ШКАТУЛКА СЕКРЕТОВ

ШКАТУЛКА СЕКРЕТОВ

Алексей Иванов. Тобол: много званых. М., «АСТ; Редакция Елены Шубиной», 2017, 704 стр.

Алексей Иванов, Юлия Зайцева. Дебри. М., «АСТ; Редакция Елены Шубиной», 2017, 448 стр.

Существует тип художественного высказывания, который меняет смысл в зависимости от того, в каком контексте его рассматривают. То есть, разумеется, большинство художественных высказываний таковы; но далеко не всегда игра смыслов предусмотрена и просчитана автором. Тем более нечасто удается встретить произведение, сменяющее несколько личин в зависимости от ракурса, и тем более нечасто точки зрения на произведение заботливо размечены самим автором.

Первая часть дилогии «Тобол» — «Много званых». Вторая часть — «Мало избранных» — на подходе. Необходимость второй части следует не только из заголовка, но прежде всего из сюжетного построения романа. Каждая из многочисленных линий первой книги оборвана в остром развитии конфликта. Вроде бы перспектива очевидна — половина дилогии, ждем вторую книгу… Сюрприз заключается в том, что книг не две, а три.

Третья книга — не третий том цикла, а изданный отдельно сборник исторических справок, карт, биографических данных — принадлежит совместному авторству Алексея Иванова и Юлии Зайцевой. Есть некоторая несправедливость в том, что читатель, приобретший «Тобол: много званых» без подготовки, просто с прилавка, никак не будет предупрежден о существовании «Дебрей». Ведь исторические материалы меняют взгляд на «Тобол» радикально.

Казалось бы, с чего? Алексей Иванов — автор, не имеющий соперников на поле исторического романа. Практически не осмысленная художественной литературой тема продвижения русских на Восток разрабатывается им последовательно и профессионально. Тем не менее «Тобол» заявлен автором вовсе не как чисто исторический роман! Автор обозначает его жанр как «пеплум». Этот термин чаще используется для фильмов или сериалов и обозначает нечто на историческую тему (обычно библейскую или античную), с размахом и без претензий на особенную достоверность. «Бен Гур» или «Троя», а то и вовсе «Триста спартанцев». Экшн, эпик, элементы фэнтези. И эту заявку автор реализует вполне. На страницах «Тобола» летают дымные боги, ходит по городу деревянный Иисус, пьет кровь маленький идол и заклинает медведя-оборотня идол большой. «А, фантастика», — с чистой совестью успокаивается неискушенный читатель и начинает с той же степенью приятия читать о невероятных делах святителя Филофея и архитектона Ремезова; о сложных интригах князя Гагарина и почти шпионских изысканиях Табберта фон Страленберга. «Ишь, как накручено», — одобрительно отзывается про себя все тот же неискушенный читатель, имея в виду полет авторской фантазии. А что, сеттинг не истасканный, сочиняй — не хочу.

И тем сильнее удивление того, кто все-таки открывает «Дебри». Роман оказывается все-таки историческим. И, пожалуй, даже более историческим, более реалистическим, чем иные тома, написанные абсолютно серьезным тоном, без всяких там говорящих икон, кикимор и мистических близнецов. Документально подтверждены практически все основные события романа — от стрелы, ранившей святителя Филофея, до пожара в ремезовском доме. Автор наполняет сухие оболочки фактов реконструкциями живых мотивов, отношений и коллизий. Добавляет к героям, о которых остались свидетельства, героев, неизбежно так или иначе существовавших, обычно играющих роль в массовке. Кто стал бы писать о судьбах проданных холопок, русских или остячек? Кто перечислит по именам всех закованных в кандалы раскольников? Жуликоватых служилых и солдат-пьяниц? Но после того, как больше половины персонажей романа оказались не выдуманными для пущего драматизма фигурами, а живыми людьми, к оставшимся все равно приглядываешься с подозрением. А вдруг.

Поскольку Алексей Иванов — писатель профессиональный (не такое уж частое явление в наших краях), нельзя предполагать, что эффект мерцания, внезапного опредмечивания того, что только что казалось иллюзией, — сложился нечаянно. «Сказка, где витязи билися» выглядывает оскалом из-под прорубленного шлема, невнятные буквицы указывают на нетленное кладбище в вечной мерзлоте. Намеренная интерференция фантазии и факта выявляет ту двойственность истории как жанра, которая обычно не осознается, не вычленяется читателем.

Но и это не все. Еще один, пожалуй, даже более тревожный (и важный) ракурс рассказываемой истории задает первая глава романа. В ней нет ни Сибири, ни сибиряков. Эта глава вводит граничные правила, по которым происходит действие. Глава (и весь роман) начинается со слов «Пьяный Петр…» Власть и стратегия развития, системное единство державы, которые символизирует, а в личности Петра I — реально представляет собой сюзерен, — конструктивны, но обессилены инерцией огромной страны. На фоне большинства персоналий отечественной монархии, конечно, и это немало. Однако перспектива выглядит предельно пессимистичной. Монарх сознает, насколько титанические задачи он перед собой поставил и насколько ненадежны имеющиеся у него для этих задач инструменты. Вместо квалифицированных помощников — дремучее население, нелояльные пленники и лживые, вороватые царедворцы. Люди, которые могли бы разделить его строительный азарт, — где-то есть, но как их отыскать, как не обмануться, доверив критически важное дело очередному ворюге? Тем более что прецедентов хватает. Напротив царя качается на виселице разлагающееся, демонстративно безымянное тело. Тело мертво, но для Петра в нем есть что-то живое и враждебное, сильное настолько, что царь выглядит и чувствует себя проигравшим. И даже собственное тело настойчиво напоминает о том, что не все удастся. Петр пьян не из удали. Просто нет другой анестезии.

Ощущение безнадежности, сбои действующих механизмов управления — вот что оказывается рамкой для событий, происходящих в дальней глубине Империи. Усилия героев встроиться в систему, честно или бесчестно создать там себе место под солнцем — заранее обесценены зыбкостью власти. Да черт его знает, что там прикажут завтра. Будет ли благодарность за выполненную работу, и будет ли кара за работу невыполненную. Пожалуй, именно этот мотив провоцирует нас на сочувствие героям и ощущение сродства с ними — поскольку история имеет тенденцию повторяться.

Казалось бы, где Петр и где Тобольск, географический якорь текста. Но Тобольск ничуть не самодостаточен. Сквозь него, как в прорву, текут реки обозов — пушная дань с русских охотников и инородцев, караваны из Средней Азии и Китая. Навстречу же двигаются люди — ссыльные, каторжники, переселенцы, воинские отряды, везет себя на сотне телег с добром и роскошью губернатор Сибирский. Все эти потоки регулируются, а частично и направляются личной монаршьей волей. Все знают — город можно не только создать по приказу, город может быть умерщвлен, как была убита совсем недавно процветавшая Мангазея.

Основное течение романа начинается с двух нерядовых прибытий. В Тобольск приходит — «по этапу», как сказали бы позднее, — большая группа шведских пленных: солдат, офицеров и сопровождающих их женщин. По расчетам Петра, эти образованные и трудолюбивые люди, обустраивая собственную жизнь, неизбежно послужат развитию Тобольска. Главный расчет шведов — выжить. И, может быть, вернуться домой. Но как минимум один из пленников не ленится делать по дороге записи и зарисовки с натуры^[1].

Второе прибытие — многолюдный обоз губернатора Сибирского. Тобольчане встречают князя Гагарина, как не всякого царя, и кто знает, какие мысли закрадываются в голову того, кого народ несет на руках прямо в карете от речной пристани в гору, к нарядному губернаторскому дому? Впрочем, дом он тут же велит снести. Старомоден. Слишком русский. Выстроите новый.

Круги от падения двух таких крупных валунов по водам идут немаленькие. Изменяются планы строительств в городе, вплоть до решений о коррекции течения реки. Изменяется вся цепочка налогообложения пушных и товарных обозов, изменяются права, данные иноверцам для проживания и торговли, изменяется финансирование Церкви. У монахов, посланных — тем же Петром — крестить язычников в их лесных селениях, появляется реальная возможность этим наконец заняться. Ведь это тоже люди и деньги: дорожные припасы; подарки новокрещенам, плавсредства, охрана.

И здесь настает время сказать о ключевой силе «Тобола», особенно важной для осмысления истории Сибири. Иванову удается сломать шаблон, задаваемый школьной версией заселения пространств за Уралом. Согласно популярному, к сожалению, стереотипу, до появления русских во всей Сибири стояло два-три чума двух-трех совершенно диких народцев и бродил неясно откуда взявшийся хан Кучум. Алексей Иванов показывает принципиально иную картину. При действительно невысокой плотности населения Сибирь пронизана интересами и присутствием самых разных цивилизационных сил. Тут и сложные родоплеменные союзы языческих народов; и татарские слободы, близкие к превращению в отдельные поселения; и бухарцы — с деньгами в одной руке и знаменем ислама в другой; и переселенцы из неспокойных южных земель, граничащих с жадной динамичной государственностью Китая. И даже русские — не всегда люди государства. Целые деревни, а то и группы поселений прячутся в бесконечной Сибири от налогов, переписей и никоновых новин. И именно сложность уже сложившегося общества делает гораздо более интересным процесс обрусения Сибири, чем простое «заехали и стали жить», задает трудный, запутанный, чрезвычайно конфликтогенный фон любым действиям героев. Возможно, на сегодня Алексей Иванов — единственный писатель, кому удается так ярко передать гетерогенность реального социального устройства — даже если не ограничиваться рамками исторической прозы.

Тем не менее хочу обратить внимание на сходство книги с другим «пеплумом» — «Песнью льда и огня» Джорджа Мартина, послужившей основой суперпопулярного сериала «Игра престолов». Здесь трудно найти героя, к которому было бы применимо школьное определение «положительный». Даже самые симпатичные из них рано или поздно совершают нечто вполне допустимое там и тогда (в виде самозащиты, дружеской услуги, любовного дара или воинского долга), но мало приемлемое для нашего современника (в чем, пожалуй, историзма больше, нежели в любой фактографии). Едва ли два-три персонажа из всех не совершили за первую половину дилогии убийства, что говорить о избиениях, изнасилованиях, доносах, издевательствах, воровстве, рабовладении… Ткань жизни, что поделаешь. Автор стоял перед выбором между вероятностью читательской эмпатии и исторической достоверностью характеров — и выбрал второе.

«Тобол» вовсе не является приятным чтением на ночь, да задачи себе такой не ставит. Картины, живописуемые им, отнюдь не благостны — хотя в кадре и крестят, и усердно строят храмы. И само название второго тома — «Мало избранных» — дает немного оснований для оптимизма по поводу большинства званых. Разве то, что Сибирь и вся Россия все-таки живы и едины, а значит, усилия и жизни этих людей были не напрасны.

Анна МИХЕЕВА

Новосибирск