позволяющем легко перебрасывать мостики, скажем, из XI века в XXI, «заражает» также и их противников. Бэннон говорит о необходимости возобновления восьмого Крестового похода, прерванного гибелью Людовика IX (можно представить, что Брейвик, услышав об этом в своем заточении, задохнулся от удовольствия), скорбит о гибели тамплиеров, как будто она случилась вчера.

Вопрос о Крестовых походах в их историческом аспекте актуален в плане самоидентификации Европы. В последние десятилетия утвердился взгляд, что европейцы должны стыдиться Крестовых походов. Там, действительно, было чего стыдиться — впрочем, не более, чем мусульманам, ранее захватившим Святую землю, — но было и чем гордиться: примеры сочетания воинского героизма с христианским благочестием оставлены на все времена (недаром крестоносцы воспеты даже русскими поэтами и композиторами, хотя русских участников среди них были единицы).

Но что мог бы значить Крестовый поход сегодня? Святая земля принадлежит тем, кому она должна принадлежать. Нуждаются в защите христиане Ближнего Востока (их осталось около пятнадцати миллионов, а еще в XIV веке христиан здесь было больше, чем в Европе), равно как и христианские святыни, расположенные там же, но это вопрос сложный, лишь в последнюю очередь решаемый военной силой. Сегодня впору говорить о Крестовой обороне — при том не только и даже не столько в стороне Ближнего Востока, сколько в землях традиционного христианства.

Удивительно: в Соединенных Штатах, как и в Европе, есть еще ученые, хорошо знакомые с исламом, но к ним мало кто прислушивается. Прекраснодушные из числа либералов убеждены, что ислам — религия мира и что пришлые мусульмане вполне могут быть ассимилированы в западных странах, это только вопрос времени. Другие, такие, как Бэннон, считают, что все мусульмане — это или террористы, или им сочувствующие. И «добрые», и «злые» толкователи не отличают традиционный ислам от ваххабизма, этой зловещей секты, распространяющейся с пугающей скоростью.

Но и ваххабизм неправильно называть «исламофашизмом», как это делает тот же Бэннон. Здесь мы видим опять-таки неоправданное расширение термина «фашизм». Ваххабизм — извращение ислама, но это извращение ислама и питается он из авраамического корня, общего у ислама с христианством. Фашиста ждет после смерти «Остров мертвых», каким его изобразил Беклин на своей знаменитой картине — бездвижная жуть, пугающая гораздо больше, чем традиционные изображения ада с разжигающими огонь чертями (недаром эта картина постоянно висела в кабинете Гитлера^[22]; можно представить себе психологию человека, у которого она всегда перед глазами). А ваххабита, как и традиционного мусульманина, после смерти зовет рай, «сады джаннат» с тяжелыми от сладких плодов деревьями и пленительными гуриями (это упрощенное представление для немудрящих; в исламе есть и более тонкие представления о рае); но, в отличие от традиционного мусульманина, он убежден: чтобы попасть туда, надо «всего лишь» устроить на земле ад для верующих инако.

Надо знать врага, чтобы быть в состоянии осилить его. А ваххабизм, равно враждебный христианскому (хотя бы условно) миру и миру традиционного ислама, — в некотором смысле полезный враг, ибо взывает к состязательности. В поле, на котором все в конечном счете решается, — поле духовной брани.

Возвращаясь к внешней политике Соединенных Штатов: в ожидании «Фукидида» возможны еще у этого гиганта какие-то опасные шарахания, но в общем рискну предположить, что в ближайшие годы роль этой страны на международной арене станет скромнее. Не может проводить сколько-нибудь последовательную внешнюю политику, не может даже уделять ей достаточно внимания «царство, разделившееся само в себе». А вот внутриамериканские дела и особенно религиозно-культурный их аспект будут иметь широчайший отзвук в остальном мире и трудновообразимые последствия.