Григорий Леонидович Аросев — поэт, прозаик, критик. Родился в Москве в 1979 году. Окончил ГИТИС, театроведческий факультет. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Звезда» и др. В 2011 году выпустил книгу «Записки изголодавшегося» (сборник рассказов). Живет в Москве. В «Новом мире» публикуется впервые.
ГРИГОРИЙ АРОСЕВ
*
СВОБОДА КАК ДОГМА
Комментируя присуждение Леониду Бородину премии Александра Солженицына в 2004 году, писатель и критик Павел Басинский в своей статье первым же делом заметил: «Так уж случилось, что биография <...> Бородина более широко известна, чем его художественное творчество»[1]. С этим утверждением если и можно согласиться, то лишь частично. Не подвергая сомнению ни талант Бородина, ни подлинную драматичность его судьбы, все-таки отметим, что широкому кругу русскоязычных читателей он сейчас неизвестен. В случае Бородина мы наблюдаем исключительное несоответствие между заслуженным и полученным. По художественному уровню он не уступает крупнейшим советским (речь не об идеологии, а только о происхождении) писателям, а что касается пережитого, тут и спорить не о чем. Разумеется, Бородин не единственный из наших литераторов, кто сидел в тюрьме, но если учесть все обстоятельства, о которых скажем ниже, то сомнений не останется: он — выдающаяся личность. Увы, теперь о нем приходится говорить в прошедшем времени. Леонид Иванович Бородин скончался 24 ноября 2011 года.
Словом «заслуживать» следует оперировать весьма аккуратно, поскольку в нем есть намек на некую «службу». Вряд ли Бородин воспринимал так свою литературную и публицистическую работу (хотя, к примеру, у слова «служение» принципиально иной контекст), но, с этими оговорками, можно сказать, что как писатель Бородин заслужил иной судьбы. И если жаловаться на «общую» участь бессмысленно, тем более когда человек во многом сам себе ее определяет, то иной судьбы каким-либо произведениям желать можно. Большинство интеллигентных читателей, слыша фамилию Бородина, либо вспоминают повесть «Женщина в море», факт, что он был диссидентом, дважды отбывал заключение, а потом работал в журнале «Москва», либо ничего конкретного не вспоминают вообще. Вероятно, Бородин, будучи человеком предельно честным и здравомыслящим, это осознавал: «То, что меня дальше кольцевой дороги не знают, не удивляет. Сейчас другое время»[2]. И безусловно, он понимал, что сложившаяся ситуация есть во многом следствие его собственного выбора.
Роман-воспоминание Бородина называется «Без выбора». В нем он утверждает, что абсолютно все ключевые события в его жизни были спровоцированы некими обстоятельствами, и у него просто не было другого пути: «...жизнь ни разу не предоставила мне возможность волевого личного выбора. Не было! Все, что случалось, случалось по стечению обстоятельств»[3]. Но все-таки позволим не согласиться с ним самим и заявить, что выбор был. Разумеется, у такого высоконравственного человека, как Бородин, с детерминистической точки зрения выбора, как поступать, не было. Идти на компромисс, сдавать единомышленников, менять убеждения — все это не про него. Но Бородин вполне мог бы в некий момент эмигрировать и таким образом резко изменить судьбу, повторимся, хотя бы литературную. Как он себя повел на жизненном перекрестке и чем руководствовался при принятии решения, другой вопрос. Но этот выбор у писателя был — ему предлагали эмиграцию, и он даже колебался, но «наклюнулась работа <...> и проблема снялась сама собой. Запомнился только ужас при мысли о том, что если уеду, то больше никогда не увижу своих родителей, дочери, родины вообще».
Говоря о жизни Леонида Бородина, мы будем постоянно обращаться к роману «Без выбора» (оттуда же вышеприведенная цитата про возможную эмиграцию), в котором автор подробно рассказал о себе. Впрочем, о себе ли? Удивительный факт: в этом романе (напомним, автобиографическом) ни разу не звучат имена его родителей, а две жены и дети упоминаются вообще несколько раз и так же — без имен. Хотя о многих людях, по сути — случайных знакомых, повествуется очень подробно. Ясно, что он пытался написать не о себе, а в первую очередь об эпохе, свидетелем и непосредственным участником которой он стал. И если Бородин сообщает, что после первой отсидки он долгое время не мог найти работу и жил за счет жены, на тот момент — уже второй («В конце 70-х я <…> какое-то время фактически жил на средства жены, зарабатывающей редактурой в технических журналах и издательствах»), то из этого факта мы должны сделать несложный вывод о бедственном положении, в которое его загнали обстоятельства, и что его жена вынужденно взяла на себя материальное обеспечение семьи. Это важно для понимания судьбы писателя, а имена, как и обстоятельства знакомств с женами и прочее, — часть совсем личной жизни, которую Бородин, очевидно, хотел сберечь от посторонних. Не будем интересоваться этим и мы, хотя, к примеру, все имена можно найти в Интернете...
Говоря о несоответствиях, начать надо с того, как «стартовый капитал» Бородина отличается от того, к чему он вскоре пришел. Он был, по собственному признанию, «учительский сынок. Более того — директорский сынок». Он неплохо учился. Его любили родители, а он любил их — настолько, что при первом аресте в 18 лет всерьез предложил им отречься от него, чтобы у них не было неприятностей (разумеется, родители этого не сделали). Он любил Сталина и, как и большинство его современников, не представлял, как можно жить без него («Боже! Как я любил его лицо! Как я любил смотреть на него <...> Просто смотреть — и все! Ни о чем при этом не думая. Его образ и был самой думой, как бы вынесенной за пределы моего „я”»). Конечно, нельзя утверждать, что этого достаточно для построения успешной карьеры, но определенные предпосылки имелись. И тут же отметим: как только Бородин начал более-менее самостоятельную жизнь (поступил в Иркутский университет на исторический факультет), он сразу же ушел «не туда»: спустя буквально полгода он был исключен из комсомола и университета за создание кружка «Свободное слово», «ориентированного на выработку идей и предложений по „улучшению” комсомола и самой партии». Еще через некоторое время Бородин, следуя рекомендации узнать подлинную жизнь рабочего класса, оказался рабочим путевой бригады на Кругобайкальской железной дороге, затем бурильщиком на Братской ГЭС, а потом — проходчиком на одном из норильских рудников. Бородин не только подробно описывает условия жизни и труда рабочих, но и отмечает, что именно там он впервые усомнился в «правильности» всего происходящего в стране, ибо до того он характеризовал состояние своего духа как «героико-романтическое» при полном незнании жизни.
Ключевым событием в жизни Бородина, безусловно, стало его вступление в 1965 году во Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа (ВСХСОН) и знакомство с Игорем Огурцовым, инициатором и основателем организации. Это случилось после того, как Бородин окончил пединститут в Улан-Удэ, поработал учителем и даже директором школы, а затем приехал из Сибири в Ленинград в поисках лучшей жизни, не только в бытовом смысле, но и, сколь бы это ни прозвучало громко, в духовном. В «Без выбора» Бородин подробно описывает мотивы своего переезда. Но вряд ли в молодости он предполагал, чем это обернется.
ВСХСОН — подпольная антикоммунистическая организация, которая появилась в Ленинграде в 1964 году. Программу Союза коротко можно свести к христианизации трех ключевых сфер жизни страны: политики, экономики и культуры. При этом церковь в обновленном государстве играла бы если не главную, то одну из важнейших ролей. Структура верховной власти, по замыслу ВСХСОНа, должна была кардинально отличаться от существующей в СССР. В области экономики программой Союза предполагалось сохранение в собственности государства главных отраслей промышленности и земли, которая могла выделяться государством-монополистом в индивидуальное пользование. При этом руководители организации всерьез планировали, пусть и не сразу, осуществить «бескровный переворот» (определение Бородина; Людмила Алексеева формулирует несколько иначе: «насильственную революцию»[4]).
Разумеется, при таких взглядах и намерениях ВСХСОНа (на момент ликвидации в нем было 26 членов и еще 30 числились кандидатами) судьбы руководителей и рядовых участников Союза были по сути предрешены.
Ранней весной 1968 года (арест был произведен годом ранее) состоялся процесс, на котором Бородину дали шесть лет тюрьмы.
Руководители Союза — Огурцов и другие — были приговорены к тюремным срокам, более длительным, чем Бородин, и даже в Новейшее время не были реабилитированы. В частности, президиум Верховного суда РФ 20 ноября 1996 года признал обоснованность приговоров всех осужденных[5]. А сам Бородин не один раз подчеркивал в «Без выбора», что он не считает то самое судебное решение несправедливым: «Первый (срок. — Г. А.) был университетом, и сам тогда был молод и весело опрометчив. И главное — тогда я сидел за дело».
«Благодаря» ВСХСОНу жизнь Бородина круто изменилась: он попал в тюрьму. Но была и другая важная перемена: именно благодаря своей работе в тайной организации Бородин и соприкоснулся с литературой. В поисках возможных соратников участники ВСХСОНа решили проникнуть в Союз писателей, для вступления в который Бородин «накатал десяток рассказов <...> и отправил в районную газету», где они должны были публиковаться раз в месяц, а затем была написана и повесть про восстание польских ссыльных на Байкале. При этом Бородин характеризует свое творчество почти пренебрежительно: «Как-то совершенно походя я накатал…», «скропал повестушку» и так далее.
Вообще Бородин сам не очень четко определяет, когда же он по-настоящему стал писателем, при всей условности этого понятия. В качестве отправных точек (именно отправных, а не своих литературных вех) он сам отмечает и рассказы для районной газеты, и тюремную больничную зону, где находился из-за открывшейся язвы, и 1982-й год, когда, по его словам, он «серьезно увлекся писательством». В этом же году его арестовали во второй раз. Однако, исходя из того, что самые первые произведения Бородина не опубликованы, отсчет можно вести от рассказа «Встреча», написанного в тюремной больнице в 1969 году.
«Встреча» — первый или один из первых рассказов, и он написан настолько безупречно, что поневоле сомневаешься, на самом ли деле это литературный дебют. Бородин сам вскользь говорит, что «Встреча» изучается в некоторых школах. Это замечательно иллюстрирует тезис о природном характере таланта Бородина. В сравнительно небольшом (чуть больше авторского листа) рассказе повествование идет от третьего лица, но героев в ней два — некие Козлов и Самарин. Действие происходит во время войны. Оба героя стараются сбежать от немцев, но Самарин ведет себя престранно: очно и заочно выказывает явную ненависть в адрес Козлова. Ближе к концу читатели узнают, что два беглеца, оказывается, встречались в тюрьме, но находились по разные стороны решетки: Самарин был заключенным, а Козлов — надсмотрщиком, и между ними там произошел конфликт. В самый последний момент, за секунду до смерти, Самарин понимает, что ошибся — обознался — и что Козлов вовсе не его бывший надзиратель, а простой человек, который пытался ему, объятому ненавистью Самарину, помочь. На этом рассказ и завершается — делать все возможные выводы Бородин предоставляет читателю (в «Без выбора» он вообще не рассуждает о своих произведениях — только отмечает факт написания и, иногда, обстоятельства). Павел Басинский в цитированной выше статье утверждает, что Бородин сильнее всего боится «не распознать человека. Не постичь его сокровенной внутренней правды», и как раз об этом написана «Встреча». Можно предположить и другое: рассказ посвящен захлестывающим чувствам, из-за которых люди иногда теряют не только рассудок, но и жизнь (как Самарин и Козлов — если бы первый вел себя иначе, возможно, они бы и спаслись). Или — Бородин просто рассказывает историю, услышанную в тюрьме. Все это равновозможно.
Человек ошибающийся, человек заблуждающийся — такие герои у Бородина встречаются нередко. Но заблуждения их фундаментальные, если не сказать онтологические, бытийные. Когда (если) эти заблуждения выплывают на поверхность, жизнь героев меняется или даже рушится. Так герой «Повести странного времени», совсем молодой человек, до определенного момента не знает, что муж матери — не его отец, а когда вскрывается правда, мир переворачивается с ног на голову. Так Марина Мнишек, персонаж исторического сочинения «Царица смуты», убеждена, что именно ей суждено быть московской царицей, хотя Михаил Романов уже давно коронован. Так безымянный рассказчик получившей широкую известность в конце 80-х повести «Женщина в море» по доброте и незнанию соглашается стать участником дерзкого ограбления и, едва избежав серьезных увечий или даже гибели, переживает мучительные минуты раскаяния, которые его приводят к совершенно неожиданным выводам.
Вопрос, были ли в жизни Бородина такие же глобальные, радикальные ошибки, открыт. Про его личные «дела» мы ничего не знаем. Его не потрясали собственные аресты — об этом он высказывается прямым текстом, он их едва ли не ожидал. Крушение СССР было встречено им если не с восторгом, то уж точно без сожаления (другой вопрос, как он относился к конкретным событиям августа 1991 года и последующим). В друзьях, как следует из его воспоминаний, он не разочаровывался. Так что, вероятно, все-таки судьбоносных заблуждений в его жизни не было, если не считать самого первого — веры в коммунистическое государство. Бородин писал о пережитом в юности: «Какую муку, какую „ломку” я пережил, воспитанный <...> гражданином, гордящимся своим политическим гражданством». Но это заблуждение и, как следствие, «прозрение» были неизбежны — иначе бы Бородин не стал самим собой. При этом отметим, что заблуждения и разочарования — разные вещи, и от разочарований Бородин не уберегся.
Вскоре после «Встречи» Бородин написал «Повесть странного времени» — произведение, в котором, вероятно, немало личного, хотя и не связанного с его общественно-политической деятельностью.
(Шаг в сторону. Возникает определенная проблема, каким словом определять эту самую деятельность Бородина. В «Без выбора» он делает ряд семантических заявлений: «Слово борьба я никогда не любил <...> И до сих пор не люблю <...> ни разу не использовал его применительно к себе»; «Более оскорбительного слова, чем „революционер”, для нас, членов организации (ВСХСОН. — Г. А.) <...> не существовало <...> Слово „революционер” для нас было равнозначно слову „бес”», «Большую часть жизни прожив в состоянии диссидентства (не выношу этого слова)…». Кажется, диссидентство подходит точнее всего, но у этого слова слишком определенный исторический подтекст, а Бородин — слишком нетипичный диссидент.)
В «Повести странного времени» поднимается в первую очередь тема отцовства и семейных отношений. Главный герой, молодой человек девятнадцати лет, воспитывается формально чужим человеком, в то время как его настоящий отец был «взят» и исчез еще до рождения своего первенца. Ситуация идентичная с той, что была у самого Бородина: его отца, Феликса Шеметаса, арестовали, когда Леониду едва исполнился год. Дальше, однако, идет расхождение. Отчим Бородина оказался замечательным человеком, и будущий писатель по праву считал его своим отцом («Это я сейчас так говорю — отчим. Говорю и тем словно обижаю человека, которого и по сей день именую отцом, и никак иначе, потому что дай бог каждому такого родного, каким был для меня неродной» — «Без выбора»). А в «Повести…» все иначе. До четырнадцати лет главный герой ничего не знает о трагедии в своей семье — его отца не только арестовали, но мать, в ту пору также девятнадцатилетняя девушка, вдобавок — беременная, волею случая положилась на совершенно чужого человека, который ничего не смог сделать для ее мужа, но смог спасти ее саму и будущего ребенка. Бородин здесь применяет метод «двойного взгляда» — то ведя рассказ от имени молодого человека, то глядя на ситуацию со стороны. Благодаря этому читатель в курсе всех перипетий и заранее знает, кого однажды встречает в глухом лесу герой-подросток, — своего отца, который бежал из тюрьмы, чтобы как раз увидеть бывшую семью. И именно из-за этого желания беглеца кульминация повести настолько абсурдна: мальчик, заранее предупрежденный органами о том, что в их краях может обнаружиться некий преступник, наталкивается на него и... задерживает. Якобы задерживает, задерживает в кавычках. Подросток с ружьем в руках ведет взрослого человека в некую «милицию» — хотя в его поселке отделения нет и привести задержанного можно только в домик лесника.
«Но уже через полкилометра я понял, что взялся за безнадежное дело. Я просто не мог пройти семь километров с ружьем наизготовку. У меня уже и так руки отваливались. К тому же нужно было все время смотреть себе под ноги», — признается главный герой, не понимая, почему же преступник не сбегает. Но мы знаем. И поэтому понимаем, что трагическая встреча, «горе узнавания» становятся неизбежными. А спустя пять лет, когда главный герой вырос, он «разбил их (часы, полученные за помощь в поимке беглого преступника. — Г. А.) об угол этого же дома и купил билет на пароход», который увозит его куда-то очень далеко, где слегка повзрослевший главный герой хочет навсегда исчезнуть — совершить самоубийство.
Причину этого шага Бородин повторяет в начале и в конце повести, закольцовывая ее. Произведение начинается и кончается одинаковыми фразами: «Хочу быть честным! Хочу быть честным! Хочу быть честным!» Это заклинание тысячекратно повторяет главный герой, желая смыть с себя позорную метку предателя, погубившего собственного отца.
«Повесть странного времени» оставляет сильнейшее впечатление, но при этом, читая ее, вновь начинаешь сомневаться, только на сей раз в другом: а правда ли автору на момент написания было далеко за тридцать? — так хорошо и убедительно очерчен максимализм юного главного героя и его отношение к жизни.
В 1978 году в издательстве «Посев», находившемся в западногерманском Франкфурте-на-Майне, вышла первая книга Бородина под названием «Повесть странного времени» (кроме заглавной повести в нее вошли рассказы «Перед судом», «Вариант» и «Посещение»). В следующие шесть лет «Посев» выпустит еще три книги Бородина — «Год чуда и печали» и «Третья правда» (обе — в 1981), а в 1984-м, когда писатель вторично отбывает срок, — роман «Расставание». На «Третьей правде» остановимся чуть подробнее.
Бородин родился в Восточной Сибири, в Иркутске, и до конца дней своих оставался сибиряком, навсегда сохранив память о Байкале и тайге. Бородин писал в «Без выбора»: «Еще одна страсть детства — тайга. Уйти без тропы куда глаза глядят и не заблудиться, при этом обязательно поблуждав».
«Третья правда» — эта повесть в первую очередь о тайге: «Люди непостоянны и ненадежны, с ними нельзя быть спокойным и уверенным, среди них — будь настороже, а то враз обрушится на тебя, что ненужно и хлопотно. Другое дело — тайга! После лета всегда осень, а зимой — снег, и никак по-другому. Здесь, ежели по тропе идешь, можешь о ней не думать: не подведет, не свернется кольцом, не вывернется петлей, а если уйдет в ручей на одном берегу, на другом непременно появится, да там, где положено. А язык?! Его среди людей держи в зубах, потому что одни и те же слова по-разному поняты могут быть <...> В тайге же человек всегда только вдвоем: он и тайга; и если язык тайги понятен, он с ней в разговоре — бесконечном и добром». И именно сибирский лес объединяет двух героев повести — Андриана Селиванова и Ивана Рябинина, вначале врагов и соперников, а затем — больше чем друзей.
Главный сюжетный ход «Третьей правды» — длительный, двадцатипятилетний, тюремный срок (едва ли не в каждом произведении Бородина герои отбывают заключение, но почти никогда это не является главной темой) Рябинина. Его забирают в тот самый момент, когда он обзавелся семьей и его красавица жена Людмила, городская жительница, недобрым промыслом судьбы оказавшаяся в деревне, родила одного ребенка, дочь, и была беременна вторым. Заботу о Людмиле принял на себя Селиванов, который отвозит их в город — в Иркутск, к своим дальним родственникам. Пока Рябинин сидел, его жену тоже забрали, и она сгинула в лагерях. Судьба дочери Натальи сложилась вполне благополучно: она вышла замуж за хорошего человека, а вот второй ребенок — мальчик Иван — вырос в детдоме и стал конченым алкоголиком. Рябинин возвращается из тюрьмы и успевает познакомиться с дочерью, однако сына так и не находит (его судьбу потом проясняет Селиванов) — и умирает.
Невзирая на подчеркнутый реализм сюжета, «Третья правда» наполнена таинственными символами, которые практически возводят повесть до уровня иного реализма — мистического. Бородин весьма аккуратно «рассыпает» их по тексту, чтобы не переборщить с количеством, но и не дать читателю расслабиться.
Практически в самом начале фигурирует дом Ивана Рябинина, который все время, что он был в тюрьме, стоял пустым. Невзирая на распоряжения председателей сельсовета, никто не захотел в нем поселиться: «Жители Рябиновки многозначительно переглядывались между собой, когда кто-нибудь на улице или в магазине затевал разговор о странной судьбе участка. Дело пахло тайной...», хотя фактически как раз тайны никакой не было — привидения там не жили, да и сам дом в свое время вовсе не был прибежищем зла. Бородин таким полузагадочным образом дает нам понять, что дом пустует не просто так, а ради своего хозяина, который должен вернуться. Впрочем, сам хозяин в тюрьме вел себя не очень логично — трижды совершал попытки побега, и все три раза — неудачно, из-за чего и отсидел четверть века.
Жена Рябинина, Людмила, по авторскому выражению, выглядит как «царевна-лебедь, золотоволосая, с маленькими белыми ножками». Персонаж из сказки, которой в угрюмых обстоятельствах «Третьей правды» и не пахнет.
Смерть Рябинина скорее похожа на эпизод из триллера. Вместо бульдозеров, которые просто ломали деревья ради прокладки «высокого вольта», Ивану вдруг привиделось, что «оборванные, грязные люди рвали на куски издыхающую лошадь <...> падающие деревянные опоры и глыбы земли рушились на людей, давили их, ломали ноги и руки, сплющивали головы <...> крики, кровь <...> выстрелы из окон». Пораженный невыносимой картиной, Рябинин умирает от разрыва сердца. Неромантично, слегка сюрреалистично, но и эффектно.
И вершина абсурда — поминки по Ивану. Селиванов из деревни сбегает в Слюдянку — небольшой город на западном берегу Байкала. И там он вначале бежит в церковь, затем — в здание КГБ, где задает совершенно невероятный вопрос: «Власть наша, советская которая, как долго она, родимая, еще нами править будет?» И уж затем он идет в ресторан, где напивается, а затем получает ножом в бок. И вся эта фантасмагория случается с Селивановым в день (вечер) поминок по его другу. В этом можно увидеть некие параллели с «Братьями Карамазовыми», когда Митя в самые неподходящие моменты уезжает в Мокрое. А можно — противопоставление жизни и смерти, сознательно приниженное до уровня если не фарса, то гротеска.
Павел Басинский утверждает, что именно Селиванов («хитрющий мужик, „убиец”, жмот»), а не Рябинин («отсидевший полжизни и пришедший к вере») стал любимым героем Бородина. Вряд ли все настолько однозначно. Дело скорее в том, что пусть Рябинин — сюжетообразующий персонаж (без него ничего бы не произошло), Селиванов — важнее. Рябинин отсутствовал двадцать пять лет, а Селиванов был на месте. Повесть начинается и заканчивается Селивановым. Именно он, со всеми своими недостатками, воплощает ту силу, которая торжествует вопреки всему. Ведь Селиванов-то жив, невзирая на удар ножом («Во жизнь собачья! Помереть и то по своей воле не дадено», — говорит он, подтверждая витальность своей правды), а Рябинин умер.
А с третьей правдой все несложно. Селиванов утверждает: «Батя-то мой и от красных и от белых отмахался и меня уберег. Пущай, говорил, они бьются промеж собой, а наша правда — третья». Эта мысль не нова, однако для Бородина, очевидно, имела серьезное, если не ключевое значение. Он не был ни красным, ни белым. У него была своя правда. На его счастье, он встретил единомышленников. Он ни с кем не боролся («Я вовсе не боролся с властью, это она боролась со мной как с безнадежно инородным существом» — «Без выбора»), он просто всегда жил по-своему, по своей правде, и не важно, какой она была по счету — первой или сотой. (Примечательно, что во время событий сентября — октября 1993 года Бородин не поддержал ни одну из сторон, хотя активно участвовал в происходящем: снимал события на камеру и вывозил раненых на своем автомобиле.)
Время между двумя арестами, а это девять лет, стало для Бородина самым сложным периодом в жизни. Отсутствие стабильной работы, как следствие — постоянные материальные проблемы. Сразу после освобождения, в 1973 году, он был сослан под официальный надзор в Белгородскую область, где жили его родители. В том же году он второй раз женился и уехал с женой жить и работать в тайгу, сам Бородин — сторожем в зверпромхозе, а она — разнорабочей без оклада. В следующем году они вернулись в столицу и Бородин устроился помощником составителя поездов на одной из железнодорожных станций. Потом они опять работали в тайге, а в 1976-м переехали в подмосковные Петушки, где Бородин работал в санэпидемстанции кладовщиком и завхозом. Замечательные профессии для писателя, учителя по образованию... Одновременно его постоянно держат под контролем сотрудники «органов», которые, как пишет сам Бородин, целенаправленно его готовили ко второму аресту, который и произошел 13 мая 1982 года в Москве.
При всей нелепости обвинений, повлекших первый срок, Бородин, как уже говорилось, признавал их обоснованность. Второй же процесс, который, как и первый, готовился больше года, был сфабрикован от и до. Точнее, некие обвинения были основаны на фактах (к примеру, подготовка и издание диссидентского «Московского сборника» — факт, что Бородин этим занимался; поздравительная телеграмма А. И. Солженицыну в день его 60-летия 11 декабря 1978 года), но многое было притянуто и надумано. Разумеется, были найдены «правильные» свидетели, которые давали нужные показания. В защиту Бородина выступали Георгий Владимов и Игорь Шафаревич, Владимир Осипов и работница телевидения из Иркутска, знавшие Бородина. Но их заявления на суде не были оглашены. Официальный адвокат писателя неожиданно изменил позицию. Белла Ахмадулина, выразившая желание выступить на суде свидетельницей, в итоге не была включена в список. Друзей, корреспондентов, дипломатов в зал заседания просто не пустили. На процессе присутствовали только жена Бородина и его дочь от первого брака. Но раскаяния от Бородина все равно никто не добился...
Приведем три цитаты. Первая и третья — из заметки, опубликованной без подписи в журнале «Посев» в № 7 за 1983 год, вторая — из романа «Без выбора». «Вынесенный приговор — 10 лет лагерей и 5 лет ссылки — был для всех неожиданностью, тем большей, что незадолго до суда следователь Губинский <...> распространил слух, что Бородину дадут не более 5 лет». «Старички судьи торопливо покинули свои места и вышаркались из зала. Но задержался прокурор, шпаргалки свои запихивая в портфель. В этот момент я увидел, что дочь плачет, и заорал: „Не сметь плакать, смотри, он (прокурор) жиреет от твоих слез!”» «Особо следует отметить очень плохое состояние здоровья Л. Бородина: у него язва желудка, грыжа, страшный авитаминоз <...> По существу, приговор ему — смертный». На момент приговора Бородину было 45 лет.
И все же он не только был освобожден значительно раньше назначенного (летом 1987 года), но и пережил свой второй срок без фатальных последствий для здоровья. Хотя, разумеется, тюрьма никого не делает крепче (в определенный момент Бородин вообще был уверен, что умирает от рака горла, но болезнь, к счастью, оказалась всего лишь сильно запущенной ангиной).
Повесть «Царица смуты» начата Бородиным во время второго заключения: «Это было довольно странное сочетание обстоятельств: политзэк, лишенный каких-либо сведений, содержащих хотя бы намек на изменения в стране <…> приступает к такой необъятной и острой теме, как Смута»[6], — вспоминал он позднее о своей задумке. Бородин написал первую главу в тюрьме, переправил ее на волю и вернулся к тексту уже после освобождения. Опубликована же повесть была только в 1997 году — в «Роман-газете» (№ 1). Трудно не заметить, насколько прозорливым оказался Бородин, без малейшего внешнего повода обратившись к смутному времени XVII века в непосредственном преддверии смуты конца века XX.
Смутному времени в России посвящено, помимо исторических, немало художественных произведений — начиная с сумароковского «Дмитрия Самозванца», написанного «всего» полтора века спустя после Лжедмитриев, и заканчивая «Смутой» нашего современника Владислава Бахревского. Но только Бородин решил взглянуть на проблему с двух не самых очевидных точек зрения: во-первых, он рассмотрел не само Смутное время, а его последствия — когда Романовы уже воцарились в Москве; а во-вторых, центром своего внимания он сделал не одного из самозванцев, а Марину Мнишек, уже отбывшую двухлетнее заключение в Ярославле, пережившую смерть «Тушинского вора» и бежавшую через Рязань в Астрахань.
Первое, что обращает на себя внимание, — язык повести. Это великолепный пример стилизации под старинную речь, которая при этом не является таковой: синтаксис — вполне современный и лишь слегка тронут инверсией. Без словаря под рукой читать текст непросто — на чем-то непременно запнешься: либо на старославянизмах, либо на иностранных словах, ныне ушедших из активного словаря, например «фальконет» или «човен». Есть несколько стилистических провисаний — вряд ли в XVII веке святой отец Николас Мело мог сказать: «Реально лишь одно равенство — в служении Господу» (курсив мой. — Г. А.). Или: «Ослепленная царским счастьем, Марина <...> даже как бы на заметку взяла» (курсив мой. — Г. А.) и некоторые другие. Но это не портит общего впечатления. Читать повесть сложно, но даже в самых замысловатых языковых конструкциях смысл очевиден, а сюжет захватывает едва ли не с первого появления Марины.
Мы уже упоминали о Марине Мнишек, когда говорил о героях Бородина — людях с фатальными заблуждениями. Марина Мнишек — именно такой человек. Историческая Марина Мнишек была гордой, упрямой и честолюбивой. У нее всегда были альтернативы, особенно после низвержения. Ей предлагали вернуться в Польшу — она этого не захотела. Ее уговаривали поселиться в Самборе или Гродно — она отказалась, потому что оба эти варианта, как и многие другие, предполагали ее добровольный отказ от московского престола. Для Марины это было неприемлемо, потому что — и это Бородину отлично удалось передать — она искренне считала себя полноправной царицей, а всех остальных правителей — незаконными. И именно это — идеологический, смысловой стержень всего произведения. «Ты все толковал, что смута кончилась, потому что Романову присягнули. А Шуйскому разве не присягали? А Владиславу? А Дмитрию, наконец? Почто ж присяга не держалась? А потому, что на каждом из них неправда горбом горбилась, каждый в чем-то повинен был, хотя, положим, у Шуйского прав на престол московский поболее было, чем у нынешнего Романова <...>. Только за мной нет никакой неправды. Меня призвали всенародно, сама ведь не напрашивалась» — так Марина говорит боярину Андрею Петровичу Олуфьеву и потом неоднократно повторяет эту мысль. При этом Марина убеждена, что на ее стороне не только правда, но и Бог, — Бородин подчеркивает ее религиозную преданность этой идее. Хотя ее христианство весьма сомнительно: она неоднократно в повести выказывает неуважение к православию («русинская ересь»), но и своим католичеством не особо дорожит («не допускает его (патера. — Г. А.) в свою молельню, ей, мол, не надобен посредник, и намерена, дескать, самолично творить молитву пред ликом Господним»).
Ее тщеславие — ключевое качество. Но помимо этого она и храбра — в повести описывается, как Марина проходит со своими казаками через лагерь Сапеги и во время грозы поднимается на башню. Увидев отвагу Марины, многие стрельцы и монахи перешли на ее сторону. А еще Марина — мать. Маленький Иван нарочно выведен не очень привлекательным малышом. Да и вспоминает о нем Марина эпизодически. Но ее отношение к сыну лучше всего описано в финале, когда Марина уже закована в цепи: «Сейчас у ней только одно слабое место — сын». А посольский приказ в письме о дальнейшей судьбе беглой царицы сообщил, что «Маринка на Москве от болезни и с тоски по своем выблядке умерла».
Другие важные герои повести — атаман Иван Мартынович Заруцкий, последний возлюбленный и, вероятно, муж Марины Мнишек, и Олуфьев. Заруцкий — реальный персонаж, а Олуфьев — вымышленный. Заруцкий в «Царице смуты» весьма схематичен. В нем много хрестоматийной казацкой удали, его «глобальные» действия, как и действия Марины, нам, знающим историю, заранее известны, а «локальные» поступки, являющиеся предметом авторского вымысла, вполне предсказуемы. А Андрей Олуфьев — совсем другое дело. Это собирательный образ. Бородин в цитированном выше интервью говорит, что, по его замыслу, Олуфьев — «человек, фатально оказавшийся не в то время не в том месте»[7]. Это так. Он, честный и справедливый боярин, волею случая оказался вместе с Мариной, но не верит в то, что ей удастся победить в отчаянной схватке с судьбой. Он — олицетворение покорности судьбе и верности слову. Он, как говорят в повести, «верен без веры», что вдвойне ценно[8]. Анализируя свои чувства к Марине, Олуфьев поначалу не понимает, что его удерживает рядом с ней, — в триумф он не верит, как женщина ему Марина безразлична[9]. И лишь когда уже многое пережито и проговорено, его осеняет: «Когда решил предупредить ее о кознях старосты, при первой встрече, ведь то же самое желание было: взять на руки и унести от напасти, защитить — так же в груди было — жалость отцовская! Сколько ей тогда было? Двадцать? Смотрелась моложе. А ему, детей не знавшему? За сорок. Так вот в чем причина маеты его!» И, уже четко понимая корни своей симпатии к свергнутой царице, он остается с ней до конца. И смерть принимает вовсе не геройскую. Ни Марина, ни Заруцкий не замечают, как его убивают, и это закономерно — жертва обстоятельств не может погибнуть красиво.
Александр Солженицын посвятил «Царице смуты» большую статью. В ней он, помимо детального разбора текста, дает сугубо комплиментарную оценку всему произведению: «Ярчайшая историческая повесть в современной русской литературе»[10].
В декабре 1988 года (задолго до завершения работы над «Царицей смуты») Бородин закончил повесть «Женщина в море» — свое, пожалуй, самое сложное и самое известное произведение. Любопытно, что в 1926 году сочинение с таким же названием написал Алексей Новиков-Прибой. Вряд ли Бородин, образованнейший человек, не знал о существовании этой не самой веселой повести о жизни молодой красивой женщины на корабле и неблагородных мужчинах вокруг нее, но все-таки не отступил и озаглавил свое произведение так же.
Есть у «Женщины в море» и еще одна параллель — лермонтовская «Тамань». Бородин признавался в интервью Владимиру Бондаренко: «После публикации в „Юности” (№ 1, 1990. — Г. А.) звонит мне приятель и говорит: „Здорово ты в ‘Тамань‘ врезался!” Помню, я аж в трубку покраснел. Действительно, такая параллель во всем».
Да, определенные сходства имеются: приморский город, некая тайна, женщина в море... Но это только контуры: у Лермонтова все совсем иное — и герои, и их поступки, и выводы. Да и «Тамань», как известно, не заключительная часть «Героя нашего времени», после нее стоит не точка, а многоточие.
Вероятно, в «Женщине в море» автобиографического больше, чем где бы то ни было еще у Бородина (разумеется, не считая романа «Без выбора»). Герой, не названный по имени или фамилии, — образованный, ценящий женскую красоту мужчина средних лет, умеющий отлично плавать, но самое главное — недавно освободившийся из заключения. Это обстоятельство и сформировало его мировосприятие. В самом начале повести Бородин пишет: «...в годы застоя рек я не переплывал. Я в основном переезжал их в вагонах без окон, когда по изменившемуся эху колесного перестука догадываешься, что поезд идет по мосту...» Правда, сразу же идет оговорка: «...впрочем, речь не об этом». Но это сидит в человеке, и герой постоянно к этому возвращается. Как и сам Бородин — недаром беседа в журнале «День и ночь» (вероятно, последнее интервью, данное Бородиным, оно опубликовано во второй половине 2011 года) начинается со слов: «Он даже комнату свою в собственной квартире по привычке именует камерой»[11].
Начало повести ошарашивает. Безо всякой подготовки Бородин погружает читателя в свои философские размышления (благо герой — а повествование идет от первого лица — в этот момент находится, собственно, в море), которые не всегда одолеваешь с первого прочтения. Герой думает о философии, о религии, о вере, и его размышления весьма нетипичны. (Например, такое высказывание: «Море действует на меня атеистически, а я хочу сопротивляться его воздействию...») Постепенно становится ясно, что сюжет здесь играет вспомогательную роль, так как главное — мысли героя. Причем мысли, пропущенные через понимание и трактовку моря: «Мировая свалка аш два о», «дохлая кошка» ветров, «море столь же безынициативно, как и скала, как камень, как самый ничтожный камешек на дне», «мировая лужа» — так герой повести относится к морю. Но при этом и непосредственно в море происходит немало событий. Неизвестная женщина, которую герой замечает еще на берегу, входит в море и начинает тонуть. Он ее спасает, а потом закручивается лихая криминальная интрига. Оказывается, что эта женщина — аферистка и таким образом она пыталась покончить с собой, поскольку ей грозило тюремное заключение, а теперь, раз суицид не состоялся, ее точно посадят. Ее дочь Людмила, с которой герой вскоре знакомится, рассказывает, что мать можно освободить, если заплатить невероятные по тем временам деньги — полмиллиона рублей. И деньги эти есть, но их нужно изъять из некоего дома, а попросту — украсть. Людмила просит героя помочь ей и ее любовнику Валерию — постоять на шухере. Герой соглашается, но каковы его мотивы? «И пусть дело, что меня завтра ожидает, смехотворно и не по существу, в нем даже нет риска и достаточно реальной пользы, но все же это д е л о, а „дело” всегда было идолом интеллигента, и чем большим идолом оно было, тем коварнее были последствия деятельности...»[12] Однако дело оказывается гораздо опаснее, чем он предполагал, и хотя, как уже упоминалось выше, все заканчивается благополучно, герой потрясен, что его обманули и подставили, пусть и ради благородной цели. А в конце оказывается, что и цели-то никакой не было, Людмила и Валерий просто присвоили эти деньги для того, чтобы сбежать из страны в Турцию, на другой берег моря. И тут же следует ряд ключевых высказываний — о родине. Людмила говорит: «Я помню себя с четырех лет и помню себя в море. Вот это и есть моя Родина. И уж будьте уверены, жить дальше километра от моря я не буду. <…> И мне сзади все талдычили: это Родина <...> а я все равно смотрела только на море. А то громадное, что за спиной, оно все время чего-то от меня требовало и врало <...>. А море, оно никогда не врало...»
Отождествление своей Родины с подлинной стихией — вот один из постулатов Бородина, и в этом он безусловно солидарен с Людмилой. Только у девушки — море, а у писателя — тайга и Байкал. Но он не романтизирует Людмилу и Валерия. Бородин, проведший в тюрьме пять важнейших для истории страны лет (1982 — 1987), выражает в этих героях свое отношение к новому поколению, взросление которого он пропустил; поколению, для которого такие категории, как честность и порядочность, значат много меньше, чем личное благополучие. Возможно, ситуация слегка гиперболизирована (кража полумиллиона рублей, предательство матери), но еще раз учтем время написания повести и вспомним ее последние слова, в которых автор практически прямым текстом признается в непонимании внезапно наступившей эпохи: «И долго, очень долго все будет валиться у меня из рук, потому что я усомнился <...> подкошен моим марсианством в этой жизни, которую имел дерзость считать объектом личной инициативы». И приговором всему звучит последнее предложение: «Никаких деталей не будет!»
В том же 1990 году, когда и была опубликована «Женщина в море», Бородин пришел в журнал «Москва», а два года спустя стал его главным редактором. На этом посту, с небольшим перерывом на 2008 — 2009 годы, он и проработал вплоть до своей кончины. Именно благодаря Бородину журнал приобрел свой современный иделогический облик, формулируемый двумя (тремя) словами: православие и российская государственность. На страницах журнала появился раздел «Домашняя церковь». Регулярно начали публиковаться повести и романы авторов, уехавших из страны.
Ранее мы решили остановиться на слове «диссидент» как наиболее подходящем для определения деятельности Бородина, пусть он сам и не причислял себя к таковым. Но любопытно то, что среди диссидентов было совсем немного государственников, если под последним термином понимать сторонников единой и неделимой державы. И эта держава, это государство для Бородина — Россия. В своих статьях в «Москве» он поднимал вопросы демократии и государственного строительства, обсуждал национальные проблемы, предлагал варианты решения и обращался к истории — давней и недавней. Не боялся высказывать свое, пусть и не попадающее в общественно-политический мейнстрим мнение по самым острым вопросам.
В своей публицистике Бородин не похож, что естественно, на себя как автора художественных произведений. А вот к роману «Без выбора» (2003) его статьи по манере написания и духу очень близки. Статьи Бородина полны недовольства происходящим в стране, невзирая на то что новейший период в истории страны принес наконец Бородину подобие спокойной жизни (была работа и относительная стабильность, кончились гонения и аресты). «Без выбора» все-таки не классические мемуары (пусть и с подзаголовком «автобиографическое повествование»). Роман не очень четко выстроен хронологически — несомненно, сознательно. Ко многим событиям, например к своим арестам, Бородин возвращается неоднократно, а о работе в «Москве», напротив, почти ничего не говорится. О чем же написано «автобиографическое повествование» «Без выбора»? В первую очередь — о людях и о стране. С одинаковым вниманием Бородин относится и к Метляеву, взрывнику норильского рудника № 7/9, и к Станиславу Куняеву, публицисту и критику, с которым он полемизирует на протяжении всего романа, и к знаменитому художнику Илье Глазунову. Все они оставили определенный след в жизни Бородина, и о каждом из них, а также об очень многих других людях он пишет подробно, относясь к кому-то с почтением и даже с восторгом, к кому-то — довольно критически. Но чем ближе к современности, к XXI веку, тем круче приходится тем, кто по какой-либо причине не нравится Бородину. В романе он критикует и писателей, и музыкантов, и политиков. Например, Бородин весьма неоднозначно отзывается об Иосифе Бродском, с ошибкой цитируя его стихотворение «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать...» (в интерпретации Бородина — «Ни страны, ни земли»), называя его «двугражданным гражданином» и характеризуя его стихи нелестным «страсти преследуемого интеллектуала». Однако Бородин в любом случае искренен, и даже Бродскому он предлагает четкую альтернативу — поэзию ныне практически неизвестного широкому читателю Валентина Соколова (псевдоним Зэка; 1927 — 1982), который, по мнению писателя, значительно острее, а может, и талантливее высланного ленинградца. Но, при всем уважении к Бородину, сравнение Бродского и Зэка выглядит совершенно неубедительным. Юрий Кублановский в своей рецензии на роман обратил внимание еще на одну странную ошибку Бородина: согласно тексту, на смену Андропову на месте генерального секретаря ЦК КПСС пришел не Черненко, а Горбачев[13]. Вряд ли редактор всерьез работал с этой книгой...
Но это не имеет решающего значения, так как главное тут другое. Бородин размышляет о судьбе страны, в которой живет (независимо от ее названия). Неоднократно он заявляет, что крах СССР был неизбежен, и приводит свои аргументы: «фантомность идеи» коммунистической державы, ее идеологический вакуум, насильственное лишение русского народа православия, а также «факт использования огромной части населения — подчеркиваю, своего населения! — в качестве рабов». И когда наконец государство перестало существовать, ничего особенного, по мнению Бородина, не произошло, и поэтому его главное разочарование — то, что Россия не преобразилась, не случилось того, о чем «грезили русские люди нескольких поколений ГУЛАГа». Роман был издан за восемь лет до смерти писателя, но вряд ли последовавшие годы разубедили его в том, что Россия идет по неверному пути.
Помимо «Без выбора» Бородин в постсоветские годы написал еще ряд заметных произведений — романы «Божеполье» (о личной драме бывшего номенклатурщика) и «Трики, или Хроника злобы дней», где речь идет, по словам Капитолины Кокшеневой, «о перетекании советского бытия в несоветское»[14], философскую притчу «Ловушка для Адама» (апокалипсические переживания одной семьи), сказочную повесть «Год чуда и печали» и многие другие. И каждое из них достойно отдельного разговора, впрочем, многие уже подробно разобраны критиками. Но в том же интервью журналу «День и ночь» (напомним, данном в 2011 году) Бородин признался: «Неохота писать. Более того — противно <...> У меня такое ощущение: все, что я хотел сказать, я сказал». Вероятно, это тоже следствие общего разочарования и, возможно, предчувствие.
«Кто прочитал главные мои вещи, согласится, что нет в них никакого особого „обличительства”, „контры” и уж тем более политической чернухи. Но напечатанным не быть! Потому что все мной написанное — написано в состоянии полнейшей личной свободы», — пишет Бородин («Без выбора»). Все так. Его произведения начисто лишены политического морализаторства, банальной пошлости или какого-либо подстрекательства. Но главное в другом: писатель, одиннадцать лет отсидевший в тюрьме, с рождения до смерти оставался свободным человеком, зависимым лишь от своей совести, своей веры и своих убеждений. Эта свобода была для Леонида Бородина главным принципом, догмой — как в творчестве, так и в жизни.
1 Б а с и н с к и й П а в е л. Четвертая правда Леонида Бородина. — В кн.: Б о р о- д и н Л. Третья правда. М., 2007, стр. 467.
2 «Считаю себя русистом». Беседа с Владимиром Бондаренко. — «Завтра», № 4 (68), 4.12.2002.
3 Здесь и далее: Б о р о д и н Л е о н и д. Без выбора. М., 2003, стр. 172. Цитаты из других произведений Леонида Бородина также приведены по этому источнику.
4 А л е к с е е в а Л ю д м и л а. История инакомыслия в СССР. Новейший период. Вильнюс — М., «Весть», 1992. Цит. по: <http://www.memo.ru/history/diss/books/ALEXEEWA/index.htm>.
5 Из постановления президиума Верховного суда Российской Федерации. г. Москва, 20 ноября 1996 года <http://vshson.narod.ru/ippvs.html>.
6 «Выжить надо, коль Смуте конец». Интервью с Леонидом Бородиным. — «Родина», 2005, № 11.
7 «Выжить надо, коль Смуте конец». Интервью с Леонидом Бородиным.
8 Ср.: «С этого момента мы с моим другом смертники, потому что согласны действовать по программе и уставу, но не верим в победу, мы не можем представить ее себе, эту самую победу...», — Бородин в романе «Без выбора» о своем участии в ВСХСОНе.
9 Бородин подчеркивает: «...она не была красавицей, имела довольно низкий рост — метр пятьдесят с чем-то. Когда шла речь об экранизации романа, я видел только одну актрису, подходящую на роль Марины, Джоди Фостер. Узкогубая, остроносенькая...» («Выжить надо, коль Смуте конец». Интервью с Леонидом Бородиным).
10 С о л ж е н и ц ы н А. И. Леонид Бородин — «Царица смуты». Из «Литературной коллекции». — «Новый мир», 2004, № 6.
11 «Если не придет дерзкий». Диалог Юрия Беликова и Леонида Бородина. — «День и ночь», 2011, № 4.
12 Ср.: «Нынче я при деле, пустяковом „по сравнению с мировой революцией”, но зато при деле верном», — говорит Бородин в романе «Без выбора» о нежелании переезжать в Москву после того, как нашел работу в Сибири.
13 К у б л а н о в с к и й Ю р и й. «Без выбора»: неволя, нищета, счастье. — «Новый мир», 2004, № 3.
14 К о к ш е н е в а К а п и т о л и н а. «Бородинское поле». «Трики, или Хроника злобы дней» — новый роман Леонида Бородина. Цит. по: <http://glfr.ru/biblioteka/kapitolina-koksheneva/borodinskoe-pole.html>.