Перунова
Ирина Юрьевна родилась в 1966 году в
Воркуте. Окончила Литературный институт
им А.М. Горького. Преподает сценарное
мастерство и режиссуру в Центре
анимационного творчества «Перспектива».
Автор двух книг стихов. Живет в Ярославле.
Ирина Перунова
*
БЕЛЫЙ ШАРИК
* *
*
Теряя ключи, забывая пароли,
вперяя вопрос в облака перьевые,
с ремарками вызубрив первые роли,
хотя не предложат и роли вторые,
ни брассом, ни кролем житейское море
смирить не пытаясь. От качки до качки —
назад отмотав, разгляжу при повторе
себя в бултыханиях смелой собачки.
Она за буйки… Интересное дело,
как будто за брошенной Господом палкой!
Ей тоже в тумане, похоже, белело…
Ни глупой она не казалась, ни жалкой.
Так вот и меня — никогда не пороли,
ни в детстве, ни в смысле обид — переносном.
И не было мне ни покоя, ни воли,
лишь детская вера на свете на взрослом.
Неофитка
Верблюжье, то, почти шинель —
твоё пальто, а больше не в чем.
Зато чужую ношу не
внове принимать на плечи.
Ты так легко спешишь на зов
звезды, не видимой отсюда,
как будто к шествию волхвов
примкнула — на правах верблюда.
И вот несёшь в свой Вифлеем
надежду, ладан, мирро, смирну.
Немного личного совсем,
по нитке собранного с миру:
пелёнки, смеси, ползунки,
две соски, смену распашонок.
Не отвечали на звонки,
но дар твой примут, верблюжонок.
Там на любую мелочь спрос,
где чью-то жизнь вмещают сутки.
— Ты подожди меня, Христос,
не плачь. Ну, вот и Дом малютки.
Кошке Мяте
В каком напёрстке жизнь твоя?
Денис Новиков
Я знаю, ты кошка по имени Мята.
Пойми меня, Мята, нервозный подросток,
не ты, неваляшка, была виновата,
что шарик не в тот закатился напёрсток.
Не в тот, не в другой и, конечно, не в третий.
Мы честно пытались потерю нашарить
в каких-то щелях меж теней и столетий —
любовь испарилась… да был ли он, шарик?
Ни слёз, ни азарта: какие там ставки?!
Мелькнула горошина белого смысла
и канула в ночь коридорами Кафки
от нас, огорошенных, начерно смылась.
У кошек лопатки похожи на птичьи,
ты их без оглядки подставила боли
мужчины и женщины, до неприличья
несчастных, друг другом контуженных, что ли.
Нам время настало вне времени она.
И мы в нём немало намаялись, Мята.
Потом ты пропала. Сказали, с балкона
упала… нашли на помойке ребята.
Теперь я скажу тебе, Мята, такое,
что можно в моём усомниться рассудке:
пускай внутривенно мне «Оле-лукойе»
введут в междустрочном онлайн-промежутке.
В том городе стольном, скажу тебе, Мята,
где сила на силу и тяжесть на тренье,
за наши грехи ты была сораспята
Христу, бессловесное Божье творенье.
Пускай говорят, не наследуют рая
пушистые наши святые собратья —
приходишь ты, шариком белым играя,
в надёже, что шарик смогу подобрать я.
* *
*
Совсем не нужно быть морковью,
чтоб видеть тёрку изнутри
и расписаться рыжей кровью
в полнеба почерком зари
«Здесь был Борис».
Для справки: Рыжий.
Проездом в город Уфалей.
А ты борись: морковку выжал,
на треть стакана сливок влей.
Иначе — мигом витамины
из сердца высосут слова.
Он в небе был, там те же мины
по типу «Чёрная вдова».
За каждым облаком «гостинец»,
за каждой терцией минор.
Там выживает пехотинец,
где подрывается минёр.
В порядке бреда обезвредит,
с небесных вынесет полей
одну, другую… и уедет
на третьей — в город Уфалей.
* *
*
У меня с огнём не всё в порядке.
Не в порядке у меня с огнём,
вырастает сам в пустой лампадке,
чуть помедлишь — полыхает дом.
В нём цветок, мечтавший о побеге…
Ты беги, бегония, беги!
Говорю как другу и коллеге,
провалила Ира роль слуги.
Но взирает беженка из кадки:
— Прежде, Ир, чем в лоб себе палить,
до моей на клумбу пересадки
не забудь вселенную полить!
* *
*
Наши тени легли валетом,
им не важно, куда уснуть.
Я запомню тебя поэтом,
остальное уже не суть!
Расскажи за чертой последней
слога бедного, за — чертой,
Бога Слова слуга, наследник,
расскажи мне сюжет простой,
как мне жить и тужить покорно
или жить не тужить — равно,
горе луковое с попкорном
перегноем вобрать в зерно.
Научи меня быть наивней,
всё, что кроме «люблю», прости.
Буду ждать проливного ливня!
Стоит крови зерно в горсти.