Кабинет
Катерина Бабкина

РУИНЫ ИМПЕРИИ

Катерина Бабкина (Катерина Бабкіна) родилась в 1985 году в Ивано-Франковске. Окончила факультет журналистики Киевского университета им. Т. Г. Шевченко. Автор нескольких книг стихов, публикаций в журналах, занимается также видеопоэзией. Представленная подборка — из авторского сборника «Знеболювальне та снодійне» («Обезболивающее и снотворное»), Харків, «Фоліо», 2014. Живет в Киеве.

В «Новом мире» публикуется впервые.



Катерина Бабкина

*

РУИНЫ ИМПЕРИИ

Перевод с украинского Марии Галиной



* *

*


Валентина, дворничиха, рыжая и нахальная,

вся побита артритом, худая, как спичка,

говорят, она разворовывает имущество коммунальное,

и ещё говорят, алкоголичка,

и орёт на всех — уж такая у ней привычка.

Ключница мусоропровода, хранительница гаражей,

развела в подъезде грибок, а убирать не хочет,

неизвестно, хоть кто хоть когда-нибудь с нею жил,

но в особенно тёмные безлунные ночи

Валентина воет, выпрастываясь из жил.

Дети дразнят её — веснушчатая, рябая,

нелюдимая, грязная — хотя она аккуратно

бережет в подвале мётлы свои и лопаты,

и одалживает бесплатно, когда попросят,

если с утра постучаться в её однокомнатную, номер восемь.

Но когда светлый дождь в сумерках падает по весне,

и никого во дворе, кроме машин, тополей и галок,

дышит паром земля, и вода в облаках звенит,

Валентина выходит и долго глядит в зенит,

запрокинув голову, раскинувши руки-палки,

а потом взлетает, и вот уж её и нет.

И кружится над городом, над чужими дворами,

где она не была, где ни разу не убирала.

Вот тогда-то в неё превратиться хотел бы каждый.

Мы пытались, честное слово. И не однажды.



Борода


К открытым купальням стекается столько народу —

массажные ванны, горячие волны, целебные воды

от нервов, желудка, артритов — и просто за новым загаром,

под взглядами статуй, белеющих в облаке пара.

И там, где подземные воды всего теплее,

лежит Борода каждый день и тихонечко млеет.

Иссохший и старый, но все-таки крепкий пока ещё,

он гладит глазами прекрасных и мокрых купальщиц,

а те, безотчётно растаяв под пристальным взглядом,

стараются в воду войти по возможности рядом.


Не из жалости — он перецеловал столько ягодиц и коленей,

что его, он полагает, не стоит жалеть.

Слышится смех — в купальне среди привидений

брызгаются водою живые дети.

Борода разглядывает красоток в полутьме сырой.

Борода, точно дьявол, пропитался лечебной серой.

Бороде мерещатся в мареве дрожащем

руины империи, тени любимых женщин,

покуда эти, полнотелые и худые,

на бортик бассейна выпрыгивают из воды. И

кажется одуревшему Бороде,

что красавицы растворяются в той воде,

и под вечер в купальне, уже опустелой,

вода ласкает его иссохшее тело.




* *

*


Ну, чем живу? Да так, без печали.

Вот, пивасик с тобой и супчик у мамы,

торгую разным, тусуюсь с Валей, —

нормально, типа, всё между нами.

Хожу на турник, одеваюсь клёво.

А что с тобой, я не понял, стало? —

В прозрачные сумерки Вадик сплевывает, —

Не без бабла ведь, и сам не хворый.

Чего тебе, Жора, по жизни мало?

И сам не знаю, — говорит Жора. —


Целыми днями сижу, втыкаю,

как ходят люди под домом, глупые,

с утра на службу, зачем не спросят,

получат бабки, чего-то купят,

съедят, забудут. И каждый носит

живую душу, нетленный пламень,

чтоб столько света без дна, без краю

и так по-свински с ним — это ж тупо!

Мне эта мысль не даёт покоя,

как бы из детства воспоминанье,

как будто волос в тарелке супа.


Ты может, Жора бы съездил к бате,

вернулся, типа, к своим истокам,

поговори с ним, прими по стопке,

да хоть присядь на скамью под деревом,

послушай эти его истории —

хотя бы как они тебя делали.

Как, кстати, батя? — Шурует в хате,

на ветеранские ходит сходки,

бухает, бегает на зарядку,

завел какую-то вроде бабу.

Мой батя в полном, считай, порядке.

Вот мне бы так бы.


А то найди себе, Жора, тёлку,

чтоб лишь взглянула — и отпускало,

и не такую, что всем давала,

чтоб мозг не ела, хотела мало,

не финтифлюшку, не балаболку,

прямая спинка, на жопе сало,

и брови, знаешь, с таким изломом.

Такую, типа, как моя Валя.

Стоит ведь?

Как же, а всё без толку.

Вот просто влом мне.


И Жоре хочется в детский садик,

где шелест листьев, кусты и мячик,

и скрип качелей почти не слышен,

и чтобы был он маленький мальчик,

и чтобы кто-то его утешил.

И этот май весь, и этот Вадик —

такие лишние.

Огни ночные во тьме маячат.

И доцветают черешни, вишни.



* *

*


Вот что она ему говорила,

обнимая крепко, что было силы,

прижимаясь к тёплому его телу, —

ты свободен делать что хочешь,

но всегда возвращайся к ночи.

Жизнь, говорила, потаённа и безутешна,

даже безгрешный тут становится грешным,

и гораздо сильнее меня, конечно,

золотая эта отрава,

только ночи — мои по праву.

И он к ней возвращался, когда осенний

побережья серенький дождь засеял,

когда выбелил лёд парусов холстину,

и когда она народила сына,

а потом — и второго сына,

и когда его на кого попало центрифуга зимы швыряла…

И когда однажды в глухую полночь

услыхал за спиною шаги и понял,

что тупик безлюден и нож наточен,

и, уже не надеясь на чью-то помощь,

чуя, точно зверь, как заходят сбоку,

а потом погружаясь на дно затоки,

выдыхая последний воздух, он помнил,

помнил, что обязан вернуться к ночи.

А она справляла свои годовщины,

и росли, словно водоросли, их дети,

и тянулись дни, как следы по илу,

и один какой-то за ней ходил, но

как-то раз однажды устал ходить, и

проповедники нищие рвали жилы,

заклинатели змей, и ветров, и крови,

морские волки, дрессировщики крокодилов

и прочие свидетели Иеговы,

но никому отмолить не хватило силы

обещания, данного им в любови.

Сыновья её известны в каждом притоне,

неумолимые, неуязвимые братья,

ещё бы, ведь они росли в этом доме

и что ещё в состоянии напугать их,

если их папа встает поутру с кровати.

А днем он лежит среди покорёженных

лодок и кранов и ловит речи

тех крошек крабов на темном ложе,

что ползают рядом, грызут и гложут,

и о вечном покое ему талдычат.

Но не возвращаться домой не может.

И возвращается каждый вечер.



Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация