Прямая улика
стихи
* * * В веке проклятом, двадцатом я хочу еще пожить и на мостике горбатом постоять и покурить. Прежде, чем в тысячелетье новое перешагнуть, — всех, кто сгинул в лихолетье, поименно помянуть. И глядишь, за этим списком час пройдет, за ним другой... Жизнь касаткой низко-низко промелькнет передо мной — не догонишь, не поймаешь, не разлюбишь, не вернешь, ничего в ней не исправишь, ничего в ней не поймешь. * * * Ветка сирени склонилась в поклоне, преобразив красотой пыльные стекла, окно, подоконник комнаты полупустой. Светом залиты тетради и книжки, нищенски скудный уют, скарб коммунальный. О Господи, слишком ярко лучи твои бьют! Лучше какой-нибудь угол медвежий, свиток бескрайней зимы, чем этот запах тревожный и нежный, веющий властно из тьмы. ...Cтaлa пуглива душа и безлика, прежний умерился пыл, и красота — как прямая улика: слаб человек и бескрыл. А за окном разбежались дорожки в ад? или, может быть, в рай? Господи, ветку сирени в окошке нищему духом подай. Поэты Кричали с эстрады о вечном, горланили спьяну стихи, а сами, как стадо овечье, пугались любой чепухи. Метались, толкаясь в загоне, терпели и стужу, и грязь... Им снились крылатые кони, что мчали их к славе, клубясь. Но время, листая страницы, развеяло многое в прах, лишь слов золотые крупицы лежат на Господних весах. * * * Всё, что осталось от прошлого лета, — мертвые бабочки писем, кассета видеофильма, засохшие осы на подоконнике, наши вопросы к Господу Богу, а также друг к другу... Милая, дай на прощание руку! Так и замрем на краю пустоты — испепеленные зноем листы. * * * Скучная, неудачная жизнь. Но ласкает слух станция Новодачная, где голосит петух. Лечит получше всякого лекаря русский сплин — рощица эта зябкая с оспинками рябин. Больно глазам от просини. Боже, в который раз в сотах медовой осени взгляд, как пчела, увяз. * * * Я думал, что Ты существуешь и любишь всех нас, бережешь, прощаешь, скорбишь, негодуешь. Но что, если все это ложь? И мы, как заблудшее стадо, заложники чьей-то игры: жуй травку, терпи или падай в разверстую бездну с горы. * * * И все же... жить зачем-то надо — собаку вывести гулять, забрать ребенка из детсада, хитрить, отмалчиваться, лгать, прохожим стать на всех похожим, смех проглотить, не хмурить бровь, поплыть корабликом порожним без слов тревожных: Смерть, Любовь. * * * Цикада, бабочка, кузнечик, холмы полуденные, зной... Цикория зубчатый венчик, сияющий голубизной, — приют и отдых стрекозиный, звезда над домом муравья, когда склонится тенью длинной прохладный вечер у ручья. И ты дорогою земною, в сандалях, стоптанных до дыр, благоговейно стороною обходишь хрупкий этот мир, под небом звездным — человечек, бредущий горною тропой... Цикада, бабочка, кузнечик на равных говорят с тобой.
Коробов Владимир Борисович родился в 1953 году в Тобольске. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор-составитель книг «Путешествие к Чехову» (М., 1996), «Прекрасны вы, брега Тавриды. Крым в русской поэзии» (М., 2000). Стихи публиковались в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и др. Живет в Москве.