Кублановский Юрий Михайлович родился в 1947 году в Рыбинске. Выпускник искусствоведческого отделения истфака МГУ. С 1982 по 1990 год находился в политической эмиграции. Поэт, эссеист, критик и публицист. Лауреат Литературной премии Александра Солженицына. Живет в Переделкине.
* *
*
Чтобы стало на душе светлее,
надобно нам сделаться постаре,
рюмку в баре,
спички в бакалее.
Чтобы стала голова умнее,
а не просто черепушка с клеем,
нужен Тот, Кому всего виднее,
а не пан Коперник с Галилеем.
А ещё стило и лот в дорогу,
чтоб вернуться с тучей тайн трофейных
в одночасье к милому порогу
из бессрочных странствий нелинейных.
Ибо наше небо не могила
с брошенною наугад бутылкой,
а всё то — о чем ты говорила
ночью мне по молодости пылкой.
19.I.2005.
На холмах с нездешним светом
На холмах с нездешним светом
колосится воздух-рожь.
Обжигающий при этом
ветер соткан из рогож.
Самолётик малокровный,
уподобясь миражу,
оставляет в ярко-тёмной
тверди рыхлую межу.
Так лети, лети, служивый,
санным следом сумрак рань,
в жадных поисках наживы
всё пространство прикармань:
драгоценную пушнину
зимних гаснущих небес,
ночи звёздчатую льдину,
вставшую наперерез
и усыпанную сажей
тех галактик, чей распыл
по сравненью с кровной нашей
скоротечен слишком был.
Но, сорвавшись с выси страшной,
ты, серебряный комар,
не разбей земной пустяшный
ёлочный стеклянный шар.
1977, 2005.
Эльзасский диптих
I
Волны холмов Эльзаса
после того, как схлынул
каникулярный бум.
Улочки там пустынны,
полузакрыты лавки,
рислингу выпить, кофе
не сразу отыщешь где.
Ты с допетровской кровью,
с нынешней рефлексией
лучшее в моём позднем
сумеречном труде.
II
Тёмные волны склонов,
припорошённых снегом
густо или едва.
Кто там живёт — не видно.
Кто там поёт — не слышно.
Кто-то идёт навстречу,
поравнялся — и нет.
Зыбкую тень итога
тайного, нутряного
вижу во дни старенья,
белые на просвет.
Январь 2005.
Париж, который всегда с тобой
Над Сеной ива клонила гриву.
Дождь начинался раз сто на дню.
Народ стоял на ретроспективу
Дега: бега, балерины, ню,
оттенки от голубого к пиву
и дальше — к рыжему и огню.
По-катапультовски раскрывался
мой зонт раскидистый, в меру стар,
и плащ двубортный пообтрепался.
А за углом — сохранился бар,
где к Эренбургу завербовался
в товарищи Элюар.
2005.
Вариация
С намётанным глазом
под небесным пологом
хорошо быть разом
и птицей, и орнитологом,
наблюдавшим в сумерки утром ранним
средь мансардных гнёзд на соседней крыше
диву в алом в окне одинокой спальни
из другого окна повыше
в начинённом лирикою Париже.
Из кафе на воздух выносят столики
круглый год, конечно, не для символики:
с круассаном чашечка по карману
ведь любому здешнему мопассану.
...Нам, как первым скворкам, пора в полёт.
Ну а он в щадящую холодрыгу
нас проводит взглядом
и занесёт
в Красную книгу.
Февраль 2005.
* *
*
…Если даже выпадают фишки
мне по жизни, хоть пиши меморий,
всё равно, как Плюшкин у кубышки,
нюхом чую грозные подвижки,
новую нарезку территорий.
Перекрой пространства впрок, а коли
повезёт, и времени. Но тише.
Главное, не поддаваться боли,
если лихо сделается лише.
Я живу с простым и твёрдым чувством
приближения к границе жизни.
Только вот не я к ней приближаюсь,
а она проходит возле дома.
Так долой ухватки феодала,
круговую самооборону!
Не шуми, когда берёт фортуна
вдруг за горло в нужный ей момент.
Лишь берёз серебряные руна
неподвижны вдоль шоссейных лент.
2005.
* *
*
Когда слышишь скребущую наст лопату,
не может не вызывать уважения
даже слабое сопротивление дворника снегопаду,
голубиная кротость его служения.
И поди особое отношение
к снежным дюнам, впадинам и барашкам.
Скоро тут угрюмое население
заспешит к железкам своим, бумажкам.
Вот и я, водицей согнав дремоту,
на холодном тёмном ещё рассвете
принимаюсь за малооплачиваемую работу,
уподобясь дворнику дяде Пете.
И судьба моя станет однажды книжкой,
потрёпанной вследствие бурь жестоких,
с небольшой фонетическою одышкой,
соглашусь заранее — для немногих.
31.1.2005.
* *
*
Я думал, жизни, её лишений
с лихвою хватит, была бы жертвенна.
А её цена в череде крушений
напоминает про мюзикл Гершвина.
Я думал, что-что, а Арктика уцелеет,
а она пошла вся трещинами, взрыхлилась,
там медведи сгрудились в стадо, блеют.
Глубина вселенская расступилась.
Я думал, Родина… Каждый атом
её я чувствовал сердцем, порами.
А она сравнима с протекторатом,
расхищаемым мародёрами.
А ещё я думал, что время лечит,
сам подчас лучшел от его лечения.
А оно позорному не перечит
направлению своего течения.
2005.
Над строчкой друга
1
Когда-то оглядкой
я брезговал, жил налегке
и тёмной лошадкой
был в том вороном табунке.
Как путнику пламень
в намоленном на вышине
гнезде далай-ламы,
так с улицы виделась мне
на кухне конфорки
с фиалковым отсветом дрожь,
где нынче задворки
срезает бульдозерный нож.
Всех матриц подкорки
с собой на погост не возьмёшь.
2
В убогой глубинке
нас на лето стригли под ноль
ручною машинкой,
всегда причинявшею боль.
В седые морозы,
каких не бывает теперь,
мы вместо глюкозы
хлебали кисельную серь.
А в оттепель щепки
неслись по косицам-ручьям.
Ворсистые кепки
нам снились тогда по ночам.
И полые слепки
небес доставались грачам.
3
За рык “пидарасы!”
зарвавшегося Хруща
ища поквитаться,
мы жили на ощупь, ища
и видя мерцанье
забрезжившей было строки —
всё на расстоянье
лишь вытянутой руки.
Но нет — не даётся.
И ненаречённое впрок
впредь не наречётся.
Лишь нежности тяжкий оброк
в груди остаётся
от так и не найденных строк.
4
Мы ждали побудки,
как будто вокруг лагеря.
Мы брали попутки
за жабры в разгар декабря.
Когда ж в рукопашной
с божественным словом везло,
любой карандашный
огрызок — был наше стило.
Когда ж, может статься,
наступит нежданная вмиг
пора расставаться
и с рюмкой, и с полкою книг,
хочу попытаться
успеть заглянуть в черновик.
5
Как долго мы плыли
по жизни, в волнах хоронясь.
Как крепко любили,
с подругой губами сходясь.
То лето пылило,
то рощи багрянились, но
на этот раз было
серебряным наше руно.
Совки, аргонавты,
мы свой завершаем поход
укором “не прав ты”
уставшему смахивать пот.
И были сипаты
бореи чухонских широт.
6
Накинув на плечи
сырой всё ещё дождевик,
я впитывал птичий
с наплывами шума язык.
И хоть в черепушке
банк данных, который там был,
как в нищенской кружке,
пошёл почему-то в распыл,
ты тёплую руку
на голову мне положи,
худую докуку,
как порчу, снимая с души.
Ведь нашу поруку
никто не разымет, скажи.
P. S.
Пусть время таскает и нас, стариков, за вихры,
но где-нибудь там, далеко — за распылом вселенной
ещё берегутся и ландыши с поймы Пахры,
клонимые ветром в саду золотые шары
и чёрные флоксы, забытые нами в пельменной*.
* Вариация строки Александра Величанского (1940 — 1990).
Кублановский Юрий Михайлович родился в Рыбинске в 1947 году. Выпускник искусствоведческого отделения истфака МГУ. Поэт, эссеист, публицист. Живет в Москве и в Поленове.
Опубликовано в Журнале №6