ПРИНЦИП ВСЕЕДИНОГО МУЗЕЯ

*

ПРИНЦИП ВСЕЕДИНОГО МУЗЕЯ

Борис Гройс. Русский космизм. Антология. М., «Ад Маргинем Пресс», 2015, 336 стр.

Философ Николай Фёдоров, служащий библиотекарем,

предлагал мне свое пальто. Я отказался. Слишком дичился.

Из записей К. Циолковского

Довольно неожиданно и приятно узнать, что «данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современных искусств „Гараж” и ООО „Ад Маргинем Пресс”», а помогал им в этом Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС». Если такую модную институцию, как «Гараж», интересует довольно маргинальное направление русской мысли прошлого века^[1], то, на фоне общего состояния нашей культуры и особенно ее отношений с финансовыми, поддерживающими органами, есть и позитивные моменты. Не только о закрытии фонда «Династия» можно говорить. Но, боюсь, зависимость тут несколько иная. Издание инициировано арт-теоретиком Борисом Гройсом, в этой своей ипостаси он, видимо, его и «пробил». Все это, конечно, уже то закулисье, которое нас не касается, — кто и как получил деньги на издание. Но сказать об этом стоило — потому что фигура составителя тут оказывается ключевой. Именно составитель подобрал авторов, представил их именно такими отрывками из их (довольно масштабного, если говорить о том же Николае Фёдорове) наследия и — снабдил концептуальным предисловием, представляющим контекст и задачи этой антологии.

И предисловие это вызывает уже с первых страниц довольно сильную озадаченность — не говоря о том, кто купит эту книгу в модной галерее, поведясь на весьма массированную рекламу «Гаража» в том же Фейсбуке и не обладая полными знаниями об идеях и персонажах русского космизма. Во втором же предложении автор, к слову, темпорально привязывая космистов к эпохе (конец XIX — начало ХХ веков), сообщает, что появились они «после краха исторического христианства с его верой в реальность загробного, потустороннего мира». Хочется, честно говоря, робко уточнить с места — крах христианства как факт принят большинством мыслителей, произошел он именно в это время (хоть таблички с годами жизни не прикрепили)? Дальше не так однозначно, но так же «ярко»: «Ницше провозгласил борьбу с нигилизмом главной задачей европейской мысли, и многие философы — от Хайдеггера до Батая и Делёза — последовали за ним». Я уж не говорю про какой-то плакатно-истматовский стиль, на который явно оказало влияние творчество таких представленных в антологии авторов 30-х годов, как Александр Богданов и Валериан Муравьев, но, простите, что с Ницше? Ницше с его «Бог умер», «падающего — подтолкни» и свержением кумиров прошлого и был главным символом нигилистического мировоззрения, а уж если мы говорим о русской культуре, то большинство нигилистов его своим главным учителем и считало. Да, на более высоком уровне осмысления можно сказать, что Ницше создал, пусть и апофатичную отчасти, собственную философскую систему, утверждал ценности, философствовал, конечно, не только ради отрицания прежнего, но провидел будущее и его аксиологию^[2]. Но это нуждается в определенных отступлениях и обоснованиях. И куда, простите, пошли за Ницше Делёз с Батаем? Если мы говорим о тех, кто испытал на себе его влияние, то тут можно привести добрую дюжину имен. Если о тех, кто боролся с ценностями традиционной европейской культуры, то другую дюжину — и они не всегда будут, кстати, пересекаться.

После Ницше непонятное начинает провозглашаться уже о Фёдорове. Он «верил не в душу, а в тело. Для него физическое, материальное существование было единственной возможной формой существования. И так же непоколебимо Фёдоров верил в технику: коль скоро все сущее материально, то все оно доступно любым манипуляциям с помощью технологии». Не читавшим, возможно, самого Фёдорова тут грозит мысль, что Фёдоров был воинствующим атеистом-материалистом, технарем вроде платоновского Пухова и вообще эффективным менеджером «Роснано». Тогда как тот был глубоко верующим человеком^[3], этаким новым городским юродивым, да, заслужившим своими трудами далеко не однозначную оценку со стороны официальной Церкви, как и, самый очевидный пример, Лев Толстой^[4]. Да, опять же как с Ницше, в случае Фёдорова все гораздо сложнее — то, как его идеи воскрешения всех мертвых из праха сочетались с его воцерковленностью. Фёдоров действительно мыслит в духе наступающего прогресса будущего века — не говоря (как и все космисты, за исключением Богданова с его идеей омолаживающего переливания крови) ничего технически конкретного^[5], он постулирует гипотетическую возможность науки служить на благо духа. Но опять же сложность его мысли не укладывается в одно весьма спорное декларативное утверждение; так, в сборнике статей о нем, на который я ссылался выше, вышеуказанные проблемы, в числе прочего, дискутируются на протяжении более чем тысячи страниц.

Дальше в предисловии лишь отметим, не вдаваясь в подробную дискуссию, еще целый ряд подобных высказываний Б. Гройса, не столь, увы, проясняющих контекст, сколь в свою очередь нуждающихся в пояснении. Для Ницше мир — Хаос, а для космистов — Космос (второе — очевидно, первое — связь в целом с космистами не кажется столь уж прямой); «тотальный хаос, или дионисийское начало, оказывается умозрительной конструкцией, которой не соответствует никакой эмпирический опыт» (конец позапрошлого века с его революционно-нигилистическими брожениями, начало прошлого века с его революциями и войнами дали, кажется, более чем представимый опыт обсуждаемым авторам); «Ницше и его последователи не говорят ничего другого: смерть Бога означает вступление разума в зону бессилия» (а как же сверхчеловек Заратустра?); «Хотя идея космоса как места бессмертия имеет свое происхождение в христианстве, она является наиболее последовательным отрицанием религии» (не говоря о том, что без христианства не было бы учения Фёдорова, а другие космисты были на его фоне фигурами все же такого же масштаба, как маленькие спутники у огромной планеты, можно привести из прошлого же века очень много «наиболее последовательных» отрицаний христианства).

Все эти неоднозначные трактовки тем досаднее, что это не вступительная статья в привычном смысле слова, там нет очерка жизни, творчества и идей Фёдорова и прочих космистов, это скорее концептуализирующее эссе, но концептуализация эта весьма противоречивая, как и стиль в целом, — похоже на такую презентацию, где автор яркими фразами пытается разбудить невнимательно слушающую публику, привлечь внимание (на второй странице возникает Фуко — все-таки поезд европейской мысли это не японский сверхскоростной «Синкансэн», между Фёдоровым и Фуко были большие станции).

Досаднее все это еще и тем, что в предисловии заложены действительно важные мысли. О том, что важным символом для Фёдорова становится музей и библиотека — как образ хранилища, сохранения человеческой мысли и, шире, самого человечества.

Фёдоров и утверждает эту мысль. Говоря, что прогресс производит мертвые вещи (к вопросу о его «технократизме», кстати) и вытесняет человека, он отмечает, что музеи и архивы человека сохраняют. Выше их — только прах человеческий и сам человек. Вообще же, как он призывает воскресить всех мертвых, так он проповедует и синкретические идеи всеединства. Искусство и наука, пишет он, должны объединиться в братском деле ради единой цели. Это братство по уму и воле, знанию и действию. И служит оно созданию всеединого музея — хранилища того человека, что отображен и запечатлен в книге (можно, экстраполируя эту мысль, сказать, что, как в ДНК заложена информация о человеке, так в книге присутствует — ноосферная информация).

Примечательно, что высказывания Фёдорова весьма актуальны буквально для наших дней, здесь и сейчас. «К сожалению, нынешний век, живя в мире распадения, привыкнув к нему, не требует от совокупности научных или художественных произведений (библиотек, картинных галерей и вообще от целого музея) единства; оно и в этом также не нужно для нашего века, так же не важно, как не нужно для него (имеющего высшие специальные заведения для отдельных наук) высшее учебное заведение для общего образования, для учения об единстве» — сейчас, увы, картина складывается таким образом, что образование вообще оказывается не особо нужным в нашей стране, а о единстве может только мечтать весь мир… Журналистика же «поглощает литературу» и способствует небратским состояниям, усиливает вражду — также знакомо…

Александр Агиенко (Святогор) в 1921 году в статье «Биокосмизм», опубликованной совместно с П. Иваницким, и в сборнике «Креаторий биокосмистов» (весьма говорящие названия!) в духе и стиле энтузиастов 20-х годов начала прошлого века пытается поставить на научно обоснованные рельсы совершенно «космические» идеи. Критикуя при этом Фёдорова за царизм и (sic!) православие. С корабля даже не современности, но уже почти наступившего, построенного с союзниками и единомышленниками прекрасного будущего летит ни много ни мало «вся предшествующая история от первых проявлений органической жизни на земле до солидных потрясений последних лет — это одна эпоха. Это — эпоха смерти и мелких дел. Мы же начинаем великую эру — эру бессмертия и бесконечности». Но, несмотря на громогласную революционную риторику, интенции у него совершенно федоровские: утвердить, что «человек — это не маленькое существо», дать ему «высшее благо» — «бессмертную жизнь^[6] в космосе».

Валериан Муравьев в своей «Всеобщей производительной математике» не так отрекается от прошлого. Он прибегает даже не к математическим выкладкам, а к тому, что сейчас назвали бы междисциплинарностью (или — философией науки). Константин Циолковский в представленном отрывке из «Монизма Вселенной» тоже не ограничивается космосом — таков был энтузиазм и замах той эпохи, что хотели всего и сразу, переделки атома, освоения планет, нового человека и Вселенной. Он хочет «привести вас в восторг от созерцания Вселенной, от ожидающей всех судьбы, от чудесной истории прошедшего и будущего каждого атома». Конкретен единственно Александр Богданов со своей идеей продления жизни за счет переливания крови — идея, за которую он отдал жизнь, так как ставил опыты на себе, после одного из них и умер.

Не знаю, насколько данная книга, изданная модной столичной арт-институцией и составленная актуальным исследователем Б. Гройсом, послужит популяризации учения Фёдорова и прочих космистов^[7]. Боюсь, толстые, наивные и непростые книги Фёдорова так и останутся в пыли старых библиотек, будут так же обсуждаться вымирающим племенем старых интеллигентов и ученых, пренебрегших более востребованными нынешним обществом темами. Провозглашаемые же космистами взгляды, если немного оглянуться, оказываются буквально на самом краю внимания современного человека. Не только потому, что никакие технологии до сих пор не помогли нам хоть как-либо решить проблему смерти и идущего за ней. И не только потому, что вряд ли так уж многие могут в полной мере примириться с собственной конечностью. Но и потому, что проблема продления жизни человека, послежития, да и трансформирования человека (а эти темы оказываются связаны) обсуждаются постоянно. И здесь можно даже не вспоминать действительно сложные (и также неоднозначные) учения Пьера Тейяра де Шардена^[8], Даниила Андреева, Владимира Вернадского, но наличие целого спектра различных трансгуманистов прошлого и нынешнего веков^[9]. Понятие постчеловека обсуждается в различных науках, а также и междисциплинарно, например, в антропологии уже даже выделились так называемые «трансформативные практики»^[10]. Здесь, кстати, учение разделилось, но оба основных направления — генная трансформация или киборгизация/виртуализация человека — как раз апеллируют к технической линии. Но тут мы сталкиваемся с крайне важным аспектом всех в целом представлений трансгуманистов — моральная сторона, то психическое, духовное и так далее качество, в котором пока не представимо — насколько долго или даже вечно будем жить (доживать? См. представленную в данном сборнике новеллу А. Богданова «Праздник бессмертия», где ученый и поэт, всемогущий и духовно утонченный герой, пресытившись бессмертием, мучительно кончает с собой^[11]) человек. С. Хоружий, создатель синергийной антропологии, доктор физ.-мат. наук, исследователь исихазма и переводчик Джойса, предупреждает о «неизбежном переходе виртуализации, с ее углублением, в сценарий эвтаназии, виртуализованной видовой смерти человека. Однако и этот вывод — на грани очевидного (и можно, кстати, заметить тут, что сценарий трансгуманизма, радикальный вариант любезного Делёзу „реванша кремния”, есть также род эвтаназии)»^[12]. То есть мечты о вечной жизни оборачиваются в итоге смертью? Возможно, здесь представлен один из пессимистичных прогнозов. Но угроза определенно есть, ведь бесконечная жизнь за счет технологий без каких-либо негативных импликаций — too good to be true, как говорится. Не зря же вечная жизнь не в ее небесном, обожествленном, но мирском, нынешнем качестве осуждалась всеми религиями со дня их создания, в их фундаментальных установках: «Такой тривиальный путь противоречил бы и простому эмпирическому опыту и духовному опыту традиций. Буддист всеми силами хочет выйти из круга сансары, новых и новых перерождений, несущих лишь новые страдания. Христианская легенда об Агасфере тоже „предостерегает” от неограниченно длящейся земной жизни. Здесь явно прописана неадекватность телосу спасения простой бесконечной жизни. Я думаю, что и в других традициях есть подобные предостережения^[13] против дурной бесконечности существования»^[14]. Нельзя сказать, что русские космисты предвидели данную проблему, но само наличие значимой моральной составляющей (есть она и сейчас, разумеется, но нет решений — пока все сводится только к запретам на опыты с клонированием человека, мировое сообщество будто замерло в ожидании того, что — откуда-то — появится ответ на то, что делать с тем, что уже позволяют осуществить технологии) в их учениях если не вселяет оптимизм, то делает их работы актуальными для дальнейшего к ним обращения и в наши дни.

Александр ЧАНЦЕВ