Шарль-де-Голле была забастовка, и я прилетела в Мадрид только вечером. Пако с Лолой сразу же повезли меня в какой-то бар. Не успев опомниться с дороги, я уже пила за здоровье своих друзей, отвечала на их вопросы и рассказывала о невзгодах парижской жизни. Лола слушала и хохотала. Пако пил джин с тоником и тоже хохотал.
Потом подъехали какие-то знакомые Пако; они тоже пили за мое и свое здоровье; кто-то объяснялся мне в любви и настойчиво просил номер моего сотового. Потом пришел бармен с шампанским и тоже стал пить за общее здоровье и признаваться мне в любви. Кажется, его звали Оскар.
Он спросил, откуда я. Я сказала. Он спросил, надолго ли я приехала в Мадрид. Я ответила, что у меня отпуск, что в Мадриде я проездом и завтра уезжаю в Андалусию. Он удивился, засмеялся и сказал, что в Андалусии нечего делать, потому что в Мадриде намного веселей. Потом он написал на листке бумаги номер своего телефона и спросил, позвоню ли я ему. Я сказала, что обязательно позвоню, потому что тоже его люблю. На прощанье он добавил, что я красавица и что у меня прекрасные глаза. Не помню, что я ответила.
Собственно, я уже почти забыла про него, но, когда мы под утро садились в машину, Лола вдруг спросила:
— Ты ему позвонишь?
— Кому?
— Оскару!
— Зачем?
— Как зачем? Он такой красавчик! Я бы сразу влюбилась!
— Моя сестра, — прокомментировал Пако, — влюбляется в каждого встречного.
— Неправда! — крикнула Лола обиженно.
— Да, Пако, ты не прав, — сказала я. — Совсем не в каждого. Мы целый год жили с твоей сестрой в соседних студьо и вместе работали. Поэтому могу клятвенно подтвердить: она влюбляется только в каждого второго встречного.
Они покатились со смеху, и Пако нажал на газ.
Спустя три часа Пако вез меня на автовокзал. Лола осталась дома — отсыпаться перед вечерней работой. По мадридским улицам плыл раскаленный жар.
— Градусов сорок пять, — сказал Пако, закуривая. — Очень душно. Ты как?
— Нормально. Я люблю жару. Особенно после парижской сырости.
— А я не люблю. Когда больше сорока градусов, уже тяжело дышать.
— А ты кури меньше, может, легче станет?
Пако засмеялся.
— Я, кстати, не так уж часто курю. Только пачку в день. Куда этот козел лезет? Ходер!1 — выругался он.
Мы опаздывали. Я смотрела, как за окном машины мелькают рекламные щиты, яркие вывески баров и ресторанов, чахлые деревца с выжженной солнцем листвой, а Пако говорил о чем-то, не замолкая ни на минуту. Уже подъезжая к вокзалу, он принялся за советы: не загорай много, у тебя кожа слишком белая; не езди без нас в горы — мы приедем и отправимся туда вместе; отели там паршивые, дискотеки поганые, жара такая, что жить невозможно. А самое страшное — это цыгане.
— Не заходи в цыганский квартал. Тебя точно обворуют! — повторял он, присвистывая. — Очень опасно!
Он продолжал говорить, но контролер уже пробил мой билет, и очередь, столпившаяся у дверей автобуса, толкнула меня вперед.
— Мы к тебе обязательно приедем! Я тебе позвоню! — донесся голос Пако. Он стоял у автобуса и яростно махал мне рукой. Я тоже ему махнула.
В автобусе было холодно — кондиционер дул мне прямо в затылок. Я натянула свитер и уставилась в окно.
«Неужели наконец отпуск?» — подумала я. Еще несколько дней назад мне казалось, что до отпуска я точно не доживу. Что умру прямо на работе. Я даже представляла себе, как мое сердце останавливается и я падаю носом на клавиатуру компьютера. Да, если я не сменю работу, это когда-нибудь произойдет. Надо будет подумать об этом, но только не сейчас...
Скоро глаза мои стали слипаться, и я задремала, откинув голову на спинку сиденья. Мне снилась работа, душный офис и ряды чисел на компьютере. Потом в офисе появились цыгане — черные, бородатые, с золотыми серьгами в ухе и хитрым прищуром блестящих глаз. Один цыган, в красной рубахе, перебирал струны гитары, и чей-то сильный голос пел «Очи черные». Другой цыган держал на поводке медведя, который косился на меня и рычал. Рядом стоял Пако и твердил не переставая: «Обворуют!» — «Не обворуют!» — отвечала я упрямо, а Пако качал головой и вздыхал.
Я добралась до места только к вечеру — в пути автобус сломался, и водитель два часа возился с мотором.
Приехав, я зашла в первую попавшуюся гостиницу недалеко от главной площади и сняла там комнату. В номере было душно — кондиционер отсутствовал, вода из-под крана текла тонкой струйкой, зато в унитазе шумела, как горный водопад. «Совсем как в моем студьо», — подумала я и спустилась на первый этаж. Там я спросила у хозяина гостиницы — брюзгливого и недовольного старика, — нет ли номера с кондиционером и горячей водой.
— Нет! — буркнул он и поспешил скрыться за дверью.
Вздохнув, я поднялась наверх, опустила грязные жалюзи и упала на постель.
Утром меня разбудил запах жареной курицы. Я выглянула наружу — внизу находился ресторанчик. «Вероятно, у поваров уже начался рабочий день», — подумала я и, закрыв окно, потянулась к мобильнику. Однако меня ждала неприятность — телефон, включенный с вечера в сеть, не зарядился: видимо, розетка в моем номере была неисправна. «Да здесь еще хуже, чем в студьо! Здесь просто невозможно жить!»
Я умылась под струйкой холодной воды и вышла на улицу искать новую гостиницу.
Проходя мимо столиков кафе и увидев, как двое испанцев уплетают омлет, я поняла, что сейчас упаду от голода в обморок. Тогда я села за один из столиков и заказала сэндвич и кофе.
Кроме меня здесь завтракали еще несколько пожилых испанцев и компания иностранцев, громко говоривших по-английски. За самым далеким столиком сидел тоже какой-то иностранец лет тридцати, бледный и с пегой бородкой. Я ела сэндвич, а он смотрел в мою сторону так пристально, что скоро мне захотелось пересесть за другой столик. Наконец он встал и подошел ко мне.
— Простите, пожалуйста, — сказал он на ломаном испанском языке. — Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, мы были когда-то знакомы. Вы не из России?
— Из России.
Незнакомец глубоко вздохнул, наморщил лоб и перешел на русский:
— Значит, я не ошибся! Как это отрадно!
От удивления я чуть не выронила сэндвич.
— Отрадно?
— Удивительно! — продолжал незнакомец, присаживаясь. — Я даже представить такого не мог.
«Наверно, с кем-то меня перепутал, — подумала я. — Какой-нибудь турист...»
— Невероятно! — не унимался он. — Подумать только! Скажите, каким ветром вас занесло в эту, простите за выражение, дыру?
— Извините, — сказала я, — вероятно, вы ошиблись. Я вас не знаю.
На мгновение он опешил.
— Здесь не может быть никакой ошибки. Наверно, вы просто меня не помните. Меня зовут Валерий Дардыков.
— Очень приятно.
Он вздохнул.
— Значит, вы действительно меня не помните. Тогда, может быть, вы помните Гошу Фельдмана? А Колю Сергеева? — И он назвал еще несколько имен из нашей питерской тусовки пятилетней давности. — Я учился тогда на психфаке и был на два курса старше. Правда, я не часто появлялся в вашей компании, но вас запомнил.
«Похоже, он действительно меня знает. Странно». Я продолжала вежливо на него глядеть и пыталась сообразить, кто он такой, но не могла.
— Может, вы были тогда без бороды? — спросила я на всякий случай.
— Ну конечно! — Его лицо просветлело. — Конечно, без бороды. Поэтому вы меня и не узнали. А вы совсем не изменились. Надо же, какая встреча! Как я рад снова вас увидеть! Надолго ли вы сюда приехали?
— На неделю.
— А я здесь с июля. Решил посвятить летние каникулы изучению испанского языка. Я сейчас в аспирантуре, пишу диссертацию. Как ни странно, удалось выбить стипендию, и факультет командировал меня сюда. Как вы находите Испанию?
— Мне нравится, — сказала я и помахала рукой официанту. — Простите, мне пора.
— Как же так? — огорчился мой собеседник. — Я так рад наконец встретить кого-нибудь из России! Может быть... — Он замолчал, услышав верещание моего мобильника: звонила Лола из Мадрида.
— Ты помнишь того бармена? — закричала она бешеной скороговоркой. — Как какого? Оскара!!! Такой красавчик, он еще дал свой номер! Ты ему звонила?
— Нет.
— Ну что ты такая робкая! Кстати, ты забыла у нас фотоаппарат. Но ты не волнуйся, мы тебе привезем, мы скоро приедем, вот только Пако... — Дальше в трубке повисла тишина. Я посмотрела на табло мобильника: оно погасло.
— Черт! — вскрикнула я.
— В чем дело?
— Батарейка села.
— Я вижу, вы тоже приобрели себе эту игрушку, — сказал Дардыков.
— А у вас разве нет сотового?
Он нахмурился:
— Я, знаете ли, стараюсь воздерживаться от стадного чувства. К тому же сотовый телефон влияет на подсознание и развивает в человеке невроз. Да и потом, какой в нем смысл? Вот, к примеру, зачем вам сотовый?
— Я работаю, и он мне необходим.
— Работаете? Я думал, вы еще учитесь. Разве вы не собираетесь в аспирантуру?
— Нет, не собираюсь. Я уже давно работаю.
— Разве вы приехали сюда тоже работать? Я думал, вы отдыхаете. Кстати, вы не сказали ничего о себе.
«А вы и не спрашивали», — подумала я и ответила:
— Извините, мне пора.
— Но как же?.. Ведь это такая редкость — встретить здесь не просто соотечественника, но знакомого соотечественника! Можно сказать, из одного гнезда! — Мы уже были на улице, он шел рядом и не собирался отставать. — Кстати, где вы живете в Питере?
Я пожала плечами:
— Жила на Васильевском острове, а сейчас — в Париже. Третий год. И работаю тоже там.
— В Париже? — Дардыков посмотрел на меня недоверчиво.
— Да, в Париже. Я замужем за французом. То есть была.
— Вот как. И вас не мучает ностальгия по Петербургу?
— Нет, не мучает. Но мне, честное слово, пора. Надо срочно найти гостиницу. Видите, что делается с мобильником? Там, где я остановилась, что-то с электричеством, и я не могла зарядить телефон. Теперь он заглох.
— Вы думаете, в разгар сезона найдете что-нибудь приличное? Уверяю вас, сейчас все гостиницы заняты. К тому же это недешево. Не проще ли снять квартиру в частном секторе? Я, например, снимаю комнату в очень удобном районе — совсем близко отсюда. Конечно, там есть свои недостатки. В соседней комнате живут две иностранки, из Швеции, кажется. Поэтому кухня и прочее у нас общее. Но, в принципе, необязательно же общаться с соседями. Я, например, почти не общаюсь — я хорошо знаю немецкий язык, можно сказать, свободно им владею, но английский был у меня вторым языком, и я не всегда понимаю, когда быстро говорят по-английски. А мои соседки, напротив, знают английский, но не знают немецкого. А на испанском разговаривать так, чтобы понимать друг друга, ни я, ни они не умеем. Да, в общем-то, нам и не о чем говорить. Я скептически отношусь к иностранцам. Даже более чем скептически. Они не могут понять того, что понимаем мы. У них другая психика, другой менталитет... — Кажется, он не собирался замолкать.
— Так что же за частный сектор? — перебила я, подумав: может, от моего говорливого соотечественника будет хоть какая-то польза?
— К сожалению, не могу сказать ничего определенного. Когда я только что приехал сюда, мне предложили на выбор две квартиры. В первой мне не понравилась хозяйка — мне показалось, она наркоманка, а во второй — в доме напротив — я устроился вполне сносно и почти два месяца жил один, без хозяев. Но недавно, недели две назад, ко мне подселили этих девиц. Как я уже сказал, я с ними почти не общаюсь. У них здесь своя диаспора: какие-то немцы, американцы — словом, когда они дома, все вверх дном. Раздражает, конечно... К тому же разность менталитета...
— Послушайте, — перебила я. — Вы сказали, что живете недалеко отсюда. Это действительно недалеко?
— Совсем рядом. Видите старинную мусульманскую мечеть? Теперь там кафедральный собор. А мой дом почти сразу за ним. Если хотите, можно даже зайти в соседний дом, где мне предлагали квартиру, от которой я отказался. Впрочем, предупреждаю: хозяйка там мне не понравилась. Но вероятны и другие варианты. Пойдемте?
На мгновение я задумалась. Если я не найду квартиру, то по крайней мере заряжу у Дардыкова телефон. Он, несомненно, согласится.
— Скажите, — спросила я. — Можно у вас зарядить мобильник?
Мы шли по улице. Светило солнце, и раскаленные камни тротуара жгли ступни сквозь обувь. Белые стены домов отражали солнечные лучи, и я пожалела, что не взяла с собой темные очки. В ушах раздавался размеренный и тягучий голос моего соотечественника.
— Я, знаете ли, разочаровался в Европе, — рассуждал Дардыков. — Я уже второй раз сюда приезжаю и делаю определенные выводы. Возьмем, к примеру, этот город. Он настолько мал, что уже через два дня вас знает каждый житель. А здешние жители — не в обиду им будет сказано — не отличаются ни интеллектом, ни культурой общения. Вы заметили, что все здесь говорят друг другу «ты»?
— Ну и что?
— Это типичный признак нецивилизованности. Разумеется, я не могу упрекнуть в этом всю Европу, однако отсутствие высокой культуры является основным признаком европейцев. Вот, к примеру, мои соседки. Зачем они сюда приехали? Чем занимаются? Они до глубокой ночи гуляют по здешним злачным заведениям. Думаете, кто-нибудь из них посетил хотя бы один местный памятник или музей? Да и вообще, европейцы совсем не похожи на нас. Им никогда нас не понять. В них нет той искренности, той душевности, той открытости, которая есть у нас. У них все распределено по параграфам, разложено по полочкам. В двадцать лет они знают, кем будут в шестьдесят. Они трясутся над каждой копейкой, в то время как являются наследниками миллионных состояний. Вы только посмотрите на выражение лица европейца!
— Извините, — перебила я, — мы когда-нибудь придем? Вы сказали, что ваш дом близко.
— А мы уже пришли.
Дардыков жил на улице, круто поднимавшейся в гору, — в двухэтажном, как мне показалось сначала, очень экзотическом домике, прилепившемся одной стеной к скалистому уступу. Потом, когда я пригляделась, оказалось, что в этом квартале все улицы идут в гору и почти все дома одной стеной упираются в каменные уступы.
— А здесь, — Дардыков показал рукой на соседний такой же двухэтажный дом, — находится квартира, о которой я вам говорил.
— Может быть, зайдем сначала туда?
Мы позвонили.
На наш звонок никто не отозвался.
— Что ж! Значит, не судьба. Придется искать гостиницу, — сказала я.
— Но вы хотели зарядить телефон.
Дардыков толкнул свою калитку, и раздался скрежет несмазанных петель. На открытой террасе рос в деревянных кадках виноград — он карабкался по чугунной решетке, образуя живую стену. Из-под ног юркнула ящерка и исчезла среди камней.
Комната Дардыкова была небольшой, чистой, и, кроме аккуратной стопочки учебников, я не заметила ничего интересного. Сквозь щель в деревянных ставнях проникала тонкая полоска света, утыкаясь в каменный пол.
— Вот здесь я и живу, — сказал Дардыков и, подойдя к окну, закрыл ставни плотнее.
— Почему у вас так темно?
Он зажег свет и, вздохнув, объяснил:
— С улицы идет сильный жар. К тому же я не люблю яркого света.
Я поискала глазами электрическую розетку, но, не найдя, спросила:
— Скажите, так мне можно зарядить мобильник?
— Да, разумеется. — Дардыков, нагнувшись, протянул руку под аккуратно заправленную кровать и вытащил удлинитель. — К сожалению, розетки здесь сделаны на уровне пола. Очень неудобно пользоваться, поэтому пришлось покупать удлинитель. Тысяча двести песет. Здесь вообще очень дорогие электротовары. Хотите кофе или чаю?
— Нет-нет, спасибо. — Я воткнула адаптер в розетку. — Телефон будет заряжаться часа четыре. Вы не против, если я зайду за ним вечером?
— Пожалуйста, не уходите, — попросил Дардыков. — Подождите меня на террасе.
— Зачем?
— Я все же хочу помочь вам в поисках жилья. Но из-за этой жары... — Он покраснел. — Словом, мне надо переодеться.
Я вышла на террасу.
Там, в виноградной тени, за столиком, на котором стояли несколько банок с пивом, я обнаружила двух белобрысых девиц — одну коротко стриженную, другую — с волосами до плеч, но в какой-то полувоенной кепке, надвинутой на глаза. «Наверное, это и есть скандинавки — соседки Дардыкова», — подумала я. С ними сидел, закинув ногу на ногу, с сигаретой в руке, мальчик лет девятнадцати, тоже светловолосый, с тонкими чертами лица и серыми насмешливыми глазами.
— Привет! — сказал он по-английски. — Ты тоже здесь живешь?
— Нет. — Я не сразу сообразила, что сказать. — Я пришла... в гости.
— Понятно, — сказал мальчишка. — Я тоже пришел в гости. К ним. — И он указал на белобрысых девиц. — Знакомься. — Он назвал имена своих подруг, которые я тут же забыла. Те улыбнулись мне приветливо, но без энтузиазма. — А меня зовут Андре. Полностью — Андреас, но лучше просто Андре. — И он засмеялся, словно сказал что-то смешное. — Ты откуда?
— Из Мадрида.
— Ты на испанку не похожа.
— Я не испанка. Я русская.
— Значит, из России? — Он усмехнулся. — А я из Германии. Из Кёльна. А они, — он опять указал на своих подруг, — из Швеции.
— Садись с нами, — сказала нестриженая скандинавка и подвинула мне стул. — Хочешь пива?
— Спасибо, — ответила я. — Вообще-то я должна идти. Ваш сосед...
— Валериу! — подхватила стриженая. — Он такой смешной. Говорит нам каждое утро гутентаг! Но вообще-то, — видимо, она подумала, что я имею к Дардыкову какое-то близкое отношение, — он очень милый.
В этот момент на террасу вышел сам Дардыков. Он причесался и переодел рубашку. Видимо, он совсем не ожидал встретить меня в такой компании и растерянно остановился в дверях.
— Ничего-ничего, — сказала стриженая ему по-английски, — здесь есть место.
— Они говорят, — перевела я ему, — чтобы вы принесли еще один стул.
Лицо Дардыкова потускнело, он принес стул и сел рядом. Над террасой повисла тишина. Солнечное пятно, передвигаясь по полу, коснулось моих пальцев и стало их жечь, я подобрала ногу.
— Как жарко! — воскликнула стриженая.
— А я люблю жару, — сказал немец, потягиваясь.
Дардыков молчал, глядя в пол.
Я допила пиво и поднялась.
— Мне пора. Очень приятно было познакомиться, — сказала я скандинавкам и немцу по-английски, а потом по-русски обратилась к Дардыкову: — Спасибо за прием.
— Я иду с вами, — вскочил он.
— Зачем?
— Я должен проводить вас: может быть, хозяйка уже вернулась и нам удастся поговорить с ней...
Я пожала плечами, сделала шаг к двери и еще раз улыбнулась скандинавкам и немцу. Мальчишка смотрел на меня с любопытством.
— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросил он.
— Не знаю.
— Пойдем куда-нибудь вместе?
— Куда?
— Ты знаешь, где бар «Латино»?
— Нет.
— Тогда встретимся на главной площади, возле фонтанов. В одиннадцать. Придешь?
— Может быть. — Я улыбнулась и махнула рукой.
— Вы догадываетесь, что я не понял ни слова. Тем не менее не рекомендую вам с ним общаться, — обидчиво сказал Дардыков, когда мы спускались по лестнице. — Этот молодой человек представляет собой сплошное высокомерие. И несмотря на то что я в совершенстве владею немецким, мне абсолютно не о чем с ним говорить. Он, знаете ли, считает себя пупом земли, думает, что все на свете — его подданные...
На этот раз хозяйка квартиры оказалась дома — это была смуглая, худая женщина лет сорока, с черными блестящими глазами. Казалось, мы ее разбудили.
Она сказала, что готова сдать комнату, что ее зовут Кармен, что она бывает дома редко и что я могу пользоваться посудой на кухне с одним условием — мыть ее после еды.
— Сколько времени ты будешь жить? — спросила она.
— До воскресенья.
Мы условились о плате. Кармен вручила мне ключи от комнаты, от квартиры, от входной двери в дом и от калитки, затем взяла деньги, не пересчитывая, положила их на телевизор и сказала кратко:
— Можешь переезжать.
— К сожалению, — сказал, озабоченно посмотрев на часы, Дардыков, когда мы вышли на улицу, — я не могу вам сейчас помочь в переезде на квартиру. Скоро у меня начинаются занятия — это на другом конце города. Но что вы делаете сегодня вечером?
— Не знаю.
— Тогда, может быть, я зайду к вам? Часов в восемь? Ведь мы теперь соседи.
— Я вам очень благодарна, — ответила я, — но...
— Я непременно приду, — понял мой ответ по-своему Дардыков. — Мы погуляем с вами по городу, и я расскажу вам о местной архитектуре. К сожалению, сами испанцы игнорируют историческое прошлое своей страны...
— Да-да! Мы обязательно погуляем... И поговорим! — ответила я и почти побежала прочь.
В гостинице хозяин затребовал с меня плату еще за одни сутки.
— Сейчас два часа, а расчет начинается с двенадцати, — сказал он.
— За отсутствие горячей воды и кондиционера мне тоже платить?
— Не надо, — угрюмо ответил он.
Я заплатила, собрала вещи, вышла на улицу, взяла такси и через пять минут снова разбирала чемодан в своей новой комнате.
Хозяйки не было видно. Деньги мои лежали по-прежнему на телевизоре.
Сидевшая на белой стене ящерка, увидев меня, юркнула за штору.
До вечера оставалось еще слишком много времени. Я решила побродить по городу, взяла сумку и вышла на улицу.
С приближением сумерек город оживал — разноголосый шум заполнял улицы: люди выбирались из домов, где они прятались от жары, и занимали столики ночных кафе. Громкий смех взрослых смешивался с лопотанием и визгом детей. К дверям ресторанов и баров тянулись организованные толпы туристов — на их лицах светилось удовлетворение: видимо, они уже осмотрели и запечатлели на пленку все местные достопримечательности. Теперь их ждал обильный ужин и золотое пенящееся пиво. Я тоже поужинала и пошла вверх, в гору, по первой попавшейся улочке.
Вдали, на высоком холме, едва виднелись стены старинной мусульманской крепости. Их тяжелые контуры проступали смутными очертаниями на темном небе, а зубцы башен уже потонули во мгле.
Я долго шла вперед. Все меньше прохожих попадалось навстречу, улицы стали совсем узкими, запетляли и закружились среди белых стен.
— Hola, guapa!2 — гаркнул кто-то мне в самое ухо, и я шарахнулась в сторону.
Молодой испанец прошагал мимо и, скрываясь за поворотом, весело послал мне на прощанье воздушный поцелуй.
Петляя по лабиринту улиц, я наконец выбралась на главную площадь. Андре и скандинавки сидели на бортике фонтана, видимо, не замечая, что он мокрый. Рядом с ними нетерпеливо подпрыгивала на месте незнакомая черноволосая девица.
— Какая пунктуальность! — засмеялся немец. — Еще нет двенадцати, а ты уже пришла.
— Привет! — сказала черноволосая девица. — Меня зовут Соледад.
— Ну что? Идем? — крикнул Андре.
Он пошел вперед легким быстрым шагом, его светлые волосы развевались на ветру.
— Здесь, — сказал он, останавливаясь напротив ярко освещенных дверей. — Заходите. — И, глядя, как мы усаживаемся за столик, добавил: — Возьмем три кувшина сангрии.
Хозяйка бара — пожилая испанка — принесла бокалы. В движениях ее тучного тела еще таилась былая красота, а черные, как крыло ворона, волосы сверкали тонкими нитями седины. Но мои новые друзья не смотрели на нее.
— Подумаешь, кольцо в носу! — кричала Соледад. — У меня и в носу, и над бровью, и на пупке, но это все не то! Самое главное — это здесь! Смотрите все! — И она высунула язык, на котором сверкала металлическая бляшка.
— А у меня только в носу! — вздохнула нестриженая скандинавка.
Глаза Соледад заблестели:
— Конечно, на языке неудобно! Особенно если целуешься. — Но ведь тогда можно и снять!
— А я хочу татуировку, — сказала другая скандинавка. — Такую же, как у Тони. — Она указала на свою подругу. — Только рисунок еще не выбрала.
— У меня их три! — махнула рукой Соледад. — А вот показать не могу. Придется снимать джинсы.
— Ой! — взвизгнула стриженая. — Смотрите, под столом кошка!
Соледад залезла под стол.
— Моя хорошая! — донеслось оттуда, и через несколько секунд она вынырнула из-под стола с кошкой на руках. — Смотрите, какая красавица! — И она поцеловала кошку в морду.
— Фу! — поморщилась нестриженая.
Кошка зажмурилась и замурлыкала. На черной лестнице нашего дома, на Васильевском, сколько себя помню, всегда жили кошки, и мы с мамой их кормили. Мне всегда ужасно хотелось взять хоть одну из них в нашу комнату, но было нельзя — из-за соседей.
— А вы знаете, — продолжала Соледад, — что во время гражданской войны люди ели кошек и собак? А еще собственные пальцы. Вначале отрубали! Потом варили!
Андре заерзал на стуле. Вряд ли его смущала тема разговора, просто Соледад слишком перетягивала на себя общее внимание. Он хотел что-то сказать, но тут к нашему столику подошла хозяйка.
— Бар закрывается, — сообщила она.
— Почему так рано? — удивился Андре.
— Так всегда, — ответила хозяйка.
Андре пожал плечами и посмотрел на меня:
— Пошли дальше?
— Куда?
— Куда-нибудь. Потанцуем.
— Пойдем.
— Отлично! Вперед! — скомандовал мальчишка.
Скандинавки по очереди зевнули и объявили, что дальше не пойдут — у стриженой болит голова, у нестриженой — хроническое недосыпание. Дорога, круто повернув, разъединила нас, они ушли, а Соледад вдруг подпрыгнула и чертыхнулась.
— Смотрите! — прокричала она, указывая на тротуар. — Блевотина! Вот это кто-то напился!
Андре скривился.
— Она меня бесит! — сказал он тихо.
Я не ответила, разглядывая вывеску бара, к которому мы подошли. Она была полустерта, словно древние иероглифы на холодном камне.
— Ну что, заходим или нет? — спросила Соледад нетерпеливо.
Немец не ответил и стоял задумчиво возле двери. Наконец он обернулся ко мне.
— Но ты мне нравишься! — сказал он вдруг.
— Заходим или нет? — закричала Соледад. Ее глаза сверкали, как два угля.
Мы зашли. Меня окутал дым, и в ноздри проник аромат марихуаны. Прыгающий свет выхватывал из полумрака парочки танцующих, замирал на мгновение на их лицах и вдруг исчезал, погружая тесную площадку в темноту.
Расталкивая людей, мы протиснулись к стойке. Соледад схватила меня за руку:
— Пиво здесь отличное!
Нам подали пиво. Андре наклонился к моему уху:
— В этом баре полно голубых. Но ты со мной, и ко мне не будут приставать. — И он расхохотался.
— Раз так, пошли танцевать, — сказала я.
Близился третий час ночи, но бар жил полной жизнью: так же гремела музыка, а бармен носился как вихрь — подавая, разливая и смешивая напитки. Я почувствовала толчок в спину: растрепанная, с безумным взглядом огромных глаз ко мне подскочила Соледад.
— Диджей — мой приятель! — горячо зашептала она. — Он сказал, что поставит фламенко, если мы с тобой станцуем!
— Я не умею.
— Будешь импровизировать!
— Какого черта я буду импровизировать, если не умею?
Ее глаза сделали три оборота.
— Не умеешь? Ты же говорила, что умеешь! — Видимо, она с кем-то меня перепутала.
— Оставь ее в покое! — сказал Андре.
Соледад замолчала, соображая.
— Нет. Одна я не могу.
— Почему?
— Не могу... Хосе! — вскрикнула она внезапно, увидев кого-то в толпе, и кинулась в пелену дыма.
— Наконец-то ушла! — сказал Андре брезгливо. — Будешь еще пиво?
— Нет.
Соледад внезапно вернулась.
— В туалете нет бумаги! — закричала она.
— Да что ты?
— Нет бумаги! — И она заозиралась по сторонам. — Захожу, а бумаги нет!
Андре положил ей руку на плечо, взглянул сверху вниз:
— Мы уходим.
— Куда?
— Домой.
— Так рано?
— На сегодня хватит.
— Я остаюсь.
— Как хочешь, — сказал Андре холодно.
В квартире было тихо — вероятно, хозяйка спала. Прокравшись на цыпочках в свою комнату, я легла на кровать и тоже уснула.
Во сне я увидела Андре. Я видела только его лицо — лицо юного эльфа, озаренное улыбкой. Он был словно создан из воздуха и света и смеялся, радуясь солнечному дню. Потом мне стали сниться ящерицы, ползающие по стене.
Я проснулась от громкого крика на соседнем балконе: два голоса — женский и мужской — обвиняли друг друга в своих несчастьях. Я открыла глаза.
Настенные часы показывали три часа дня, и комната уже наполнилась полуденным зноем. «Если закрыть окно, — подумала я, протирая глаза, — не будет видно неба. Зато не будет и ящериц». Я села посреди кровати и уставилась в окно, размышляя о странной природе ящериц и пауков, умеющих ползать по отвесной стене, затем встала и, пошатываясь спросонья, вышла на кухню.
Когда я пила кофе, появилась Кармен — у нее было сонное лицо и всклокоченные волосы.
— К тебе утром заходил твой знакомый с бородой, — сообщила она.
— С бородой? Дед Мороз, что ли?
Кармен захохотала так, что стала икать. Она взяла чайник с плиты и стала маленькими глотками отпивать из носика воду.
— Очень помогает. — Она наконец оторвала губы от чайника. — Когда икаешь, лучше всего пить воду маленькими глотками. Особенно горячую. Впрочем, холодную тоже можно.
— Так кто ко мне приходил?
— Ну, он был с такой вот, ну, не с бородой, конечно, а с бородкой, как у козлика. — Она погладила свой подбородок. — Он сказал, что хотел тебе передать мобильный телефон, но когда узнал от меня, что ты спишь, то решил зайти потом. Это твой знакомый, он вчера приходил вместе с тобой, он живет напротив. Такое невыразительное лицо, хотя и с бородой. Я тебя не обидела?
— Чем?
— Ну... Я про него сейчас плохо сказала.
— Нет-нет. Ты про него очень правильно сказала. А он не оставил мобильник?
— Не оставил. Он не предлагал, а я не спросила. Вообще я спала и плохо соображала.
«Козел!» Я нервно глотнула кофе, обожгла язык и поставила чашку на стол.
— Сейчас приду, — сказала я Кармен и пошла к Дардыкову. Однако дома у него никого не было. Калитка была закрыта, а терраса пуста. Только ветер шуршал соломой на полуразрушенном навесе.
«Идиот! Придурок!» — злобно подумала я и вернулась к себе. На пороге меня оглушил многоголосый свист и захлебывающийся мужской голос — Кармен сидела перед телевизором и смотрела футбол.
— Садись. — Она хлопнула рукой по соседнему креслу. — Матч века: «Реал» — «Барселона».
— Кармен! Можно, я позвоню с твоего телефона в Мадрид?
— Звони, конечно, — кивнула она.
Я перенесла телефон в кухню — здесь футбольные звуки были слышны меньше — и набрала номер.
— Вам Пако? — весело спросил голос Пако. — Какого Пако? Куда вы звоните? Это Министерство иностранных дел!
— Пако! Перестань дурачиться! Я звоню с чужого телефона, и мне неудобно долго говорить. Когда вы собираетесь приехать?
— Скоро приедем. Но когда — еще не знаю. Зависит от Лолы и от Лурдес. Мы приедем вместе с Лурдес. Я тебе о ней рассказывал?
— Постой, Пако. Подожди. Запиши мой адрес. — Я продиктовала ему название улицы и номер дома. — Я не могу сейчас долго говорить. Пока!
На кухню вышла Кармен:
— Представляешь? «Барселона» выиграла. Два — один! Ходер! Хочешь есть? — Через минуту Кармен раскладывала по тарелкам пиццу и быстро говорила: — Не люблю готовить. Разве только по праздникам, для гостей. Хочешь пива? Правильно делаешь, что не пьешь пива. Лучше пить вино. Полезнее для здоровья. Правда, у меня сейчас вина нет. Ты, я вижу, музыку любишь. — Она кивнула на мой плейер, прикрепленный на поясе.— Ты ешь еще. Давай я тебе положу. Ешь, ешь. Смотри, какая ты худая. Вот только хлеба у меня сегодня нет. Забыла купить. Кофе будешь? А ты учишься? Работаешь? Ух ты, такая маленькая, а уже работаешь. Тебе двадцать пять лет? Потрясающе! Я думала, лет семнадцать. А ты была замужем? Серьезно, была? Ходер! Когда мой первый муж разводился со мной, он сказал, что я плохая хозяйка. Хотя на самом деле мы развелись из-за детей. То есть он хотел детей. Я тоже хотела... А танцевать ты любишь? Я как-нибудь тебе покажу настоящие цыганские танцы. А у вас в России танцуют? А море у вас есть? Ходер! Никогда не знала. Но в футбол вы играете плохо. Наш «Реал» вас всегда обыгрывал. Забыла, как называется ваша команда! «Спартант», кажется...
Я вяло жевала пиццу, запивала ее водой и слушала болтовню Кармен. Она говорила около получаса, потом зевнула, собрала тарелки и сообщила, что еще немного поспит.
Я взяла сумку и вышла на улицу. Там было так жарко, что скоро я стала задыхаться. «Надо было ехать не сюда, а на побережье. Поваляться недельку на море...» — подумала я и тут же решила, что сейчас возьму такси и поеду на море. Мне захотелось глотнуть соленого ветра и пробежать по золотой песчаной полосе.
Скоро я уже сидела в машине, которая мчала меня по пустынной автостраде.
Мы ехали около часа. Вдохновенный рассказ таксиста о производстве оливкового масла в Андалусии стал меня раздражать. Я уже жалела о том, что в очередной раз отправилась неизвестно куда и непонятно зачем, как вдруг на горизонте сверкнула ярко-синяя полоса с огромным красным диском садящегося солнца.
— Море! — крикнула я.
— Море, — подтвердил водитель.
Расплатившись, я выскочила из машины и помчалась по светлому остывающему песку. Море шуршало, накатывая ленивыми волнами на берег. Скинув сандалии, я погрузила ноги в прохладную воду и засмеялась: так хорошо мне стало вдруг. Мимо с визгом промчалась стайка детей, обрызгав меня водой. Их звонкий смех напомнил мне детство: обрыв в степи, синяя морская даль и две девчонки, бегущие наперегонки с ветром по выжженной крымской земле. Так же, как та смуглая девчонка, хохотала моя неразлучная подруга Соня. Так же сверкала вода и дул ветер...
Невольно мои мысли полетели по родным местам. Почему-то вспомнилось, как я училась нырять, — это было в деревне, на Ладоге: родители заходили в воду, я забиралась им на плечи и прыгала рыбкой вниз... Как там мои родительки? На прошлой неделе звонила им: ничего, доченька, у нас все в порядке, начали делать в маленькой комнате ремонт — живем в большой, как на вокзале, отцу который месяц зарплату не платят, а тут, как назло, холодильник потек... Ну и так далее... Поменяла франки — послала им с Оливье двести долларов, он уезжал в Москву — как-нибудь им оттуда перешлет...
Море сверкало. Солнце уже почти коснулось линии горизонта. Скоро будет темнеть. Пора назад.
Я вышла на шоссе и встала у обочины, вытянув правую руку с поднятым большим пальцем. Я научилась ездить автостопом во Франции — Мишель мне всегда говорил: «Но это опасно!» — «Жить вообще опасно, — отвечала я ему, но, видя, как он огорчается, добавляла: — Зато мы экономим сто франков!» Это был решающий аргумент.
Дардыков принес мой телефон следующим вечером.
— Не беспокойтесь. Ваш аппарат в целости и сохранности, — сказал он натянутым голосом, переминаясь в дверях. — Но я должен с вами серьезно поговорить. — Он смотрел на меня не мигая.
— О чем?
— Разговор серьезный, и мне не хотелось бы начинать его на пороге. Я хочу сделать вам одно предложение.
— Поговорим завтра.
— Я прошу вас.
«Вот привязался!» — подумала я угрюмо и ответила:
— Хорошо. Проходите в комнату.
Он неторопливо вошел и сел на стул. Его мрачный взгляд стал меня раздражать.
— Говорите.
Он встал со стула, подошел к окну и стал постукивать пальцами по подоконнику.
— Вы не пришли тогда, и я не знал, что думать. Я думал, с вами что-то случилось. Я очень беспокоился. Я хотел написать вам письмо, но решил отложить до встречи... — Он замолчал.
Я ждала.
— Словом, я долго думал... — Он опять замолк, потом голос его слегка дрогнул: — Я хочу сделать вам предложение. Я предлагаю вам выйти за меня замуж.
Сердце мое похолодело: «Сумасшедший!»
— Я все проанализировал, — продолжал Дардыков, ободренный моим молчанием. — Не забывайте, я психолог по специальности. — Голос его приобрел уверенность. — Я разбираюсь в людях не только, как говорят теперь, по жизни, но и по книгам. Я анализировал ситуацию все это время и пришел к выводу, что вы именно та женщина, которая необходима мне.
— К сожалению, это невозможно, — сказала я ласково. — Я уже была замужем.
— Это не имеет никакого значения. Я проанализировал: вы подходите мне во всех отношениях. Вы образованны, умны. Несомненно, в вас есть некоторое легкомыслие, но с годами это пройдет. В особенности когда вы приедете обратно в Россию. К тому же я не тороплю вас с ответом! Я прошу вас обдумать и сообщить мне о вашем решении.
Я глядела на его бородку и представляла, как он подстригает ее по утрам.
— Конечно, я подумаю, — сказала я еще более ласково. — Обещаю вам. А теперь, если можно, позвольте мне побыть наедине со своими мыслями.
Дардыков поклонился и вышел.
— Отдал телефон? — спросила Кармен, не отрывая глаз от телевизора.
— Отдал, — буркнула я.
Мне было не по себе, и я уселась рядом с Кармен, тупо глядя на экран. Вдруг я поняла, что Дардыков не принес адаптер, и чуть не завыла от отчаяния. Собравшись с силами, я спустилась вниз и позвонила в калитку соседнего дома.
Дардыков долго не открывал — наверное, был в ванной, потому что, когда наконец открыл, редкие его волосы были мокрыми и прилизанными.
— Слава Богу. — На его лице появилось подобие улыбки. — Я был уверен, что вы придете.
— Отдайте мне адаптер, — сказала я.
— Что такое адаптер? — изумился он.
— Шнур от мобильника.
Дардыков провел рукой по мокрым волосам.
— Хорошо, — сказал он, глядя на меня пристально. — Я верну вам адаптер.
Я устало облокотилась на перила. В черном небе мерцали далекие точки звезд, ветерок приносил запах полыни и лимона. Летучая мышь прочертила над моей головой круг и растворилась в темноте.
«Дардыков несомненно сумасшедший, — думала я, глядя на дрожащие огни города. — Надо держаться от него подальше».
— Вот ваш шнур, — раздался дардыковский голос за моей спиной.
Я вздрогнула, схватила адаптер и кинулась к калитке.
— Постойте! Подождите! — почти закричал Дардыков.
— До свидания. Всего доброго, — ответила я быстро и чуть не сбила с ног скандинавок, входящих в дверь. За ними шли еще несколько иностранцев, и Андре в их числе. Он взглянул на меня и улыбнулся.
— Оу! — сказала Тони. — Как это мило! Ты здесь! Давай с нами ужинать! Ты умеешь готовить? Мы купили столько еды!
— Я... я...
— Может быть, ты нам поможешь? Мы купили рыбу, но никто толком не знает, что с ней делать.
Они столпились вокруг меня, галдя и смеясь.
— Пойдем, пойдем! — продолжала Тони. — Разве у тебя какие-то дела? Куда ты так торопишься?
Я растерялась. Их появление сбило меня с толку.
— Ладно, — сказала я. — Хорошо.
Я вернулась на террасу, теперь уже в сопровождении всей компании. Дардыков исчез. Я вспомнила, что он старается избегать своих соседей, и подумала: «Тем лучше. Значит, он сюда не выйдет».
— Давайте вашу рыбу. Я приготовлю национальное русское блюдо. Начинайте без меня. Через десять минут будет готово.
Едва они ушли с кухни, появился Дардыков. Он остановился на пороге, скрестив руки на груди, и, прислонившись плечом к косяку, глядел на меня исподлобья.
— Очень нехорошо, что нам не удается поговорить. Вы мне ничего не ответили на мой вопрос. Вы все время уходите от ответа. Я наблюдал за вами. Вы на самом деле совсем другая, нежели хотите выглядеть. Я проанализировал. С таким складом ума, со знанием нескольких языков — и проводите время впустую, уподобляясь всей этой золотой молодежи...
— Послушайте, — не выдержала я. — Я приехала сюда отдыхать, а не размышлять о смысле жизни. И ваши аналитические рассуждения меня не интересуют.
Он сухо улыбнулся:
— Вижу, вы сегодня не в духе. К тому же присутствие этой компании не располагает к общению. Поэтому я готов подождать. Надеюсь, вы не против, если завтра я к вам зайду?
Я открыла микроволновку, ткнула вилкой в рыбу, отломила кусочек и попробовала — получилось отлично.
— Пора подавать, — сказала я. — Поможете мне отнести на террасу?
— То есть вы предлагаете мне поработать официантом для этой компании?
— А вы разве не будете с нами ужинать?
— Меня никто не приглашал.
Я пожала плечами и понесла рыбу на террасу.
Когда я вернулась домой, уже рассвело. Город еще спал, а из-за стен арабской крепости выплывал яркий солнечный диск. Я заварила кофе и уселась на балконе.
Из лабиринта улиц послышались звуки музыки. Звуки быстро приближались — кто-то, включив на полную мощность магнитофон, поднимался на машине в гору. Скоро из-за поворота появилась и машина: ревя и грохоча песней, заглушавшей звук мотора, она влетела на нашу улицу, остановилась прямо под моим балконом, и из нее выскочили двое — он и она.
— Ну и куда ты нас завез? — кричала она. — Я тебе говорила, что надо позвонить перед выездом!
— Вот козлиха! — кричал он. — Сейчас позвоню! Я тебе говорю, что мы правильно приехали!
Я узнала в них Пако и Лолу.
— Пако! Лола!
Они подняли головы.
— Тсс! — Я поднесла палец к губам. — Выключите музыку! Вся улица спит.
Я выбежала наружу — мы обнялись и расцеловались.
Пако хлопнул меня по плечу:
— Залезай в машину. Едем в горы.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Подожди. Давай хотя бы кофе выпьем. Я только что вернулась. Всю ночь не спала.
— Вот козлиха! — ласково сказал Пако. — Мы тоже всю ночь не спали — сюда ехали. Залезай!
— Кофе! Кофе! Надо выпить кофе! — заговорила Лола. — Пошли скорей.
— Только тихо.
— Да-да. Тихо, тихо, — сказал Пако, приглушая голос, и тут же, забывшись, закричал, нагибаясь к машине: — Маноло! Пошли пить кофе!
Из машины вылез крепкий, коротко стриженный молодой человек.
— Это наш приятель. Знакомься, — сказала Лола.
— А где же Лурдес? — поинтересовалась я, вспомнив, как Пако хотел рассказать мне о ней по телефону.
— Какая Лурдес? — спросил Пако.
В горах мы провели весь день. Я так устала, что на обратном пути заснула. Какое-то время я еще различала сквозь туман дремоты горные уступы, проносящиеся за окном машины, тонкую загорелую руку Пако, держащую руль, лицо Маноло, сидящего рядом со мной и рассказывавшего что-то, но скоро все пропало, и я погрузилась в сон.
Разбудил меня резкий толчок, скрип тормозов и крики Лолы. Я почувствовала сквозь сон, как меня прижало к дверце и как задергалась машина, словно она прыгала с кочки на кочку. «Вот так, — успела подумать я. — Мы летим в пропасть».
Когда я открыла глаза, машина стояла посреди небольшой поляны метрах в десяти от дороги.
— Идиот! Дубина! — кричала Лола брату.
— Ходер! — орал Пако в ответ. — Надо было нормально держать бутылку!
И дальше загрохотали две бешеные скороговорки: Пако и Лола обвиняли друг друга, кричали и размахивали руками. Маноло тоже кричал и размахивал руками, — казалось, сейчас все они вцепятся друг другу в волосы. Я попыталась их разнять, но они меня не слышали. Нащупав ручку дверцы, я вылезла из машины и отошла в сторону. Маноло выскочил вслед за мной.
— Что случилось? — спросила я.
— Мы чуть не погибли! Чуть не погибли! — закричал Маноло. — Ходер!
— Тормоза отказали?
— При чем тут тормоза?! Мы чуть не погибли!
— А что случилось? — спросила я снова.
— Пако захотел калимочо, а Лола стала поить его из бутылки. Боже мой! Слева была такая пропасть! Такая пропасть! Если бы Пако не затормозил! — Лицо Маноло исказила гримаса ужаса, и я поняла, что, если бы Пако не затормозил, мы бы действительно погибли.
Тут в машине замолчали, и оттуда высунулся Пако.
— Поехали, — сказал он мрачно. — Она говорит, что сломала руку.
Я заглянула на переднее сиденье.
— Лола! Что с тобой?
Она держалась за ушибленную руку и всхлипывала.
— Идиот! Козел! — повторяла она не переставая. — Как же я теперь буду работать?
— Ну успокойся, потерпи немного. Сейчас мы быстро найдем какую-нибудь больницу. В каком месте больно?
Через десять минут мы припарковались возле каменной часовни в горной деревушке. Две старухи, одетые во все черное, неподвижно, как две статуи, сидели на скамейке. На наш вопрос о больнице они ответили на каком-то местном диалекте, и я не поняла ни слова.
Больницы здесь не было, но было нечто вроде медпункта. Медпункт был закрыт. Пако чертыхнулся и пошел спрашивать у игравших в футбол мальчишек, есть ли у этого медпункта медперсонал. Мальчишки сказали, что надо зайти в соседний дом. Пако пошел в соседний дом и через минуту вышел вместе с местным врачом — толстым и энергичным коротышкой, едва достававшим своей лысиной до плеча Пако.
Лола несколько притихла.
— По-моему, — сказала она неуверенно, когда вышла из машины, — болит меньше.
Врач провел нас в маленькую комнату грязноватого цвета и стал ощупывать руку Лолы сосредоточенно и равнодушно.
— Никакого перелома. Никакого вывиха. Ничего страшного. Ушиб, — заключил он.
— Правда не перелом? — недоверчиво спросила Лола.
— Никакого перелома, — повторил доктор.
— О Боже! — На лице Лолы появилась улыбка облегчения. — Ах, я так испугалась, так испугалась! Доктор, дорогой, спасибо! Надо же, не перелом. Пако, хорошенький мой, ты слышишь, не перелом! Спасибо, доктор.
— Я бы советовал использовать мазь, — сказал врач и, посмотрев на меня, добавил: — Ты испанка?
— Она русская, — вмешался Маноло.
— А что за мазь? — спросила Лола.
— Сейчас дам. Она у меня дома. Идем!
— Я схожу, — сказал Маноло.
— А мы пока купим какой-нибудь воды, — предложил Пако. — Тебе какой?
— Мне фанты, — сказал Маноло, схватил доктора за локоть и пошел в сторону медпункта. — Вы не представляете, какая была слева пропасть! — донеслось до нас издалека.
На соседней улице мы нашли крошечный магазин, купили там фанты и кока-колы и отправились к машине.
— Как я рада, как я рада! — щебетала Лола. — А я уже решила, что перелом. Честно говоря, рука даже и не болит!
Пако достал пачку «Фортуны», дал сигарету сестре, закурил сам и скомандовал:
— Поехали!
Мы забрались на сиденье, Пако включил магнитофон на полную мощность, нажал на газ, и опять закружили, замелькали извивы дороги. Лола откупорила банку фанты.
— А тебе разве не нравится Маноло? — спросила она, отпивая глоток и передавая банку мне.
Я пожала плечами:
— Не знаю.
— Как не знаешь? Он мне сказал, что в тебя влюбился.
Я рассмеялась.
— Не смейся. Вот послушай: Фернандо всегда мне говорил... — Здесь Лола вдруг издала странный звук — то ли хрип, то ли вздох. — Мы же забыли Маноло! — прошептала она упавшим голосом.
Мы вернулись назад, в деревню.
Врач сказал, что готов нам дать еще одну склянку мази, но нашего друга, с тех пор как тот от него вышел, не видел. Две черные старухи по-прежнему сидели возле часовни, но Маноло не видели. Мальчишки, гонявшие мяч, тоже не знали про Маноло.
— Ну и что? — спросила Лола, закуривая новую сигарету. — И где он? — Она задумчиво посмотрела на горный пейзаж: над самыми снегами Сьерра-Невады висело темно-оранжевое солнце — через несколько минут оно зайдет за горы.
— Хо-о-одер! — уныло ответил Пако. — Вообще-то уже десять вечера. Может, он уехал на такси?
— Откуда здесь такси? — спросила я.
— В конце концов, есть же здесь медпункт. — Лола решительно стряхнула пепел. — Ладно, поехали.
Назад мы ехали почти молча. Пако и Лола расстроились. Но едва попав в город, и он и она снова оживились.
— Я должна срочно выпить кофе! — сказала Лола. — Пакильо, скорее паркуйся.
Пако остановился у первого же попавшегося на глаза бара. Мы вошли, и Лола, забыв про кофе, заказала себе пиво. После третьей кружки она порозовела и развеселилась.
— А я хочу танцевать! — закричала она, ударяя кулаком по столу. — Поехали на дискотеку. Тут есть одна классная дискотека. Я знаю.
— Еще рано, — сказала я, посмотрев на часы. — Посидим часок и поедем.
«Как они так могут? — подумала я. — Ночь не спать — ехать из Мадрида на другой конец страны, потом не спать целый день, а потом еще всю ночь танцевать? Наверное, вечное солнце дает им силы».
Я взяла бокал, но тут в моей сумке ожил мобильник. Чуть не расплескав ликер, я вытащила телефон.
— Привет! — сказал незнакомый девичий голос по-русски.
— Привет! — ответила я. — Кто это?
— Это я, Катя Пономарева. Ты меня помнишь? Мы с тобой еще диплом вместе защищали. У Колпакова!
— Катя! Ты откуда звонишь?
— Из Франции. Я приехала сюда на год писать диссертацию — выбила стипендию. Я ищу тебя уже неделю. Сначала я позвонила Лене Жук. Помнишь Лену Жук? Не помнишь? Она сейчас в Лионе живет. А она тебя помнит. Она дала твой парижский телефон, но там мне сказали, что ты здесь больше не живешь, и дали телефон твоего друга, а он уже дал этот номер.
— Какого друга?
— Его зовут Мишель. Я поняла, что он твой друг.
Боже! Не хватало еще Кате Пономаревой расследовать мою личную жизнь! Что ей от меня надо? Ведь не просто так она звонит...
— Я тебя очень хочу видеть, — продолжала она. — Мне нужен твой совет по поводу парижских библиотек. К тому же я приезжаю в Париж через неделю, и мне совершенно негде остановиться.
— Ты разве не в Париже?
— Нет, я в Монпелье. Но буду приезжать в Париж регулярно. Почему у тебя такой странный номер телефона?
— Это мобильник.
— У тебя есть мобильник? Наверное, у тебя уже есть собственная машина? — В Катином голосе послышалось обидчивое уважение.
— Нет, Катя, машины у меня нет. Знаешь что? Давай я запишу твой номер и, как вернусь, сразу тебе позвоню. А то очень плохо слышно, — соврала я.
— Хорошо, я сейчас перезвоню. А я тебя слышу очень хорошо.
— Нет, от этого лучше не будет. Сотовые телефоны очень плохо принимают, — еще раз соврала я.
Она продиктовала свой номер телефона, и мы попрощались.
Пако внимательно слушал мой разговор.
— Люблю русский язык, — сказал он, прищелкнув языком. — Очень красиво звучит. — И он членораздельно и очень похоже проговорил слова, которым я его когда-то научила: — Я тэбья лублу.
— Да, — кивнула Лола. — Красивый язык. Как испанский. Что ты вцепилась в бокал? Пей.
На дискотеку мы попали в третьем часу ночи.
Едва войдя, я увидела Андре и скандинавок. Они сидели возле стойки; стриженая что-то говорила немцу, ее подруга молча пила. Мальчишка скучал, рассеянно глядя на танцующую толпу.
«Не город, а деревня, — подумала я. — Везде встречаешь знакомых».
Андре заметил нас, взгляд его замер, и он что-то сказал стриженой. Та повернула голову в нашу сторону и, кисло-любезно улыбнувшись, помахала мне рукой. Вторая скандинавка сделала то же самое.
— Кто это? — спросила Лола.
— Мои друзья.
— Красивый мальчик! — сказала она громко. — Красивый. Очень на тебя похож. Подожди меня здесь. Я в туалет.
Пако затеребил меня за плечо:
— Что пьем? Калимочо на троих?
Я кивнула. Пако исчез среди вздымающихся рук и извивающихся тел. Андре тем временем подошел ко мне.
— Привет! — сказал он по-английски так, словно не он, а я, пробившись сквозь танцующих, добралась до него. — Где ты была целый день?
— Мы ездили в горы.
— В горы? Зачем?
— Не знаю. Просто так.
Он усмехнулся:
— Сегодня я заходил за тобой. Мне открыла какая-то женщина, очень странная. Сказала, что тебя нет.
Я пожала плечами.
— А ты сегодня не одна.
— Да, не одна.
— Понятно. В таком случае не буду мешать.
Он махнул рукой и, повернувшись, потерялся в толпе. Из облака табачного дыма вынырнула Лола. Метнув взгляд в ту сторону, где секунду назад находился Андре, она заорала:
— Я диджея попросила, чтоб поставил нашу любимую. Сейчас заиграет.
Грянула музыка, и ноги сами пустились в пляс. Смеясь, я потащила Лолу за собой.
— Очень красивый парень этот блондинчик! — прокричала Лола сквозь музыку. — Твой бой-френд?
— Нет!
— Познакомишь?
— Конечно!
Меня наполнило веселье. Музыка словно зажгла меня изнутри, и теперь огонь этот гулял по телу и, вырываясь наружу, превращался в танец. Лола прыгала как обезьяна, размахивая в воздухе руками. «Неужели, — подумала я, — я не сплю уже вторую ночь? Откуда только берутся у человека силы?»
Из толпы появился Пако, с трудом удерживая три бокала.
— Это вам! — Его лицо сияло. — Водка с лимоном!
— А ты уже напился? — спросила его сестра, хватая бокал.
— Не поверите! — сказал он. — Я только что познакомился с такой красавицей! Кажется, я влюбился!
Лола зашлась в хохоте. Звонко ударив свой бокал о мой, она крикнула:
— За любовь!
После пятого глотка я почувствовала, что ноги немеют и подгибаются.
— Нельзя смешивать! — крикнула Лола, допив.
Мне захотелось простой воды, захотелось выйти из душного облака дыма, из прыгающей толпы, из мечущегося по лицам света.
— Сейчас приду, — сказала я и, расталкивая танцующих, почти выбежала на улицу. Внезапная тишина оглушила меня настолько, что я стояла мгновение не шевелясь, вцепившись рукой в перила. Из хаоса, грохота и дыма я словно шагнула в космос. Холодная горная ночь мерцала россыпями звезд, благоухала свежестью мяты. Летучие мыши бесшумно парили в воздухе.
На ступеньках сидел Андре. Я узнала его сразу, несмотря на то что в голове шумела водка.
— Садись, — сказал он.
Я села рядом. Впрочем, я села бы, даже если б его здесь не было. Ноги меня не держали.
— Ты что здесь делаешь? — спросила я, разглядывая его внимательно, как разглядывают предметы.
Он улыбнулся:
— Курю.
— Понятно. — Я удивилась собственному голосу — он словно отделился от меня и говорил самостоятельно. — Моя подруга хочет с тобой познакомиться.
— Правда? — Он усмехнулся и встал. — Значит, я ей понравился?
— Наверно. Пойдешь к нам?
— Нет.
— Почему?
— Потому что я иду домой.
— Как знаешь, — отозвалась я. Меня тошнило, а холод уже пробрался за воротник.
— До завтра!
Он бросил сигарету на землю. Она ударилась о мостовую и рассыпалась искрами. Скоро его фигура исчезла за поворотом. Некоторое время я сидела на ступеньках, тараща глаза в темноту, потом встала и, держась за стену, поплелась обратно на дискотеку.
Пако я не нашла, а Лола отплясывала севильянас в окружении пятерых испанцев. В голове моей стало совсем мутно. Я видела, как дергается Лола, как она опрокидывает бокал за бокалом, как закуривает очередную сигарету. Я видела саму себя, которую какой-то пьяный аргентинец учит танцевать танго, и его сверкающая улыбка вспыхивает в луче прожектора. Кто-то опять протягивал мне бокал, кто-то твердил: «Ты красавица», я смеялась, пила и танцевала. Потом все поплыло перед глазами, у всех людей стало одно лицо, которое размножилось и закружилось вокруг меня; чьи-то черные глаза глядели на меня с твердым упорством, они увеличивались, расширялись, потом заняли собой все пространство и вдруг, загоревшись, разрослись во всепоглощающую тьму, и я упала в объятья аргентинцу. Точнее сказать, мы упали вместе, потому что он держался на ногах не тверже, чем я. Падая, мы увлекли за собой еще несколько человек, в том числе Лолу.
Чертыхаясь, я поднялась с пола первой и протянула ей руку. Она помотала головой, сама встала на четвереньки и поднесла руку ко рту:
— Сейчас сблюю!
— Лола! — закричала я. — Вставай сейчас же! — Она отмахнулась. Я схватила аргентинца за рубашку. — Помоги мне дотащить ее до туалета. Давай!
Схватив Лолу под мышки, мы протащили ее по уже пустеющему залу и втолкнули в туалет. Кабинка была занята, и ее вырвало в раковину.
— Ходер! — бормотала она, открывая кран. — Какая гадость!
Она выпрямилась и схватилась за мое плечо. Лицо у нее побелело.
— Зря я это сделала, — забормотала она, — зря. Но я никогда их раньше не пробовала, я не знала, что так выйдет.
— Лола, ты пьяна. Пошли, пошли. Где Пако?
— Не знаю. Мне очень плохо. Проводи меня до машины. Зря я съела эту гадость.
— Какую гадость?
— Magic mushrooms. Хорхе предложил, а я взяла.
— Какой Хорхе?
— Хорхе... Я с ним танцевала. Такой красавчик... Господи, до чего же мне плохо.
Я вывела ее на улицу и посадила на ступеньки крыльца. Уже рассветало.
— Сиди здесь, — сказала я. — Пойду искать Пако.
Я нашла его на втором этаже, в самом дальнем кресле в темном углу. Он целовался со стриженой скандинавкой. Ее подруга спала в соседнем кресле, открыв рот.
— Пошли скорее! Твоей сестре плохо!
— Отстань.
— Дай мне ключи от машины! — крикнула я, топнув ногой от злости.
Скандинавка, обвив руками шею Пако, глядела на меня бессмысленными пьяными глазами. Пако вытащил ключи, я схватила их и побежала вниз.
Когда я открыла машину, Лола упала на сиденье, словно неодушевленный предмет. Я села на землю и, прислонившись к машине, закрыла глаза.
Прошло несколько минут. Кто-то тронул меня за плечо.
— Это я, — послышался голос Пако. — Поехали.
Он сел за руль, я забралась на переднее сиденье. Лола спала на заднем как убитая, поджав под себя ноги.
— Ходер! — сказал Пако, зевая и заводя машину. — Забыл спросить, как ее зовут.
Я молчала.
— Ну что скисла? Устала? Я тебя довезу до дома.
Он нажал на газ, и машина рванула вверх по улице. Возле калитки мы попрощались.
— Мы отлично отдохнули, — сказал Пако. — Я давно так не отдыхал. Тебе надо лечь спать. На тебе лица нет.
— Конечно. Прощай, Пако. Когда Лола проснется, передай ей от меня привет!
— Мы позвоним из Мадрида. Или ты позвони из Парижа. Пока! — Он зевнул, улыбнулся и сел в машину. Раздались звуки музыки, и, взревев, машина скрылась за поворотом.
Я с трудом открыла и закрыла двери, с трудом поднялась по лестнице и вошла в квартиру. В моей голове дребезжала музыка и прыгали обрывки фраз, смеха, шуток — сотни лиц, пьющих, гогочущих, ненавистных. Я упала на кровать и зажала уши руками. Мне казалось, меня терзают демоны, казалось, еще немного — и я умру. Слезы душили меня, и я зарыдала беззвучно, уткнувшись в подушку.
Когда я проснулась, уже стемнело. Из-под двери просачивался дымок марихуаны. Я вышла из комнаты. Забравшись в кресло, Кармен задумчиво курила. Из открытого окна падал рассеянный сумеречный свет; Кармен сидела к окну спиной, и от этого ее глаза казались совсем черными. На журнальном столике была рассыпана колода карт.
— Привет! — сказала она. — Ты спала?
— Да.
— Понятно. — Она затянулась. — А я сначала решила, что ты уже уехала. Но потом увидела твои вещи и поняла, что ты еще здесь. Сегодня воскресенье?
— Суббота.
— Ну да, ты же сказала, что уедешь в воскресенье. Ходер! Как быстро летит время... — Она опять затянулась. Дымок, взвившись, образовал над ее головой светлый круг.
— Туалет течет, — равнодушно сообщила Кармен. — Надо позвать слесаря.
— Понятно.
Она молчала, делая затяжку за затяжкой.
— Зачем тебе карты? С кем-то играла?
— Нет. Я гадала.
— Ты умеешь гадать?
— Каждая цыганка умеет гадать.
«Цыганка? Какая цыганка? Что она несет? Обкурилась!» — подумала я уныло.
— Хочешь, погадаю? Для тебя бесплатно.
— Нет, спасибо. Я в это не верю. Да и потом — что гадать? И так все известно.
— Известно? — Она захохотала и стала собирать со стола карты. — Тебе, может, известно. А многим нет. Многие ходят, спрашивают про судьбу. — Она перетянула колоду резинкой и положила ее в ящик. — Но ты права. Я себе тоже никогда не гадаю. Только другим.
Она опять затянулась. Я молчала, вдыхая сладкий дым.
— И у всех — одно и то же, — продолжала Кармен. — Будешь курить?
— Спасибо, не хочу.
— Зря. Когда грустно, это помогает.
— Мне не грустно.
— Правда? — Она усмехнулась. — Ну как хочешь.
Мы помолчали. Кармен докурила, откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Я встала и ушла в свою комнату.
Около десяти позвонила Тони:
— Пойдешь с нами на дискотеку?
— Пойду, — ответила я, секунду подумав, и стала собираться.
Я уже дозастегивала ремешок левой туфли, как опять затрещал мобильник.
— Здравствуйте, — сказал голос Дардыкова. — Я надеюсь, вы сейчас уже дома.
— Здравствуйте, — ответила я холодно, зажимая трубку между ухом и плечом, а руками дозастегивая ремешок на туфле.
— Я заходил к вам сегодня утром, но ваша хозяйка сказала, что вы спите. Я заходил к вам днем, но мне никто не открыл. Поэтому я вынужден был выяснить номер вашего телефона у моих соседок. Что вы сейчас делаете?
— Ничего особенного, — сказала я, подходя к зеркалу и поднося кисточку с тушью к ресницам.
— С тех пор как вы ушли, — продолжал Дардыков, — я не нахожу себе покоя. Вы так ничего мне и не ответили на мое предложение. Это, в конце концов, невежливо. К тому же я просто хочу вас увидеть. Мне просто необходимо вас увидеть! — Его голос стал громче и настойчивее.
«Он не просто сумасшедший, — испуганно подумала я, — он маньяк».
Рука моя дрогнула, и я нечаянно провела кисточкой черную черту по щеке.
— Простите. — Вытирая щеку ладонью, я старалась придать голосу спокойную уверенность. — Но вчера я не могла с вами встретиться.
— Давайте встретимся сейчас!
— Сейчас? — На мгновение я замолчала, придумывая, что соврать. — Дело в том, что... я... Сейчас я не могу говорить... Я очень устала... Я спала, когда вы позвонили. И сейчас опять буду спать. Давайте встретимся завтра.
— Завтра? Завтра... Ну что же, хорошо... Завтра... В какое время я могу вам позвонить, чтобы не разбудить вас и еще застать вас дома? — сдавленным голосом спросил Дардыков.
— Когда хотите. До свиданья.
Я вышла на балкон и посмотрела вниз. Скандинавки ждали возле калитки. Я погасила свет и спустилась.
В первое мгновение я их не узнала: стриженая надела необыкновенное серо-голубое платье и подвела глаза так, что стала похожа на хорошенькую куклу. Тони рассталась наконец с военной кепкой и облачилась в бархатный сарафан. Ее светлые волосы рассыпались шелковыми кудрями по плечам, и серебряные браслеты, сжимавшие запястья, поблескивали в лунном свете. Только татуировка на плече немного ее портила.
— Хелло! — сказала Тони весело. — Смотри, какая луна!
Я подняла голову и посмотрела вверх. На террасе соседнего дома темнела неподвижная фигура человека. Дардыков! Я сунула ключи в карман и сказала тихо:
— Пошли быстрее.
— В чем дело? — удивилась Тони и почти побежала вслед за мной.
— Ни в чем. Просто люблю быстро ходить.
— Надо идти быстрее, — согласилась стриженая. — Андре нас ждет.
Андре ждал нас на дискотеке. Место оказалось неплохим: с четырьмя верандами, откуда открывался чудесный вид города, с зажигательной латинской музыкой и проворными кокетливыми официантами. Один из них сразу же признался мне в любви и стал угощать каким-то ликером. Я смеялась, он сыпал комплиментами. Мы обсуждали последние новости футбола, как вдруг, словно призрак, за спиной у бармена выросла фигура Дардыкова.
«Выследил!» — стукнуло в голове. От неожиданности я вздрогнула и едва не выронила бокал.
— Вы здесь! — сказал он по-русски. — Вы, я вижу, не скучаете.
В отчаянии я перевела взгляд на бармена. Тот наблюдал за мной с любопытством.
— Хосе, — сказала я по-испански, отодвигаясь от Дардыкова на шаг. — Познакомься. Это — тоже русский.
Бармен подмигнул и засмеялся:
— Завидую русским. У них такие красивые женщины!
— Что он сказал? — спросил Дардыков громко.
— Ничего особенного. — Я снова отступила на шаг. Дардыков придвинулся ближе.
— Зачем вы мне солгали?
— Я вам не лгала.
— Лгали. Вы сказали, что будете спать, а ушли на дискотеку. Я все видел.
— Ну и что? — Меня начало трясти. Я снова отступила, а Дардыков придвинулся.
— Выйдем отсюда, — бросил он отрывисто.
— Что?
— Я сказал: выйдем отсюда. Нам надо объясниться.
— Вам надо, вы и выходите.
Он схватил меня за руку и потащил за собой. Меня охватил панический страх, и я заверещала изо всех сил, перекрывая криком музыку:
— Хосе! Хосе! На помощь!
Я увидела, как от дверей к нам кинулись мощные вышибалы, затем почувствовала, что меня отпустили. Вокруг столпились любопытные, они что-то кричали и указывали в ту сторону, где вышибалы били Дардыкова. Я дрожала, прислонившись к стене.
— С тобой все в порядке? — спросил Хосе.
— Все в порядке. — Я попыталась улыбнуться, но у меня не получилось.
— Не бойся. Он больше не придет. Ребята его отделают как следует.
Я молчала и не могла сосредоточиться на его словах — меня била нервная дрожь.
— Пойдем. Тебе надо что-нибудь выпить. Хочешь, сделаю тебе кальперинью?
Я кивнула.
Через минуту все стало по-прежнему. Любопытные покричали и снова стали танцевать. Хосе вернулся за стойку, а вышибалы встали у дверей. Все еще озираясь по сторонам, я сделала глоток кальпериньи.
Подошел Андре со скандинавками. Тони взяла меня за руку.
— Боже мой! — сказала она сочувственно. — Валериу... Он что, пьян? Я все видела. Ты как?
— Все о’кей! — я смогла наконец выдавить улыбку. — Пустяки.
— У вас все мужчины такие нецивилизованные? — спросил Андре.
Я промолчала.
— Мы заняли место на верхней террасе. Пошли? — Он подтолкнул меня.
— Нет, мне пора.
— Тогда пока? — улыбнулся Андре.
— Пока.
— И ты больше ничего мне не скажешь на прощанье?
— Что я должна сказать?
— Не знаю. — Он усмехнулся. — Я оставлю тебе номер своего телефона.
— Зачем?
Он пожал плечами:
— Может, захочешь мне позвонить. У тебя есть на чем записать?
Я порылась в карманах и вытащила мятый листок. Андре развернул его и поморщился.
— Оскар, — прочитал он.
Несколько секунд он молчал, словно размышляя, затем усмехнулся и вернул мне бумажку.
— Ты права, мой телефон тебе не нужен. — На его лице появилась обычная снисходительная улыбка: — Bon voyage!
По мере того как я шла, шум дискотеки отдалялся, слабел, и наконец его не стало слышно. Надо было скорее возвращаться домой — день предстоял тяжелый: сначала на автобусе в Мадрид, затем на самолете в Париж.
Однако знакомая улица не появлялась. Дорога становилась все более узкой, она поворачивала и петляла среди лабиринта домов. Скоро стало совсем темно — все фонари куда-то пропали, и я уже не могла разглядеть на табличках названия улиц.
«Не хватало еще заблудиться», — подумала я угрюмо и пошла дальше. Дорога свернула вправо и скоро уткнулась в тупик. Чертыхнувшись, я пошла назад, однако дорога снова повернула, и я оказалась на крошечной площади с маленьким апельсиновым деревцем посреди. Казалось, город вымер — вокруг не было ни души. Беспомощно оглядевшись, я продолжала брести, надеясь, что встречу кого-нибудь из местных жителей, однако кругом были только глухие белые стены, теряющиеся во тьме. Стук моих каблуков о камень и безразличное эхо, разносящее его по лабиринту, вызывали у меня глухую тоску. Улицы были столь узки, что, протягивая руку, я упиралась в стену.
Над головой сверкали звезды, и я шла словно по дну темного колодца. Я взглянула на часы: циферблат высвечивал три часа ночи — значит, до автобуса осталось четыре часа... Мне хотелось закричать, разбить стены, взлететь над городом — сделать что-нибудь, чтобы выбраться из коварного лабиринта. Но я продолжала идти, глотая слезы и упираясь в тупики. Через полчаса я снова вышла на площадь с апельсиновым деревцем посередине и поняла, что хожу по кругу.
Обессилев от бессмысленной ходьбы, я прислонилась к стене и закрыла глаза. Кругом было тихо, только пели цикады и откуда-то долетал аромат цветов.
«Попробуем рассуждать логически, — велела я себе. — Город стоит на холме. Внизу есть главная площадь, вверху начинаются горы. Если все время спускаться вниз, я буду приближаться к главной площади. Там всегда людно. Оттуда я найду дорогу». Оставалось только определить, справа или слева находилась эта площадь, но это было невозможно. Положившись на судьбу, я решила спускаться, беря левее. «Авось как-нибудь», — промелькнуло в голове.
Сделав очередной поворот, я вдруг наткнулась на улицу, уходящую куда-то вниз.
Прищурившись, я стала разбирать надпись на указателе, едва видимую в темноте. Когда я разобрала — мне стало немного жутко: вот то место, о котором предупреждал меня Пако, — цыганский квартал.
Мгновение я стояла в нерешительности. Вернуться назад? Но куда? Пойти по цыганской улице? «Цыгане, испанцы — какая разница! — раздраженно подумала я и пошла вниз. — Не пропадать же теперь!»
Наконец я дошла до крохотной площади, точнее, площадки — так она была невелика, — на углу светилась вывеска со странным, совсем не испанским названием, а из-за дверей, над которыми она висела, доносились звуки музыки.
Я заглянула внутрь — это был обыкновенный бар. Возле стойки сидели обычные люди: встретив их в центре города, я никогда бы не определила в них цыган. «Зайду и узнаю, как дойти до главной площади, — решила я. — А заодно что-нибудь выпью».
На мое появление никто не обратил внимания. Спросив сангрию, я уселась на высокий стул и прислушалась — где-то пел женский голос. Он лился из темной глубины бара.
— Нравится? — спросил бармен, подавая мне бокал. Я кивнула. — Это внизу. — Он указывал пальцем в темноту. — Можешь спуститься.
Следуя движению его руки, я оказалась внутри странного темного помещения, напоминающего пещеру. Скоро глаза привыкли ко тьме, и я различила в углу, на слабо освещенной площадке, двух мужчин, играющих на гитарах. На их лицах застыло напряжение, почти исступление.
Нашарив в темноте стул, я опустилась на него и уставилась на музыкантов. Никогда нигде я не слышала подобной мелодии — она была так прекрасна, что на глазах у меня выступили слезы. А странный, огненный голос дрожал, обрывался, вспыхивал, как пламя свечи, и люди, глядя во тьму, молчали, завороженные мелодией.
Я тоже молчала, забыв, что мне надо идти, что надо искать главную площадь, что надо собирать чемодан. Мне казалось, когда-то давно я уже слышала эту песню, эту непонятную и дикую мелодию. Только когда? И почему в ней столько тоски? Почему она разрывает сердце? Словно у меня отняли что-то прекрасное...
Мои мысли смешались. Вся жизнь вдруг показалась мне бессмысленной и пустой. Лишенной солнечного света, любви и красоты. Моя нелепая жизнь... И этот голос...
Песня стихла. Люди вскочили, захлопали и принялись громко кричать «оле». Рядом со мной изо всех сил надрывался какой-то турист, он свистел и подпрыгивал на месте. «Наверно, я попала на концерт цыганской музыки», — подумала я.
Из темноты возникла худая женская фигура — это ей кричали люди. Она вышла на середину сцены, обвела глазами зрителей и улыбнулась.
Я узнала Кармен.
От удивления я поперхнулась сангрией, и, пока откашливалась, Кармен исчезла. Ее сменил другой певец — старый грязный цыган. И опять зазвенели аккорды, и опять полетел, срываясь в пустоту ночи, странный голос, теперь уже мужской...
Я вернулась домой на рассвете. Оказалось, я жила в трех минутах ходьбы от цыганского квартала, почти на соседней улице. По трем оборотам ключа я поняла, что Кармен еще не пришла.
До автобуса оставался только час, и я кинулась собирать вещи — они не умещались, я чертыхалась и уминала их коленом. Наконец мне удалось застегнуть молнию, отчего чемодан неестественно раздулся.
Я оглядела комнату — мне казалось, я что-то забыла. Но в комнате не оставалось ничего, кроме кровати, стула и стеклянной вазы на полу. Я поставила чемодан перед дверью. Теперь надо было вызвать такси.
Но мобильника в сумке не было.
Я снова открыла чемодан и перевернула все вещи, но ничего не нашла. Я осмотрела комнату, кухню и ванную — мобильник пропал.
В растерянности я опустилась на стул, схватила со стола сухую корку хлеба и стала нервно ее грызть. Неужели я его потеряла? Где его искать? Наверно, его украли...
Цыгане!
Однако размышлять было уже некогда. Я взяла телефон Кармен и вызвала такси. Пока я говорила, мой взгляд упал на аккуратный сверток, лежащий на столе. Рядом была записка, адресованная мне. Я развернула ее и прочитала:
«Прощай. Счастливого пути и удачи. Возьми мой подарок».
Несколько секунд я разглядывала прыгающие, корявые буквы — и мне стало грустно. Я взяла в руки сверток. Тем же почерком, но другими чернилами на нем было написано: «На память от Кармен». Я развернула хрустящую бумагу и извлекла темный компакт-диск.
Я успела на автобус в последнюю минуту. В салоне было холодно — несмотря на прохладное утро, кондиционеры работали вовсю. Я вытащила из сумки свитер и приготовилась к долгому путешествию.
Автобус качнулся и стал отъезжать, выруливая на автостраду.
Город остался позади. За окном поплыли горные ущелья и оливковые рощи, серебрящиеся на ветру, их сменяли виноградники и яркие желтые клочки подсолнуховых посадок. Изредка среди поля вдруг возникал белый уединенный домик, потом он исчезал, терялся вдали, среди терракотовых просторов и бездонной синевы неба.
Город пропал, будто его не было.