СУДНЫЕ ДНИ 1916 ГОДА

Нефедов Сергей Александрович — доктор исторических наук, профессор Уральского федерального университета [Екатеринбург], ведущий научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН. Постоянный автор «Нового мира».

Сергей Нефедов

_*

СУДНЫЕ ДНИ 1916 ГОДА

Мы прощались с целой эпохой

Бешеные гиганты наступали на Европу

Орлы взлетали с гнезд в ожидании солнца

Хищные рыбы выплывали из бездн

Народы стекались познать друг друга

Мертвецы от ужаса содрогались в могилах

Гийом Аполлинер

Начало «прощания с эпохой» было похоже на праздник. В первые дни августа 1914 года тысячи людей высыпали на улицы европейских столиц. Они чему-то радовались, они с цветами провожали солдат, уходящих на фронт. «На всех станциях собирались толпы людей, — писал направлявшийся в Верден французский офицер. — Отовсюду, из всех окон кричали: „Да здравствует Франция!” и „Да здравствует армия!” Люди махали платками и шляпами. Женщины посылали нам вслед воздушные поцелуи и бросали цветы. Люди кричали: „До свиданья!” и „До скорого свиданья!”»^[1] В Петербурге огромная толпа радостно приветствовала вышедшего на балкон Николая II. Сотни тысяч подданных императора, встав на колени, самозабвенно пели «Боже, царя храни». В Берлине кайзер Вильгельм II выступал перед отправлявшимися на фронт солдатами. «Вы вернетесь домой, еще до того, как с деревьев опадут листья!» — говорил кайзер, и солдаты восторженно кричали: «Хох!»

Люди, размахивавшие флагами, думали, что эта война не будет слишком отличаться от других войн. Они думали, что сражения продлятся несколько месяцев, а потом войска вернутся, чтобы участвовать в победном параде. Когда-то в прежние времена война была занятием аристократии, и офицеры до сих пор носили великолепные мундиры и шлемы с перьями. Они думали, что война — это красиво. Политики и генералы не понимали, что эта война будет совсем другой, что вот сейчас, в августе 1914 года, они открывают ящик Пандоры, в котором хранятся орудия убийства, созданные за последние полвека. Они, конечно, что-то слышали о пулеметах, которые применялись против зулусов где-то в Африке. Но они не могли представить себе, что будет, если «коса смерти» обратится против белых людей. Если бы политики и генералы знали то, что должны были знать, они никогда бы не начали эту войну.

В ящике Пандоры хранились не только пулеметы — там были скорострельные пушки, ядовитые газы, боевые аэропланы, бронированные дредноуты, подводные лодки. Но самую большую опасность представляли не орудия убийства, а, казалось бы, мирные достижения цивилизации. За последние полвека цивилизация создала заводы и фабрики, способные в случае войны вооружить миллионы людей — всех взрослых мужчин. Она создала железные дороги, которые могли перевезти эти миллионы на поле боя. И она ввела всеобщую воинскую повинность, которая должна была поставить под ружье все население. Поэтому будущая война должна была стать не войной армий, а войной народов. Поля сражений должны были превратиться в простиравшиеся на тысячи километров линии фронта, и десятки миллионов мужчин должны были убивать друг друга долгие годы — потому что даже пулеметы не могли скосить такую живую массу за меньший срок.

Генералы до такой степени не сознавали новой реальности, что думали, будто решающую роль в будущей войне будет играть героизм солдат. Во Франции эта рассчитанная на отчаянную смелость доктрина называлась «еlan vital» — «всепобеждающий порыв». 20 августа две французские армии без артподготовки, прямо с марша, атаковали немецкие позиции в Лотарингии. Офицеры шли в бой в парадных мундирах и в белых перчатках. Так долго ожидавшийся праздник превратился в день торжества «косы смерти». «К исходу дня были видны только ряды трупов, лежавших в странных позах там, где неожиданная смерть застигла их. Это был один из тех уроков, как заметил позднее кто-то из уцелевших, „посредством которых Бог учит порядку королей”»^[2].

Три недели спустя столь же жестокий урок получила германская армия в битве на Марне. Французские 75-миллиметровые пушки делали 15 выстрелов в минуту; снаряды взрывались в воздухе, и шрапнель поражала пехотинцев сверху. Немцы в отчаянии пытались зарыться в землю, но у них не было саперных лопаток, и они использовали штыки, кружки, котелки, перочинные ножи, каблуки. Они в буквальном смысле грызли землю. В конце концов враждующие армии укрылись в глубоких окопах и началась позиционная война.

Многие месяцы миллионы солдат рыли окопы, блиндажи, ходы сообщений, создавали огневые точки. «В месте расположения нашего полка пятнадцать линий французских окопов, — рассказывает французский солдат, — из них одни брошены, заросли травой и почти сровнялись с землей; другие глубоки и битком набиты людьми. Эти параллельные линии соединяются бесчисленными ходами, которые извиваются и запутываются, как старые улицы. Сеть окопов еще гуще, чем мы думаем, живя в них. На двадцать пять километров фронта одной армии приходится тысяча километров вырытых линий: окопов... ходов сообщения и других укрытий»^[3].

Цивилизованным европейцам впервые предстояло познакомиться с окопной войной, с жизнью в залитых водой ямах. «При свете медлительной, безысходной зари открывается огромная, залитая водой пустыня… — рассказывает солдат устами Анри Барбюса. — Обозначаются длинные извилистые рвы, где сгущается осадок ночи. Это окопы. Дно устлано слоем грязи, от которой при каждом движении приходится с хлюпаньем отдирать ноги; вокруг каждого убежища скверно пахнет мочой. Если наклониться к боковым норам, они тоже смердят, как зловонные рты. Из этих горизонтальных колодцев вылезают тени... Это мы. Мы закутаны, как жители арктических стран. Шерсть, брезент, одеяла обволакивают нас, странно округляют, торчат и высятся над нами… Различаешь лица, красные или лиловатые, испещренные грязью, заросшие нестрижеными бородами, запачканные небритой щетиной…»^[4]

С восходом солнца начиналась бомбардировка. «Вокруг нас дьявольский шум… Буря глухих ударов, хриплых, яростных воплей, пронзительных звериных криков неистовствует над землей, сплошь покрытой клочьями дыма; мы зарылись по самую шею в землю, которая несется куда-то и покачивается под шквальным огнем… Среди всех этих шумов слышится мерное тиканье. Из всех звуков на войне этот звук трещотки-пулемета больше всего хватает за душу»^[5].

После того как немецкие армии были остановлены на Марне, позиционная война на западном фронте продолжалась больше года. Эта остановка означала для Германии неминуемое поражение: побережье было блокировано английским флотом, ввоз продовольствия прекратился и вскоре должен был разразиться голод. В стране были введены продразверстка и карточная система, жители городов получали хлеб по мизерным нормам, рабочие падали в голодные обмороки у станков. Но Германия была могущественной промышленной державой, а германская армия — самой вышколенной и дисциплинированной армией мира. Со времен Фридриха Великого немецкие солдаты учились искусству войны, ежегодные большие маневры проверяли мастерство офицеров и выучку рядовых. Эти солдаты имели самое лучшее оружие — знаменитые пушки Круппа, которые помогли одержать победу во франко-прусской войне 1870 года. Тогда французская армия была разгромлена за 90 дней; в 1914 году германское командование рассчитывало одержать победу за 40 дней — а потом перебросить войска на восток, против русских армий. Но пулемет разрушил эти надежды, и теперь Германия задыхалась в блокаде.

Чтобы не умереть от голода, Германия должна была наступать. В 1915 году германские армии наступали на востоке, они одержали победу в Галиции и оттеснили русские войска до Минска и Риги. Но Россия не была выведена из войны, и германский генштаб остановил наступление, которое «вело в область безбрежного». Несмотря на победы, стратегическое положение Германии ухудшалось: к началу 1916 года противники мобилизовали армии общей численностью в 18 миллионов солдат и добились двукратного численного превосходства. «Более ужасной и более потрясающей (войны) еще никогда не видел земной шар — писал генерал Людендорф. — Германия со слабыми союзниками должна была бороться против подавляющих сил всего мира»^[6].

Германию могло спасти лишь новое оружие, которое не мог бы быстро скопировать противник. 22 апреля 1915 года в районе Ипра были впервые в массовом масштабе применены ядовитые газы. Очевидцы атаки отмечали: «Сначала удивление, потом ужас и, наконец, паника охватила войска, когда первые облака дыма окутали всю местность и заставили людей, задыхаясь, биться в агонии. Те, кто мог двигаться, бежали, пытаясь, большей частью напрасно, обогнать облако хлора, которое неумолимо преследовало их»^[7]. Пять тысяч французов погибло от удушья; шедшие за облаком немецкие пехотинцы продвинулись на три километра, но затем газ рассеялся и атакующие были остановлены пулеметами второй линии обороны.

Газовые атаки не смогли прорвать вражеские оборонительные линии, простиравшиеся на многие километры в глубину. Появившиеся вскоре противогазы сделали химическое оружие не таким страшным, и солдаты уже не бежали в панике при появлении облаков зеленого дыма. Кроме того, англичане и французы быстро научились применять ядовитые газы, и Германия утратила свою монополию на химическое оружие.

Но у Германии оставался еще один, последний козырь. В то время как французы отдавали предпочтение скорострельным легким пушкам, в немецкой армии было большое количество тяжелых орудий. Немецкие инженеры сумели поставить на колеса 210-миллиметровые орудия, до тех пор применявшиеся только в стационарных батареях береговой обороны. Мортира «Мюрзер» имела вес в 15 тонн и стреляла снарядом в 120 килограммов — в то время как снаряд французской «75-миллиметровки» весил 6 килограммов. Более того, конструкторы фирмы Круппа создали знаменитую «Большую Берту». Это чудовищное орудие имело калибр 420 мм и вес 43 тонны, его перевозили разобранным на пять частей и собирали на позициях. 800-килограммовый снаряд «Большой Берты» оставлял после себя воронку глубиной в 4 метра и диаметром 24 метра; ударная волна убивала неукрывшихся солдат на расстоянии полукилометра от точки взрыва. В момент выстрела было невозможно устоять на земле; артиллеристы, закрыв глаза, уши и рты специальными повязками, уходили на сто метров и прятались в окопе.

Огромные сверхтяжелые пушки использовались для разрушения крепостных фортов, но начальник германского генштаба генерал Фалькенгайн решил использовать их в полевом сражении. Однако «Большая Берта» не смогла бы преследовать противника, если бы он стал отступать. Поэтому нужно было найти такое поле боя, с которого французы не смогли бы уйти, на которое они постоянно подбрасывали бы новые дивизии — под уничтожающий огонь сверхтяжелых орудий. Таким полем боя должны были стать окрестности крепости Верден. Не обязательно было брать саму крепость — нужно было месяц за месяцем перемалывать здесь французов с помощью 800-килограммовых снарядов. Фалькенгайн назвал эту операцию «Судный день», он планировал устроить ад на земле, апокалипсис 1916 года.

У Фалькенгайна было 29 гаубиц типа «Большой Берты» и около пятисот тяжелых орудий на фронте в 15 километров. К артиллерийским батареям были подведены узкоколейки для непрерывного снабжения снарядами. Артподготовка началась 21 февраля. «Нигде еще, ни на одном фронте и ни в одном сражении не знали ничего подобного, — писал генерал Петен. — Немцы пытались создать такую „зону смерти”, в которой ни одна часть не смогла бы удержаться. Тучи стали, чугуна, шрапнелей и ядовитых газов разверзлись над нашими лесами, оврагами, траншеями и убежищами, уничтожая буквально все. Ужасные взрывы потрясли наши форты, покрыв их дымом. Невозможно описать это наступление, которое безусловно не имеет равного по силе»^[8]. По словам Петена, германская артиллерия выпустила больше 2 млн снарядов — это сопоставимо с испепелившей Хиросиму атомной бомбой.

После 9-часовой артподготовки немецкие штурмовые группы пошли вперед, с трудом продвигаясь среди огромных воронок и гор дымящегося щебня. От первой линии французской обороны почти ничего не осталось; развороченные блиндажи были наполнены трупами. Немцы сжигали огнеметами тех немногих, кто пытался оказать сопротивление. Однако у второй позиции продвижение было остановлено французскими пулеметами. Последовала новая артподготовка, которая стерла с лица земли вторую линию обороны. Двигаясь по выжженной равнине, одна из немецких штурмовых команд подошла к форту Дуомон — это была возвышающаяся на холме бетонная громада, подступы к которой прикрывали рвы и эскарпы. Но артиллерия форта молчала: в начале войны пушки верденских фортов сняли и перевезли на марнский фронт. Штурмовая команда без сопротивления заняла Дуомон; солдаты осмотрели казематы и с удивлением обнаружили, что они не пострадали от снарядов «Большой Берты»: казематы имели стены толщиной до четырех метров.

Генерал Петен, который в тот день принял командование обороной, знал о мощи верденских фортов. Вокруг города на холмах располагалось двадцать бетонных крепостей, и Петен решил использовать эти «противоатомные убежища», создать последний рубеж обороны на линии фортов. Полученный Петеном приказ гласил: «Задержать противника любой ценой» — и первым делом он организовал переброску в Верден резервных дивизий. 4 тысячи автомобилей за первую неделю марта перебросили в Верден 190 тысяч французских солдат — так что количество обороняющихся в полтора раза превысило количество атакующих. Машины двигались вплотную друг к другу по единственной проезжей дороге — ее назвали потом «Священной дорогой». Германские самолеты могли разбомбить эту дорогу, но Фалькенгайн запретил ее обстреливать: ему было нужно, чтобы французы постоянно подвозили своих солдат под огонь сверхтяжелых гаубиц. И французы везли в среднем по 90 тысяч солдат в неделю, чтобы менять свои дивизии, которые не выдерживали под огнем больше 15 дней.

Таким образом, адский конвейер начал свою работу и «судные дни» следовали один за другим. Французский солдат с ужасом описывал работу германской артиллерии: «Целые леса скошены, как хлеба; все укрытия пробиты, разворочены, даже если на них в три ряда лежали бревна и земля; все перекрестки политы стальным дождем, дороги перевернуты вверх дном и превращены в какие-то длинные горбы; везде разгромленные обозы, разбитые орудия, трупы, словно наваленные в кучи лопатой. Одним снарядом убивало по тридцать человек; некоторых подбрасывало в воздух метров на пятнадцать… Целые батальоны рассыпались и прятались от этого вихря, как бедная беззащитная дичь. На каждом шагу в поле валялись осколки толщиной в руку, широченные; чтобы поднять такой железный черепок, понадобилось бы четыре солдата. А поля… Да это были не поля, а нагромождения скал!.. И так целые месяцы»^[9]. «Это бесчеловечная война, — писал другой солдат. — Часами вас расстреливают из 210-, 350-, 380-миллиметровых орудий, а когда кажется, что вымерло все, когда нет ни кусочка проволоки, ни окопов, когда выжившие доведены до безумия, на вас в атаку идут толпы солдат. Но французы дерутся до конца, и, даже если из каждой сотни выжило десять человек, сражаться будут все десять»^[10].

Форты давали укрытие части французских сил, и немцам приходилось штурмовать ощетинившиеся пулеметами железобетонные крепости. Это было уже не то одностороннее истребление, которое планировал Фалькенгайн. Немцы несли большие потери, и начальник генштаба постоянно подсчитывал, сколько убитых французов приходится на одного погибшего немца. К началу мая немецкие и французские потери соотносились как 2:5, и Фалькенгайн считал этот уровень приемлемым. В мае потери французов резко возросли: они попытались перейти к активным действиям и отбить форт Дуомон. Атакующие дивизии встретил заградительный огонь невиданной силы. «Внезапно над нами, во всю ширину спуска, вспыхивают зловещие огни, раздирая и оглушая воздух страшными взрывами, — рассказывал французский солдат. — По всей линии, слева направо, небо мечет снаряды, а земля взрывы… Мы останавливаемся как вкопанные, ошалев от внезапной грозы, разразившейся со всех сторон; в едином порыве вся наша толпа стремительно бросается вперед. Мы шатаемся, хватаемся друг за друга среди высоких волн дыма… Мы больше не видим, куда попадают снаряды. Срываются с цепей такие чудовищные, оглушительные вихри, что мы чувствуем себя уничтоженными уже одним шумом этих громовых ливней, этих крупных звездообразных осколков, возникающих в воздухе. Видишь и чувствуешь, что эти осколки проносятся совсем близко над головой, шипят, как раскаленное железо в воде…»^[11]

Хроники «Судного дня» были составлены лучшими писателями Европы — писателями, которые прошли через этот ужас и сохранили его в своих сердцах. Вот как описывает эти бесконечные сражения Эрих Мария Ремарк — глазами идущего в атаку немецкого солдата. «По бурой земле, изорванной, растрескавшейся бурой земле, отливающей жирным блеском под лучами солнца, двигаются тупые, не знающие усталости люди-автоматы. Наше тяжелое, учащенное дыхание — это скрежет раскручивающейся в них пружины, наши губы пересохли, голова налита свинцом, как после ночной попойки. Мы еле держимся на ногах, но все же тащимся вперед, а в наше изрешеченное, продырявленное сознание с мучительной отчетливостью врезается образ бурой земли с жирными пятнами солнца и с корчащимися или уже мертвыми телами солдат, которые лежат на ней, как будто так и надо, солдат, которые хватают нас за ноги и кричат, когда мы перепрыгиваем через них». «Мы видим людей, которые еще живы, хотя у них нет головы; видим солдат, которые бегут, хотя у них срезаны обе ступни; они ковыляют на своих обрубках с торчащими осколками костей до ближайшей воронки; один ефрейтор ползет два километра на руках, волоча за собой перебитые ноги; другой идет на перевязочный пункт, прижимая руками к животу расползающиеся кишки; видим людей без губ, без нижней челюсти, без лица; мы подбираем солдата, который в течение двух часов прижимал зубами артерию на своей руке, чтобы не истечь кровью; восходит солнце, приходит ночь, снаряды свистят, жизнь кончена»^[12].

Еще один свидетель «Судного дня» — Ричард Олдингтон. «Художник-дьявол, что поставил этот спектакль, был настоящий мастер, рядом с ним все творцы величественного и страшного — сущие младенцы. Рев пушек покрывал все остальные звуки, то была потрясающая размеренная гармония, сверхъестественный джаз-банд гигантских барабанов, полет Валькирий в исполнении трех тысяч орудий. Настойчивый треск пулеметов вторил теме ужаса… Неровные шеренги солдат, спотыкаясь, бегут сквозь дым и пламя в ревущий, оглушительный хаос и валятся под немецким заградительным огнем, под пулеметными очередями, которыми немцы их косят с резервной линии… Там, где бушует эта буря, не уцелеет ничто живое — разве только чудом. За первые полчаса артиллерийского шквала, конечно, уже сотни и сотни людей безжалостно убиты, раздавлены, разорваны в клочья, ослеплены, смяты, изувечены»^[13].

Но простые донесения с поля боя были красноречивее строк писателей и поэтов. Генерал Петен рассказывает о солдатах, окруженных немцами в начале июня в форте Во. «Нет ничего более волнующего, как воспоминание об их агонии, когда, отрезанные от нас и не имевшие никакой надежды на подход к ним каких бы то ни было подкреплений, они посылали нам свои последние донесения.

Вот текст донесения, посланного утром 4-го и доставленного почтовым голубем:

„Мы все еще держимся, однако, подвергаемся весьма опасной атаке газами и дымами. Необходимо в срочном порядке нас освободить. Прикажите установить с нами оптическую связь через Сувиль, который не отвечает на наши вызовы... Это наш последний голубь”.

Затем следовало донесение, переданное в Сувиль… утром 5-го:

„Противник в западной части форта создает минную камеру с целью взорвать своды форта. Быстро откройте артиллерийский огонь”.

После этого в 8 час. было получено следующее донесение:

„Не слышим вашей артиллерии. Атакованы газами и горящей жидкостью. Находимся в пределе сил”.

Вот еще одно, полученное в ночь с 5-го на 6-е:

„Необходимо, чтобы я был освобожден в эту же ночь и чтобы немедленно прибыли запасы воды. Я дошел до предела моих сил. Солдаты и унтер-офицеры, несмотря ни на что, выполнили свой долг до конца”.

6-го было получено несколько слов:

„Наступайте, прежде чем мы окончательно не погибли. Да здравствует Франция!”

Наконец 7-го в 3 часа 30 минут последние незаконченные слова:

„Не покидайте...”»^[14]

Французская армия изнемогала в неравной борьбе и просила помощи у союзников. Первой пришла на помощь Россия. 4 июня перешел в наступление русский Юго-Западный фронт под командованием генерала Брусилова. Затем, 1 июля, английская армия при поддержке немногих не занятых под Верденом французских дивизий атаковала германские позиции на Сомме. Англичане пытались устроить свой «Судный день»: они поставили огромные 350-миллиметровые орудия с дредноутов на железнодорожные платформы, подвели рельсовые пути к линии фронта и за семь дней выпустили 2,5 миллиона снарядов. Это была еще одна Хиросима. Германское командование было вынуждено перебрасывать дивизии от Вердена к Сомме; битва под Верденом затихала, но битва на Сомме стала ее продолжением. Цифры потерь ужасали: к миллиону убитых, раненых, попавших без вести под Верденом добавилось больше миллиона жертв боев на Сомме. При этом число пропавших без вести намного превосходило число убитых: взрывы огромных снарядов разрывали людей в клочья, разбрасывали останки и их невозможно было опознать. Сотни тысяч солдат просто исчезли; после войны похоронные команды откапывали то, что от них осталось, и относили в огромный мемориальный склеп на холме Дуомон. Там хранятся неопознанные останки 130 тысяч солдат, французов и немцев, «пропавших без вести» в битве под Верденом. В полях неподалеку от склепа сохранился пейзаж того времени, когда «бешеные гиганты наступали на Европу», — среди вздыбленной земли там зияют еще не затянутые землей кратеры от снарядов «Большой Берты».

«Судные дни» за западном фронте шли непрерывно, один день сменялся другим. Летом бойня распространилась и на восточный фронт. 4 июня здесь началось русское наступление, в ходе которого австро-венгерская армия понесла большие потери. Но к концу июля подошедшие немецкие дивизии сумели создать новый оборонительный рубеж в болотистой долине реки Стоход. 28 июля три русские армии пошли на штурм укреплений противника. «После слабой артиллерийской подготовки гвардейские полки цепь за цепью, почти колоннами, двинулись вперед… — вспоминал очевидец событий. — Движение цепей шло очень медленно… Рукава реки оказались настолько глубокими, что офицеры и солдаты в них тонули. Не хватало санитаров для оказания помощи раненым и выноса их из боя, а здоровые расстреливались немцами, как куропатки… От полка осталось приблизительно около роты. Здесь впервые пришлось слышать, как рядовые солдаты посылали проклятия высшему начальству… В общем — умышленно или по неспособности — здесь для русской гвардии наше командование вырыло могилу…»^[15]

Масштабы бойни на восточном фронте были сопоставимы с Верденом и Соммой. Десятки тысяч раненых наполнили лазареты Петрограда; они рассказывали призванным новичкам о том, что их ждет. Отправка на фронт была назначена на 1 марта 1917 года, но залечившие раны солдаты не желали возвращаться на Стоход. Они уже и раньше посылали проклятия высшему начальству. В конце февраля в Петрограде начались волнения из-за нехватки хлеба, и солдаты Павловского полка перешли на сторону демонстрантов. Это было начало Февральской революции.

В 1914 году Бернард Шоу написал знаменитый памфлет «Здравый смысл о войне». Шоу писал: «Самым разумным делом для обеих воюющих армий было бы перестрелять своих офицеров, разойтись по своим деревням, собрать урожай и произвести революцию»^[16]. «Судные дни» 1916 года доказали миллионам солдат, что поднять бунт — это не просто «самое разумное дело», это единственный способ выжить. В мае 1917 года 16 корпусов французской армии отказались идти в атаку и подняли бунт против своих командиров. Лозунг восставших был: «Мы не так глупы, чтобы идти на пулеметы!»^[17] Затем, в 1918 году, последовали бунты в австро-венгерской и германской армиях, которые переросли в революции. Бойня 1916 года закончилась волной европейских революций. Теперь настал «Судный день» для тех, кто развязал эту войну и наживался на ней. «Против вас не только чудовищные хищники, финансисты, крупные и мелкие дельцы, которые заперлись в своих банках и домах, живут войной и мирно благоденствуют в годы войны… — говорил солдат своим товарищам. — Против вас и те, кто восхищается сверкающими взмахами сабель, кто любуется, как женщины, ярким мундиром. Те, кто упивается военной музыкой или песенками, которыми угощают народ, как стаканчиками вина… Все эти люди — ваши враги!»^[18]

Вернувшиеся с фронта солдаты восстали на своих врагов — и настало время Апокалипсиса. «И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?.. И вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь… И цари земные, и вельможи, и богатые… скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле… ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?» (Откровение, 6: 11 — 12).