Памяти Рильке
Под мертвым куполом — расплывшийся огонь,
Торгующих толпа, глядящаяся дико,
Старушка, лодочкой сложившая ладонь,
На эскалаторе — Орфей и Эвридика, —
Запомню, словно сон, и снова повторю:
Толпа безумная, торгующая в храме,
И нищенка-рука, к небесному Царю
Плывущая от нас с убогими дарами, —
Вот то, что видит он, и то, что зрит она,
Когда печаль сняла с очей слепые бельма,
И ночь открылась им без края и без дна,
Качая возле глаз огни Святого Эльма.
Быть может, никакой там Эвридики нет,
Лишь даль безлюдная звездами осиянна,
И лодка впереди, как зыблющийся свет
На мраморной плите ночного океана;
И голова певца за лодочкой плывет, —
А буйная толпа, заждавшаяся плети,
Уходит без следа в валов круговорот,
Уходит, как вода сквозь золотые сети...
Вдогон ее улыбке
Должно быть, наша связь — ошибка,
И этот мир — ошибка тоже,
Вот почему скользит улыбка
По этой хитрованской роже.
Вот почему она бродяжка,
Коня троянского подружка,
У ней чеширская замашка
И в животе — глинтвейна кружка.
Она, конечно, виновата,
Но жизнь, ей-богу, так забавна,
Как будто теребят щенята
Послеобеденного Фавна.
Они тревожат отдых Фавна,
Они покой смущают Овна,
И шалопайничают явно,
И получают год условно.
Преступник спит, улыбка бродит
По бороде его небритой,
Идет направо — песнь заводит
О юности полуразбитой.
Бывает глухо, словно в танке,
Но разбежится дождик мелкий,
И вспоминаются Каштанке
Ее счастливые проделки.
Улыбка, ты не просто рыбка,
Морей немая идиотка, —
Из глубины, когда нам зыбко,
Ты возникаешь как подлодка.
Твой перископ на Лабрадоре,
Радар твой на Мадагаскаре,
Твое ли тело молодое
Я обнимаю и ласкаю.
И обнимаю и ласкаю,
И отпускаю виновато,
Плыви, плыви, моя морская,
В даль милую — без аттестата.
Где было сладко, там больно
Он проснулся
в чужом доме
от боли в груди
ему снилось
что он ночевал
в чужом доме
проснулся и увидел
свою старую подругу
она мыла посуду на кухне
он подошел к ней сзади
и обнял
Она вдруг обернулась
как в страсти
или в лихорадке
схватила его руку
и потянув ее к себе вниз
прошептала:
Тут больно
вот тут — вот тут —
и обвела полукружьем
там где больно:
Где было сладко, там больно
Прости
я бы спас тебя
я сотворил бы чудо
но я не знаю
что с тобою
и где ты
всю жизнь
я расплачивался
фальшивой монетой
за это
горячее олово
льется сейчас
мне в глотку
Старик
В дырявом канотье, в пурпуровых трусах
По пляжу он идет, как клоун по канату,
И море на своих расстроенных басах
Играет небесам закатную сонату.
Магометане волн пред ним простерты ниц,
Готовится финал в скрипичном гуле шквала.
Он с тихой нежностью глядит в глаза блудниц,
Ища меж ними ту, что всем всегда давала.
Она идет к нему, она уже близка,
Прибой о ней поет и сладостно, и тошно...
И, аплодируя триумфу старика,
Привычно хлопает отставшая подошва.
* * *
Как отрока в семнадцать лет
загадка атома или ядра
влечет — и он ночами не спит,
стремясь понять загадку ядра,
вот так направленный в пустоту
дурацкий вопрос: как она могла? —
терзает взрослого — и он не спит,
стараясь понять, как она могла;
и эта неразгаданная пустоты
загадка — приковывает сильней
любого участия или добра
к великой — непостижимой — к ней;
и оттого, что получить
ответ на этот вопрос нельзя, —
как пьяная девка, проходит жизнь,
рассыпав лица и голоса.
* * *
Я буду помнить тебя и в марсианском плену —
В колоннах каналорабочих, в колодцах шахт,
Угрюмо глядя сквозь красную пелену
И смесью горючих подземных газов дыша.
Я буду помнить тебя и в марсианском плену,
Вращая динамо-машину, дающую ток
Какому-то Межгалактическому Гипер-Уму,
Пульсирующему, как огромный хищный цветок.
На грустной земле и в марсианском раю,
Где больше мы не должны ничего никому,
Закрою глаза, уткнусь в ладошку твою —
И этого хватит на всю грядущую тьму.
Ночью на шоссе
Оглянувшись, ты видишь его вдали —
огонек, что ныряет с холма в долину,
и невольно ширишь шаги свои,
словно взгляд почувствовав острый в спину.
Ты на тень косишься — пряма ль, горда? —
отмечая, как твердо пружинят ноги,
и примерно уже рассчитал, когда
обернуться опять и сойти с дороги.
И чуть-чуть не успеешь, всего чуть-чуть
своевременно голову повернуть,
когда вдруг, безжалостным светом залит,
обомлеешь, как заяц, в последний миг,
не поняв, что за ветер тебя настиг...
Мать родная! Да что же он не сигналит!