ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ
Труды и дни Василия Юрьевича Куролесова
(Коваль, Лекманов, Лейбов и Бернштейн)
<…>
— А затем, что наши книжки
Не хотят читать мальчишки!
<…>
А ты говоришь в золотушном этом детсаде
О Дантовом аде,
О потерянном рае…
Тимур Кибиров, из книги «См. выше»
Был я тут, ушедшей осенью, на камерном, почти домашнем вечере знаменитого поэта Кибирова. Тимур Юрьевич прочитал вслух, почти целиком, свою предпоследнюю и, кстати сказать, замечательно-грустную книгу «См. выше». В перерыве вышли на улицу, достали адское зелье (табак, табак), задымили. Печально-обыденно обменялись репликами о работе и добыче хлеба насущного. «А я, — говорю, — теперь еще и на радио тружусь, стихи читаю, про книжки рассказываю. Просветительствую, в общем». «Просветительство? Это хорошо. Это очень хорошо, — сказал Кибиров раздумчиво. — Это, может, самое лучшее, что стоило бы сегодня делать». Я, помню, приободрился, потому что думал и думаю так же, хотя в качестве своего просветительства уверен далеко не вполне.
Но вот, взяв в руки книжку, о которой пойдет речь, повеселел всерьез.
«Юрий Коваль. Три повести о Васе Куролесове с комментариями Олега Лекманова, Романа Лейбова, Ильи Бернштейна», а именно так — судя по надписи на обложке — называется книга, попавшая в объятия нашей колонки (ну, конечно, на титуле все построже и попривычнее: крупная фамилия автора, перечисление всех трех его повестей, а уже ниже — петитом — те самые трое, что по центру обложки набраны как стихи:
с комментариями
Олега Лекманова,
Романа Лейбова,
Ильи Бернштейна.
Судя по издательской аннотации, эта книга, входящая в проект «Руслит. Литературные памятники XX века», деликатно, но уверенно отсылает нас к деятельности, коротко обозначенной в предыдущем абзаце. Цитирую:
«Трилогия о Куролесове — прежде всего памятник русской литературы XX века и блестящее описание московского и подмосковного быта 1960 — 1980-х годов. Реалии жизни героев книги не очень понятны современному подростку, поэтому книгу прокомментировали известные ученые, два профессора русской филологии — Олег Лекманов (НИУ ВШЭ, автор биографий Осипа Мандельштама, Сергея Есенина, многочисленных исследований по истории русской литературы) и Роман Лейбов из университета г. Тарту (Эстония), главный редактор гуманитарного сайта „Ruthenia”».
Аннотацию, вероятно, писал третий из комментаторов, о котором для несведущего читателя тут ничего не сказано, а жаль, ибо Илья Бернштейн — в книжном мире человек более чем легендарный, воскреситель книг и имен, — достаточно вспомнить его работу в издательстве «Теревинф», затем — издательские проекты в «Самокате» (о сериях новой русской классики «Родная речь» и «военной» «Как это было» мы в свое время писали)[1].
С другой стороны, я заметил, что те, кто покупает по интернету или в магазинах книги, подготовленные Ильей, уже достаточно осведомлены о его издательских проектах и часто являются их горячими поклонниками. Словом, среди читателей-гурманов его имя понемногу даже становится нарицательным.
Та серия, в которой вышла детективная (комментаторы справедливо берут это слово в кавычки, подчеркивая внежанровый статус ковалиной эпопеи) трилогия, писавшаяся Ковалем около двадцати лет, называется «Руслит. Литературные памятники XX века»[2]. За ней уже несколько знаковых книжных изданий — от «Республики ШКИД» Григория Белых и Л. Пантелеева до знаменитых повестей Льва Кассиля (комментатором там был как раз Олег Лекманов).
«В мою задачу, — говорил Илья Бернштейн в апрельском интервью прошлого года, — входит не просто познакомить читателя с первым изданием, казалось бы, известного произведения Льва Кассиля (Кондуит. Швамбрания — П. К.), а с помощью комментариев, с помощью исторической статьи рассказать о времени, которое описывается в книге, о людях того времени. В книжных магазинах можно найти самые разные издания „Республики ШКИД” в разных ценовых категориях. Но мою книгу, надеюсь, читатель купит ради комментариев и затекстовой статьи. Тут это чуть ли не самое важное».
На вопросы о появлении, таким образом, особого жанра — «комментированной книги» — и принципах отбора ответствовал не менее четко.
«…Это перенос традиции научного издания литературных памятников на литературу, созданную сравнительно недавно, но тоже принадлежащую другому времени. Комментарии, которыми я снабжаю свои книги, совсем не академические. Но ни один литературовед при чтении их не должен поморщиться — во всяком случае, такую я ставлю себе задачу. <…> Основной критерий — это художественность. Я считаю, что мне следует переиздавать только те тексты, которые что-то меняют в составе русской прозы или поэзии. А это, в первую очередь, произведения, в которых главное не фабула, не персонажи, а то, как там составлены слова. Для меня „как” важнее, чем „что”»[3].
Комментарий в «Трех повестях…» занимает почти половину книги, ну, чуть меньше — 100 страниц из 280-ти. И хотя в «Предуведомлении к комментарию» (есть, есть тут и такой, «промежуточный» текст — Веры Семёновой, Олега Лекманова и Михаила Свердлова под названием «А книжка-то какая длинная получилась!») меня предупреждают, что авторы тех самых ста страниц вполне отдают себе отчет, «что некоторым читателям с избытком хватит самих повестей», я еле утерпел, дочитывая про читанных-перечитанных похищенных монахов[4], поставленных здесь нумером третьим (хронологически-то порядок должен быть другим, но Лекманов, Лейбов и Бернштейн и тут объяснили свою позицию), стремясь поскорее разузнать, что и как тут комментировалось.
Ну, конечно, у этих троих получилась великолепная «энциклопедия советской жизни и культуры», пир филологии[5] и блестящий личный литературный праздник, частью которого стало любовное поминовение удивительного писателя. Ведь множество прототипов, типов и топонимов, преобразившись, перекочевало в его воздушную прозу из его биографии. Начиная с папы, работника УГРО, и кончая Тетеринскими банями (с объемом комментария, посвященного «банному» сюжету, густо «засвеченному» в «Пяти похищенных монахах», тут могут соперничать только пространные и очень смешные выдержки из «Сборника задач по уголовному кодексу» для курсов в Высшей школе МВД, составленного в начале 1970-х Иосифом Ковалем).
Диафильм, фильм и мультфильм, поставленные в разное время по тем или иным частям трилогии о Васе Куролесове тут тоже не забыты, с соответствующими кадрами и портретами артистов. Как и обильное использование тех или иных первоначальных рукописных фрагментов.
А посвятили свою работу наши составители комментария памяти старшего брата писателя — Бориса Иосифовича Коваля (05.07.1930 — 04.06.2016), которого не стало в те дни, когда они, судя по всему, завершали свой труд. В «Предуведомлении к комментарию» есть даже историческая теперь фотография, где на кухне напротив брата Ю. К. сидит Олег Лекманов, а между ними — коробочка шоколадных конфет…
Ну а сам Борис Коваль — это, конечно же, — Крендель, тот самый, из «Пяти похищенных монахов», ищущий своих украденных голубей[6]. Старший брат немногословного Юрки, у которого на все случаи жизни припасено коронное присловье «ЕЩЕ БЫ».
С ностальгическим изумлением разглядывал я иные фотографии, размещенные справа от тех или иных комментариев, — будь то самодельный нож с пластмассовой наборной ручкой или какая ушедшая в прошлое техническая деталь бытового прибора.
«…Что-то захрустело в телевизоре… из него, как из посылки, высыпались какие-то стеклянные орехи. Современным читателям, видимо, уже следует объяснить, что имеются в виду радиолампы — электронная „начинка” тогдашних телевизоров».
И рядом — фотки.
Один раз, помню, меня даже охватил страх: ох, память слабеет. А ведь были же в Москве, были заведения под названием «Бутербродная»! Как я мог забыть…
А один раз — и того пуще.
«...трубу, на которой написано было — „1959”, чтоб в будущем люди не мучились, размышляя, в какую эпоху возведено это сооружение. Традиция, над которой потешается здесь К., — „встраивать” в кладку ничем не примечательных краснокирпичных труб всевозможные надписи (в первую очередь — дату постройки) кирпичами другого цвета — возникла в России еще в самом начале XX в. В Костер-7 (первая, журнальная публикация — П. К.) еще более иронично: „...в какую эпоху было возведено это достойное сооружение”».
Рядом — фото подобной трубы, с плохо видимой датой. И под снимком написано: «Москва. Труба котельной между Измайловским шоссе и Щербаковской улицей. Фотограф А. Самойлик».
И тут я подумал: а не под этой ли самой трубой мы с корешами-одноклассниками по нашей школе-восьмилетке под номером 454 (ныне не существующей), братьями Андрюхой Циплаковым и Геркой Микалиным, — решали некоторые вопросы современного нам бытия в году так 1974-м? Жили-то мы аккурат на Щербаковке, рядом с тем самым Измайловским шоссе, и трубу я эту отлично помню. А потом метрошные пятаки ходили подкладывать на рельсы — на Электрозаводскую… О, Боже!
Что же до чистого просветительства, то вот и узнал наконец, откуда пошло выражение «деньги не пахнут». Оказывается, виноваты император Веспасиан и его сын, будущий император Тит. Налог на общественные уборные. Очень мило, что комментарий начинается словами «как известно». Нет, не помнил я.
Зато одеколон «Шипр» еще помню. И опасную бритву тоже.
Очень трогательно, что комментаторы нередко присутствуют в своих текстах «живьем», вот как я сейчас. Прочитают в «Приключениях Васи Куролесова» про бабу Симку, которая несла, «прошу заметить», пишет Коваль, сумку с бутылкой постного масла, и радостно откликаются: «А мы просим заметить связь с романом „Мастер и Маргарита”…» Или заглянут в бильярдную.
«…Стыдно играть против такого млекопитающего настоящим кием. Дайте мне половую щетку. Насчет щетки судить не будем, а вот игру одной „тещей” (специальной палкой с подставкой под кий на конце — ее применяют, когда иначе до шара не достать) комментаторы видели своими глазами. Правда, играл ею маркёр — бильярдный профессионал».
Курсивные выделения в текстах комментариев — мои.
О том, что название серии отсылает сведущего читателя к знаменитому семидесятилетнему академическому проекту, Илья Бернштейн оговаривается еще до всего. И оговаривается так, что — да, не возразишь[7].
И думаю, он понимает, что все эти штудии — своего рода литература в литературе.
Конечно, нечто подобное существует издавна. Взять хотя бы знаменитый комментарий Набокова к «Евгению Онегину». Чем бы Владимир Владимирович ни руководствовался, вводя в него гигантское количество нужных сведений (ну и не вполне все-таки нужных, почитайте хотя бы статью Чуковского «Онегин на чужбине»), его комментарий тоже стал своего рода авторской энциклопедией «по случаю».
Или — уже в наше время: комментарии Владимира и Ольги Новиковых к четырехтомному Высоцкому с одной стороны, и — уже совсем похожие на труд Лекманова, Лейбова и Бернштейна — комментарии литературоведа Павла Фокина к тому же самому барду, только в «народном», 11-томном исполнении (питерская «Амфора») 2012 года. Тут же и труды А. Е. Крылова и А. В. Кулагина («Высоцкий как энциклопедия советской жизни. Комментарий к песням поэта», М., 2010)…
Но проект «Руслит. Литературные памятники XX века» — случай особый. И Коваль — особый. Думаю, читатель этой колонки поймет, отчего я соединил имена комментаторов с именем главного героя/автора — в подзаголовке.
Что же до отчества Василия Куролесова,
который за двадцать лет существования
ковалиной эпопеи вырос из юноши-тракториста
в ответственного мужчину общественного
сознания, — то я, руководствуясь тем,
что отчество его в некоторых частях
трилогии «плавает» (у комментаторов
есть на эту тему свой пассаж), — сделал
его, уж извините, ближним, если не сказать,
совсем ближним родственником самого
Юрия Иосифовича. А кто же его «родил»,
интересно, как не Коваль?!
1 Среди интервью Ильи Бернштейна выделю его беседы с писательницей и критиком Мариной Аромштам для интернет-проекта «Папмамбук» <http://www.papmambook.ru> — в 2013 и прошлом году.
2 Первый копирайт, издательский: ИП (индивидуальный предприниматель), т. е. сам И. Э. Бернштейн, но есть и титульная марка: «Издательский проект „А и Б”».
3 Илья Бернштейн: «В мою задачу входит рассказать о времени» <http://www.papmambook.ru/articles/2048>.
4 Кто еще вдруг не читал, граждане, так монахи — это голуби, а совсем не то, что вы подумали.
5 «Посидев» на нем с краю, я вдруг радостно вспомнил, что о видимых и невидимых «поклонах» этой ковалиной прозы — Гоголю, Булгакову, Бабелю, Хармсу, Милну и Шарлю Перро мы охотно судачили с друзьями в годы моего студенчества. Помню, что так же горячо обсуждали и шукшинскую сказку «про Ивана-дурака, как он ходил за тридевять земель набираться ума-разума» — «До третьих петухов» то есть. Ну и стругацкий «Понедельник…», само собой.
6 Вестимо, что первая же цветная вкладка в комментаторском разделе посвящена голубям. Монах тут числится под цифрой «3», ему предшествуют дикая горлица и космач.
7 Вот одно из объяснений: «…чтобы максимально расширить круг наших читателей, постараемся „разъяснять” тексты, дополнять их важными для понимания текста сведениями в менее „академической” манере — со множеством иллюстраций, интересных „контекстных” историй, привлекая для этого специалистов из смежных (иногда и не очень) с литературоведением областей. При этом в своей комментаторской работе мы будем опираться только на подлинные архивные материалы, мемуары и письма современников».
Обратите
внимание на закавыченные слова. Тут,
кажется, некий даже и психологический
«ключ» ко всему этому делу. Ну, или пара
зубцов на его рабочей части.