Пурин Алексей Арнольдович родился в 1955 году в Ленинграде. Поэт, эссеист, переводчик. Автор нескольких лирических сборников. Заведующий отделами поэзии и критики журнала «Звезда». Лауреат редакционной премии «Нового мира» за подборку «Лавр и базилик» («Новый мир», 2014, № 9). Живет в Санкт-Петербурге.
Алексей Пурин
*
ВОСПОМИНАНИЯ О НЕВОЗВРАТНОМ
* *
*
Приду к какому-нибудь Ойдену —
и так скажу ему: «Увыстан,
гляди, как мною мало пройдено,
как чистый лист мой не залистан!
В ученики к себе бери меня
(я ж по-английски ни бельмеса!) —
пусть поначалу не алхимия,
а просто азбука замеса...»
Но Ойден, накурившись гадости,
напившись мерзости, промямлит:
«Отвянь! В тебе так мало радости.
Да и уже прочитан „Гамлет”».
Anno 1806. Матиасу Якобсу, без комментариев
Шумели в первый раз германские дубы,
Европа плакала в тенетах…
Мандельштам
Минутный царь царей — в зените. Перед ним
Берлин повержен в прах, склонил тиару Рим.
И цезарей венец, который вечным мнился,
с двуглавого орла дунайского скатился.
Куда ни погляди — повсюду правит бал
чреватый новизной, но чуждый идеал;
и впору умереть, как женщине при родах,
Германии — или исчезнуть в рейнских водах.
Но, где опасность, там спасенья зреет час.
Под гнетом и в огне рождается алмаз,
над бедами страны блистающий слезою,
что рати мрачных туч — живительной грозою.
Лишь в памяти веков — грядущего залог.
Внук Бренты протрубил в мальчишеский свой рог.
Из пены волн речных родилась Лорелея.
А в Тюбингене ум затмился, пламенея,
как солнце на заре — разрезан пополам.
Но не закат — восход потом увидят там.
Гаронна и Дордонь найдут конец преграде.
И лебедь к небесам взлетит с зеркальной глади.
Остановка в Эдеме
Теперь так мало греков в Ленинграде...
Иосиф Бродский
Теперь так мало немцев в Петербурге…
А до войны, которую мой дед,
ее участник, называл «германской»,
«империалистической», здесь жило
их тысяч шестьдесят — приличный город!..
И мы сломали кирху на Морской
(где рос Набоков), скинули квадригу
чугунную с имперского посольства
(Набокова отправили в Берлин —
на Луитпольдштрассе).
Помню, лет в семнадцать
листал учебник физики, готовясь
к экзамену, в запущенном саду
великолепном. С правой стороны —
дворец великокняжеский в руинах,
и фабрика кондитерская — с левой,
в честь коммунистки названная. Прежде,
до Октября, «Жорж Борман» называлась.
Да и великий князь, конечно, немцем
был.
А на днях — какой-то ресторан:
приехали приятели-голландцы
и с ними девушка из Амстердама.
Я: «Беатрикс?» — «Нет, Беатрис фон Борман.
Я — немка. Мой прадедушка владел
заводом здесь: конфеты, шоколад,
пирожные и ромовые бабы…»
Я ей про сад давнишний рассказал…
Потом — о том, о сем, о местной кухне,
о лирике — болтали (Рильке, Тракль,
Гейм, Бенн, Целан)… Она: «А современных
поэтов знаешь?» — «Как же! Грегор Лашен…» —
«О, Грегор Лашен! Я знакома с ним.
Поэт чудесный, несравненный! Где
ты с ним встречался — в Утрехте?»
— «В Эдеме!
В краю, где виноградари несут
к столу друзей пирующих бутыли
с живым рубином или янтарем,
где померанцы зреют, где парят
над нами духи гениев...
Я знаю,
теперь я знаю этот дивный край!»
* *
*
Стихи мои, свидетели живые, —
вы как один — что раны ножевые!..
Чтил слог и рифму, благо был любим, —
значок дарили с городом Любим —
с его гербом и с именем Любима,
такого городка, — неистребимо
из памяти! — а главное: любил,
сходил с ума, влюбившийся дебил!..
* *
*
Благодаря Амелину Максиму,
карелам, вепсам и мордве,
негаданно случились в эту зиму
поездки две.
Я побывал в Петрозаводске, где я
замечен не был тридцать лет.
Дошел до Повенецкой, молодея, —
отряда нет!
Два года я служил здесь офицером:
стройбат, лесоповал, УПЛО
достойного полковника Вайсеро...
К чертям снесло!..
Шиномонтаж, увы, на месте ратном...
Но город — тот же, что тогда...
Воспоминания о невозвратном —
как глыбы льда!
...............................
Благодаря Амелину, Москвою
прошелся я, спустя пятнадцать лет.
Прекрасной оказалась и живою.
Прелестнейшей — привет!
Ничуть не постарела, не остыла.
(На том мосту земля всего круглей!)
У Питера такого нету пыла,
таких углей!
А клички улиц — эти вал за валом?!
А церкви — сколько ж было при царе?!
...Благодаря Максиму, «Калевалам»,
обрел Москву я в этом декабре!
Купил я «Урну» Белого в подвале
«Москвы». Потом беседовал с Куллэ.
Потом мы все в подвале выпивали —
и разошлись весьма навеселе.
(Но не Куллэ!
Уже не пьет Куллэ!)
Надпись на книге
Сергею Слепухину
Стихи до Рима нас не доведут,
зане велеречивы и надуты, —
где взять им обаяние ведут —
очарованье пойманной минуты?
Поможет кисть, помогут краски им,
явить Натуру не способным зримо,
безжизненным, но все-таки живым, —
и доведут, пусть под руки, до Рима.
Болонья
Айзе Пессина-Лонго
Здесь голуби,
поpхая на весу,
из голых швов выклевывают
кальций.
И только вpеменные
постояльцы
способны оценить твою
кpасу.
Она кpепит,
упоpная, им кость
кpыла, как известь. А
абоpигену
пpеелось гpызть магическую
стену —
и пенья муз дослушать не
пpишлось...
Здесь самый старый университет.
Здесь сочинили опус «Имя Розы».
Но что, спроси, скучней ученой прозы? —
уж ночь прошла, а катарсиса нет...
Вещица Лонга лучше — тет-а-тет
скажу я вам, — да и «Метаморфозы»!
* *
*
Владимиру Козлову
В Ростове побываю на Дону!
Пусть жизнь почти прошла, еще одну
поездку удивительную — к Дону,
даст бог, предприниму, увижу Дон,
когда-то Танаисом звался он
и воды мчал до Понта, к Посейдону.
Куплю леща. Услышу голоса
поэтов танаисских. Чудеса
увижу сталинизма — театральный
громадный трактор... Выдержу потоп
почти всемирный: ливень, и галоп
спешащих вод, и как бы лед астральный.
Опять увидеть море
Памяти Василия Павловича Бетаки
Из Франции прекрасной получил
живожурнальну весточку. Старик,
как выяснилось вскоре, из Парижа
с женой и другом ехал на Лазурный
(вообразите!) Берег — и в пути
следил за Интернетом. Привлекла
его моя подборка в «Знаменовье» —
он написал: «Отличные стихи».
Успел ли он прочесть мое «Спасибо,
есть у кого учиться»? Через день
узнал я: умер в городе Осере
(Бургундия, отечество шабли)
скоропостижно... Восемьдесят два...
Но все-таки в Прованс вела дорога:
при всей печали — сказочная смерть...
Как он хотел опять увидеть море!
Увидит. Говорят, развеют прах
его над им любимым побережьем.
* *
*
Один мой дед сотрудником железно-
дорожных касс, бухгалтером потом
служил. И жил нешироко, но честно:
над Оредежью скромный летний дом;
три дочери и сын; своя квартира,
пусть небольшая, на границе Рот...
...Но вот идет Преображенье Мира,
другой мой дед как некий Хам грядет! —
Из Цесиса. С винтовкою, которой
вооружен был набожным царем...
Был одурманен большевицкой сворой:
давай, камрад, в богатого пальнем!..
Спасибо деду-латышу: недолго
палил; решил — гешефт, а не ЧК:
так, винзаводик дагестанский, волго-
донской совхоз, коньячная река!..
В блокаду с голодухи, ясно, помер
дед петербургский с бабушкой моей...
А у партийных есть коронный номер —
и как-то перекувыркались в ней...
Неравенство... Но вот отвоевали
мы Латвию, и деду тотчас в нос:
«Товарищ П.! Незначимы детали.
Ты выезжаешь завтра в леспромхоз!
На родину! Там окопались „братья
лесные”. Есть задача победить».
...Он победил. Чтоб выслушать проклятья
и латышей, и русских...
Возлюбить
своих врагов? И им раскрыть объятья?
* *
*
Вот и отец, хоть неспешно, за мамой
канул, спросив напоследок: «Лежать
долго ль мне так?» (И повеяло ямой:
не избежать, не сбежать.)
...Коли сожгли, то хватает и пяди
щедрой земли на высотах, с каких
били немецко-фашистские бляди
верной наводкой по городу их...
Что я ответил? — «Так надо, так надо,
доктор велел — полежи, не вставай».
Вот и лежит у ворот Ленинграда...
Верить бы, Боже, в Твой рай!
* *
*
О замысле высоком понимая
немногое, взираем мы на мир...
Но по нему прошлась орда Мамая —
повержен ею Бог, а не кумир!..
Разрушен храм?.. Нет, заново распяли
Христа — на Запад, Север, Юг, Восток!..
ОБСЕ изучит все детали.
ПАСЕ опубликует некролог.
* *
*
Он был сперва, как ты да я, мальком,
безвестный Сын Непредставимой Глыбы.
Сказать ему два слова — на каком?
на арамейском? — вряд ли мы смогли бы...
Да нет, сначала был Он голубком,
младенцем, лишь потом дорос до рыбы —
до ихтиса (увы, мартиролог:
Исус Христос Господень Сын Спаситель).
Он был, как ты, двуглаз, двулик, двуног —
но это знаменатель, а числитель
неведом нам, неисчислим, как Бог, —
ведь Бог
всегда не делатель, а длитель.