Марина Бородицкая — автор более пятнадцати детских книг и четырех сборников “взрослой” лирики. Лауреат премии Британского совета по культуре “Единорог и лев”, премии “Инолиттл” журнала “Иностранная литература”. В 2007 году стала лауреатом литературной премии имени Корнея Чуковского. Живет в Москве.
РОБЕРТ ГЕРРИК (1591 — 1674)
Не всякий день подходит для стихов
Искры вещей пробужденье Праздную не всякий день я: Лишь почуяв горний дух, Горячеют мозг и слух, Строки запечатлевая, Как табличка восковая. И пророчества летят В мир, не ведая преград, Как листы из рук Сивиллы… Глядь — уж сякнет дух остылый, Нет священного огня, — Жди-пожди другого дня.
Ода Бену Джонсону
О Бен!
Тех давних сцен,
Когда мы кружки
Cдвигали на пирушке
Порой ночной
В «Собаке», в «Бочке ли тройной»,
Где был всех блюд вкуснее,
Безумств безумней, вин хмельнее
Нам звук стихов твоих, –
Ужель не пережить нам больше их?
Мой Бен!
Презревши тлен,
Встань из могилы –
Или вдохни в нас силы
Творить как ты
И на соблазны суеты
Растратить их не дай нам:
Владея даром этим тайным,
Дай помнить, что без нас
Иссякнет на земле его запас.
Милость Господня
Сколь ни скорбит Господь над нашей скверной, Его терпенье — океан безмерный, Питающий собою сотни рек, И все ж не иссякающий вовек, Потоки вод вбирающий до края, Гигантской чаши не переполняя.
ТОМАС КЭРЬЮ (1594/1595 — 1640)
К возлюбленной, сидящей у реки
Взгляни скорей: вон та волна Бежит, строптива и вольна, Вдруг отделившись от стремнины, Под бережок, в изгиб долины, И там кружится, как волчок, Презрев родимый свой поток И бросившись нетерпеливо В объятья крепкие залива. Любовью новою полна, Как нежно плещется она, Лаская берег травянистый, Как бьется грудью серебристой О неподатливую твердь, Как, убыстряя круговерть, Прочь устремляется притворно — И вдруг назад бежит проворно, Вся в ямочках, сияя вновь… Взгляни туда, моя любовь! Ты стань беглянкою-волною, В объятьях я тебя укрою, Как тот зеленый бережок, И пусть ревнивый твой поток, Забытый, мчит до океана, Где станет солью безымянной, А ты, мой крутень водяной, Как есть, останешься со мной.
МАЙЛДМЕЙ ФЕЙН, ГРАФ ВЕСТМОРЛЕНДСКИЙ (1600 — 1666)
Раздумья в сельской глуши
Приветствую тебя, приют утешный, Где свой баланс я подведу неспешный: Сочту долги, что возвращать пора, Составлю опись разного добра, Что брал в кредит, затем реестр обетов Забытых, дел заброшенных, запретов Нарушенных, — всего, в чем до сих пор Священный преступал я уговор. Как фермер, что аренду в срок не вносит Из года в год, отсрочки уж не просит, Одну в душе надежду затая На милосердье лорда, — так и я Здесь, в тишине, свой путь объявши взором, Не чая расквитаться с кредитором, Вдруг слышу: “Только веруй, а уж там — Мой сын заплатит по твоим счетам”.
Скисшее тесто
Господь наш — добрый хлебопек, Он меру соблюдал как мог, Адам же с Евой наблажили — Закваски в чан переложили И весь испортили замес: Что нам ни падает с небес, Травою сорной всходит пышно, Не видно в нас да и не слышно Творца. Положим, и сорняк — Всё промысла Господня знак, И все ж из нас не будет толку, Пока не выйдем на прополку.
ТОМАС РАНДОЛЬФ (1605 — 1635)
На потерю мизинца
Я девять цифр подряд могу назвать, А вот и девять пальцев, им под стать. Десятый — ноль: точна сия наука, Мизинец левый мой — тому порука. А что за палец был! Хотя и мал, В людей не тыкал, не блудил, не крал, Вперед не лез, а что ушел до срока — Так это знак: во тьму по воле рока Уйдут и локоть, и плечо, и грудь, И всем нам предстоит сей скорбный путь. Кто мне теперь, скользя по строчкам шибко, Укажет, что закралась в них ошибка? Довольно и пропажи пальца, чтоб В стихе не досчитаться стоп… Прощай, дружок! Твое пустует место. Не ждал я от судьбы такого жеста.
ВИЛЬЯМ ХАБИНГТОН (1605 — 1654)
Против тех, кто считает всех женщин нечестивыми
Видать, в чумной родился год,
Не слышал песен от рожденья,
И воду пил лишь из болот,
И звезды видел лишь в паденье,
Кто убежден,
Что нет на свете честных жен.
Не всякий год приходит мор
И засыхает луг от жажды.
Все утвержденья ваши – вздор,
Спешите к нам, и скажет каждый:
О чудный вид!
Не все подделка, что блестит.
Судить ли, видя светлячка,
Что всякое-де пламя ложно?
И если женщина низка
И непотребна, разве можно
Про женщин всех
Сказать, что ими правит грех?
Кастара, ангел чистоты,
Средь женщин праведных и строгих,
Я верю, засияешь ты
Звездою первой среди многих.
А если нет –
Пребудь единственной, мой свет!
ЭДМУНД УОЛЛЕР (1606 — 1687)
Падение
Здесь ямки от ее спины В земле податливой видны, И глина льнет еще сырая К подолу нимфы, не желая Расстаться с ней. Весной же тут До срока розы расцветут, Вот только полчища влюбленных Не втопчут ли в зеленый склон их? Здесь прозвенел Венеры смех, Что подсмотрела без помех, Как случая слепая сила Стрелу Амура упредила. Не так ли на заре времен И весь наш род был сотворен, Когда вдвоем на глину пали Из глины вставшие вначале И у древесного ствола Сплелись их юные тела? Что ж тут краснеть? На что сердиться? Взгляни на милого, девица, Коснись — и вздрогнет он опять: Ну как тут было устоять? Как не упасть Адама сыну, Коль небеса толкают в спину? Тебе лишь тем нанес урон, Что скоро встать позволил он.
СЭР ДЖОН САКЛИНГ (1609 — 1641/1642)
Сонет[3] II
Твоих лилейно-розовых щедрот Я не прошу, Эрот! Не блеск и не румянец Нас повергают ко стопам избранниц. Лишь дай влюбиться, дай сойти с ума, Мне большего не надо: Любовь сама — Вот высшая в любви награда!
Что называют люди красотой? Химеру, звук пустой! Кто и когда напел им, Что краше нет, мол, алого на белом? Я цвет иной, быть может, предпочту — Чтоб нынче в темной масти Зреть красоту По праву своего пристрастья.
Искусней всех нам кушанье сластит Здоровый аппетит, А полюбилось блюдо — Оно нам яство яств, причуд причуда! Часам, заждавшимся часовщика, Не все ль едино, Что за рука Взведет заветную пружину?
Свеча[4]
Сей нужный в доме атрибут При свете редко достают. Но стоит сумеркам сгуститься, Спешит матрона иль девица Извлечь его — и, тверд и прям, Белеет он в руках у дам. Засим его без промедленья Вставляют ловко в углубленье, Где он смягчится, опадет И клейкой влагой изойдет.
ВИЛЬЯМ КАРТРАЙТ (1611 — 1643)
Мистеру W. B.[5] в честь появления на свет его первенца
С вас сняли копию: она До точки, говорят, верна. Писец не допустил errati, И пусть в уменьшенном формате На свет явился свежий том, Но все, что мы находим в нем, От буквицы до переплета, — Весьма искусная работа. О, сколь отрадно для отца От няньки слышать: у мальца Глаза, мол, ваши, рот и щеки, И носик ваш, и лоб высокий, Твердить за ней, что и жены Черты в нем нежные видны, И напевать, над люлькой стоя, Пока он не заснет в покое. Он и теперь, в пеленках, мил, Когда же наберется сил Для погремушек и лошадок — По-новому вам станет сладок Его певучий голосок, Лепечущий за слогом слог, Его запинки и осечки, И сокращенные словечки, Что лишь законник разберет, —
Родня же, знаю наперед, Сей тарабарщины прелестной Как манны будет ждать небесной. О колыбели! Сколько в них Надежд заключено благих, — Свои же пожеланья кратко Я изложу, лишь для порядка. Пускай молитвам будет он Не позже азбуки учен, Пусть выпадут ему удачи, Пусть не умнее, но богаче Он будет, чем его отец, — Притом не мот и не скупец. Пусть обойдут его недуги, Пусть в каждом обретенном друге Он сердце верное найдет, А не корысть и не расчет. Да будут все его оковы Легки, как сей свивальник новый, Пусть от обид он и потерь Не плачет горше, чем теперь. Пусть век его, наполнен светом, Продлится долго, но при этом Забыв младенчество как сон, Второго пусть не знает он.
РИЧАРД ЛАВЛЕЙС[6] (1618 — 1657/1658)
Лукасте, уходя на войну[7]
Меня неверным не зови За то, что тихий сад Твоей доверчивой любви Сменял на гром и ад.
Да, я отныне увлечен Врагом, бегущим прочь, Коня ласкаю и с мечом Я коротаю ночь.
Я изменил? Что ж — так и есть! Но изменил любя: Ведь если бы я предал честь, Я предал бы тебя.
Даме, ожидающей ребенка и попросившей у поэта старую рубашку
На что вам эти старые доспехи, Мадам? Ведь тут прореха на прорехе. Такой свивальник, словно флаг с войны, Дитяти страшные навеет сны. Наследнику скорее бы пристало Из прядей материнских покрывало, А я — простите вашего слугу — Лишь разве шкуру снять с себя могу, Да только жаль младенчика: негоже Страдать ему в дубленой этой коже. Но раз уж принято к роди2нам слать Белье и просит будущая мать, — Я девять белошвей, с кем знался прежде, К себе созвал, на помощь их в надежде. Но лишь одна была со мной мила И мне для вас передник свой дала: Из мягкой ткани он, отделан тонко, Мадам, взгляните — вот сия пеленка.
ТОМАС СТЭНЛИ (1625 — 1678)
Ожидание
Не подгоняй минут: Они промчатся, промелькнут, И не пеняй бедняге Фебу, Что он по небу Ползет лениво в свой чертог. Спешить не надо, Промешка — нам награда, Мы все поспеем на урок. Пока еще ты слеп, Сокрытых не тревожь судеб, Не тщись уразуметь до срока Законы рока. Дай совершить свой тайный труд Бессонной пряхе — И сбудутся все страхи, И все надежды оживут.
1 Мизинец бедняге отсекли в пьяной драке.
2 Кастарой (по-латыни “чистый алтарь”) Хабингтон называл в стихах свою жену; ей посвящена вся его любовная лирика.
3 Сонет здесь означает короткое стихотворение или песенку о любви.
4 Такие озорные загадки были тогда в ходу. Здесь приличия соблюдены: разгадка названа сразу.
5 Личность W. B. не установлена, но стихи и сегодня годятся в подарок любому счастливому отцу.
6 В устаревшей русской транслитерации Ловелас: это его имя дал в XVIII веке
С. Ричардсон своему отрицательному герою, красавцу и соблазнителю.
7 Это очень знаменитое стихотворение, чуть ли не в школьную программу входит.