Священная война

                  Вместо баллады

 

При попытке туда пробиться

Непроглядный туман клубится,

Затаился в кустах убийца,

Ночь ненастна, и жизнь подла...

Представляемый без нажима,

Едет князь и его дружина,

А сюжет и его пружина

Приторочены у седла.

И когда она развернется,

Светлый князь домой не вернется,

И вдова в терему качнется,

Белы ручки вскинет горбе

И лишь год или два, не доле,

Погорюет о тяжкой доле,

Подчинится Господней воле

И угаснет в монастыре.

У грядущего обелиска

Грязь и темень, и конным склизко —

Кто внесет их посмертно в списки

И поставит в законный ряд?

Что за тайны столетья спрячут?

Кто там плачет? А кто не плачет...

А слова ничего не значат —

Их нечаянно говорят...

 

*        *

     *

И затем, что печальные эти места

И не жили, а так — ожидали Христа,

И затем, что в пургу там не видно ни зги —

И глаза залепляет, и пудрит мозги,

И затем, что вообще предстоять пред судьбой

Одному потрудней, чем гуртом и гурьбой,

Там гуляют метели, пурга и мороз,

Завивая клубки наподобие роз.

...И шагает братишка-матрос впереди —

Пулеметные ленты крестом на груди.

 

*        *

     *

Вот я смирилась с гладью да тишью —

Жить мне в запечье серенькой мышью,

Мышью запечной, мышью подпольной,

И не свободной, и не невольной.

Не по размеру это запечье —

Вон как, к примеру, ноют предплечья:

Если б имела крепкую веру,

Дали б мне, может, щель по размеру.

Господи Боже! Господи Боже!

Надо и мышью, видимо, тоже,

Кошкой и мышкой, львицей и ланью —

Всё под Твоею мудрою дланью.

 

*        *

     *

Памяти родителей

Счастливый год сороковой

Шумел зеленою листвой,

Тогда был папа молодой 

И мама — молода,

И пахло ветром и водой,

И небом, и простой едой,

А вот вселенскою бедой

Не пахла жизнь тогда.

Когда двоим по двадцать лет

И он ведет мотоциклет,

А за спиной — почти балет! —

Верхом сидит она,

И думать, видимо, не след

О том, что жизнь одна.

Они гуляли при луне,

Они мечтали обо мне,

И плавали в пруду,

И были счастливы вполне

В своей немыслимой стране

В сороковом году.

Они учились на врачей,

Ходили слушать скрипачей,

Их пафос сталинских речей

Пьянил сильней вина,

И после лекций, все в мелу,

Они встречались на углу,

А за углом ждала она,

Священная война.

 

*        *

     *

Ну вот и потерян ключик —

А ты был еще из лучших,

Из тех, как учили детку,

С кем можно пойти в разведку.

Что ж делать, раз нам обоим

Досталась разведка боем,

Где раненых не спасают

И даже своих бросают.

Но, помня, как мы летели,

Как пело в душе и теле

Прекрасное чувство связи,

Я доползла восвояси.

Все мы просим у Бога

Счастья, хотя б немного,

И даже не замечаем,

Что часто и получаем.

 

*        *

     *

Здесь липы не деревья — дерева.

Под низкий бобрик стрижена трава,

Свистят в кустах бесчисленные птицы,

Ручные зайцы, белки и куницы

Блаженствуют в бесчисленных садах,

И лебеди в бесчисленных прудах

Высокие вытягивают шеи,

В зерцалах вод стократно хорошея.

Богатая и теплая страна.

Но согревает — разве что снаружи.

Как будто бы внутри провезена

Какая-то бытийственная стужа,

Какая-то ментальная вина

С неразрешенным багажом оттуда

Или, скорей, ментальная простуда

С анамнезом неясным, и она

Никак не может быть излечена

В краю озер, дворцов, церковных шпилей

И неземной красы атомобилей...

А может, расстояния презрев,

Поверх барьеров, шпилей и дерев

Незримо сообщаются сосуды.

 

*        *

     *

Вот то-то и оно, что нам слабо, мой свет,

Всецело осознав, что через двести лет

Заметных перемен под солнцем нет как нет,

С натугой проглотив смешок, застрявший в горле,

Отметив, что налоги вовсе сперли

И что зависишь, строго говоря,

Хрен знает от какого, но царя,

Не говоря — толпы, не говоря — цензуры,

Пересчитав амуры и цезуры,

Извериться в словах и прелестях девах

И, хищну тварь о двух клюющих головах

Зря в небе над собой и тьму — на горизонте,

В последний раз вздохнуть о воле и правах —

И написать “Из Пиндемонти”.

Мюнхен