Кабинет
Владимир Коробов

Море остыло

Море остыло
Стихи

*   *
 *
Давай с тобой поговорим,
повспоминаем, посудачим
или поедем летом в Крым
на пляже полежать горячем.
Давай с тобой поговорим,
судьбу отечества оплачем.
Вранье, что все дороги в Рим
ведут... Еще мы что-то значим.


Все это шепчешь в пустоту
морозную,
не сознавая,
что речь — как птица на лету
замерзла, с губ твоих слетая.




*   *
 *


Памяти Н. Б. Томашевского.


Жили вы так, словно с Господом спорили,
черт вам не брат,
то ли — профессор из «Скучной истории»,
то ли — Сократ.


Так и запомню вас умным, язвительным,
резким на слух.
Был в наклонении лишь повелительном
гордый ваш дух.


Смерть где-то рядом плутала, маячила,
стукала в дверь.
В темном саду ни застолья, ни дачника —
где он теперь?




Верю, душа его, тайно ранимая,
плоть отряхнув,
вновь прилетит на крылах серафимовых
в милый Юрзуф


и загрустит, красотою окрестною
поражена.
Встанут любимые рядом над бездною
мать и жена...


Боготворили вы край сей таинственный
ранней весной.
Что же, прощайте навеки в единственной
жизни земной.




*   *
 *


Денечек наизнанку,
навыворот — туман.
Плетешься спозаранку
в прибрежный ресторан.


Закажешь кружку пива
и долго так сидишь,
а дождик сиротливо
стучит по жести крыш.


Не скучно и не грустно,
а как-то все равно.
Из кухни пахнет вкусно,
нет денег на вино.


Туман. И берег моря.
Жемчужно-влажный Крым.
Здесь даже привкус горя
почти неуловим.




Зеркало


Сорок лет я отражался,
сам себе же улыбался,
красовался в зеркалах,
отраженьем любовался,
а теперь в глазах остался
непреодолимый страх.


Тонкой сетью паутины
на лицо легли морщины,
неуверенность в словах,
в дополнение картины —
стали явственней седины
в поредевших волосах.


Ночью вздор какой-то снится:
то ли ангел, то ли птица
в звездных реет закромах?
Жизнь голубкой постучится —
рядом ворон-смерть кружится,
ближе, ближе крыльев взмах!


Я обряд пустой нарушу,
загляну себе я в душу —
зеркало в Его руках —
к удивленью обнаружу
отраженье: море, сушу,
домик детства на холмах.


Там в пруду кораблик чудный,
разрисованный, двухтрубный
оживает на волнах,
сад проснулся изумрудный,
дождь запрыгал — шарик ртутный,
самолетик — в облаках.


Вижу: сиро, виновато
мать стоит поодаль брата.
Зеркальца на солнце взмах —
и готов я до упаду,
как пчела в соцветьях сада,
«зайчика» искать в цветах.


Зеркало! Твой мир откуда? —
двойственный, как сон и чудо.
Заблудился я впотьмах:
сад, сирень, игрушек груда,
звезд озноб, любовь, простуда...
Прикоснешься — пыль и прах.


Пусть ветшает мир прелестный,
плотский, яростный, телесный,
с соком ягод на губах.
Близок час и миг чудесный, —
вечно юный, бестелесный
отражусь я в небесах.




*   *
 *


Л.


И море остыло. И лодки забыты.
И пляжи до лета фанерой забиты.


Так, значит, как раньше, так, значит, как прежде
вдвоем не бродить на пустом побережье,


так, значит, уже не сбежать нам с тобою
к веселому морю веселой тропою,


не плыть, не лежать на заброшенном пляже,
касаясь волны, словно пенистой пряжи...


Что было — прошло. И все реже и реже
мне верить погоде и верить надежде.


То хрупкое лето волною разбито.
И море остыло. И гавань размыта.


Ржавеют в воде ненадежные сваи.
Кричат о беде перелетные стаи.


Я выйду на зов. Постою на причале.
Прочнее, чем эта, не будет печали.


Пройдет теплоход и вдали растворится.
Ничто не вернется и не повторится.
Коробов Владимир Борисович родился в 1953 году в Тобольске. Детство и юность прошли в Крыму. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького и аспирантуру при нем. Стихи публиковал в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и др. Живет в Москве.

Давай с тобой поговорим,
повспоминаем, посудачим
или поедем летом в Крым
на пляже полежать горячем.
Давай с тобой поговорим,
судьбу отечества оплачем.
Вранье, что все дороги в Рим
ведут... Еще мы что-то значим.

Все это шепчешь в пустоту
морозную,
не сознавая,
что речь — как птица на лету
замерзла, с губ твоих слетая.


		*   *
		  *

Памяти Н. Б. Томашевского.

Жили вы так, словно с Господом спорили,
	черт вам не брат,
то ли — профессор из «Скучной истории»,
	то ли — Сократ.

Так и запомню вас умным, язвительным,
	резким на слух.
Был в наклонении лишь повелительном
	гордый ваш дух.

Смерть где-то рядом плутала, маячила,
	стукала в дверь.
В темном саду ни застолья, ни дачника —
	где он теперь?


Верю, душа его, тайно ранимая,
	плоть отряхнув,
вновь прилетит на крылах серафимовых
	в милый Юрзуф

и загрустит, красотою окрестною
	поражена.
Встанут любимые рядом над бездною
	мать и жена...

Боготворили вы край сей таинственный
	ранней весной.
Что же, прощайте навеки в единственной
	жизни земной.


	*   *
	  *

Денечек наизнанку,
навыворот — туман.
Плетешься спозаранку
в прибрежный ресторан.

Закажешь кружку пива
и долго так сидишь,
а дождик сиротливо
стучит по жести крыш.

Не скучно и не грустно,
а как-то все равно.
Из кухни пахнет вкусно,
нет денег на вино.

Туман. И берег моря.
Жемчужно-влажный Крым.
Здесь даже привкус горя
почти неуловим.


	Зеркало

Сорок лет я отражался,
сам себе же улыбался,
красовался в зеркалах,
отраженьем любовался,
а теперь в глазах остался
непреодолимый страх.

Тонкой сетью паутины
на лицо легли морщины,
неуверенность в словах,
в дополнение картины —
стали явственней седины
в поредевших волосах.

Ночью вздор какой-то снится:
то ли ангел, то ли птица
в звездных реет закромах?
Жизнь голубкой постучится —
рядом ворон-смерть кружится,
ближе, ближе крыльев взмах!

Я обряд пустой нарушу,
загляну себе я в душу —
зеркало в Его руках —
к удивленью обнаружу
отраженье: море, сушу,
домик детства на холмах.

Там в пруду кораблик чудный,
разрисованный, двухтрубный
оживает на волнах,
сад проснулся изумрудный,
дождь запрыгал — шарик ртутный,
самолетик — в облаках.

Вижу: сиро, виновато
мать стоит поодаль брата.
Зеркальца на солнце взмах —
и готов я до упаду,
как пчела в соцветьях сада,
«зайчика» искать в цветах.

Зеркало! Твой мир откуда? —
двойственный, как сон и чудо.
Заблудился я впотьмах:
сад, сирень, игрушек груда,
звезд озноб, любовь, простуда...
Прикоснешься — пыль и прах.

Пусть ветшает мир прелестный,
плотский, яростный, телесный,
с соком ягод на губах.
Близок час и миг чудесный, —
вечно юный, бестелесный
отражусь я в небесах.


		*   *
		  *

Л.

И море остыло. И лодки забыты.
И пляжи до лета фанерой забиты.

Так, значит, как раньше, так, значит, как прежде
вдвоем не бродить на пустом побережье,

так, значит, уже не сбежать нам с тобою
к веселому морю веселой тропою,

не плыть, не лежать на заброшенном пляже,
касаясь волны, словно пенистой пряжи...

Что было — прошло. И все реже и реже
мне верить погоде и верить надежде.

То хрупкое лето волною разбито.
И море остыло. И гавань размыта.

Ржавеют в воде ненадежные сваи.
Кричат о беде перелетные стаи.

Я выйду на зов. Постою на причале.
Прочнее, чем эта, не будет печали.

Пройдет теплоход и вдали растворится.
Ничто не вернется и не повторится.
Коробов Владимир Борисович родился в 1953 году в Тобольске. Детство и юность прошли в Крыму. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького и аспирантуру при нем. Стихи публиковал в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и др. Живет в Москве.

Давай с тобой поговорим,
повспоминаем, посудачим
или поедем летом в Крым
на пляже полежать горячем.
Давай с тобой поговорим,
судьбу отечества оплачем.
Вранье, что все дороги в Рим
ведут... Еще мы что-то значим.

Все это шепчешь в пустоту
морозную,
не сознавая,
что речь — как птица на лету
замерзла, с губ твоих слетая.


		*   *
		  *

Памяти Н. Б. Томашевского.

Жили вы так, словно с Господом спорили,
	черт вам не брат,
то ли — профессор из «Скучной истории»,
	то ли — Сократ.

Так и запомню вас умным, язвительным,
	резким на слух.
Был в наклонении лишь повелительном
	гордый ваш дух.

Смерть где-то рядом плутала, маячила,
	стукала в дверь.
В темном саду ни застолья, ни дачника —
	где он теперь?


Верю, душа его, тайно ранимая,
	плоть отряхнув,
вновь прилетит на крылах серафимовых
	в милый Юрзуф

и загрустит, красотою окрестною
	поражена.
Встанут любимые рядом над бездною
	мать и жена...

Боготворили вы край сей таинственный
	ранней весной.
Что же, прощайте навеки в единственной
	жизни земной.


	*   *
	  *

Денечек наизнанку,
навыворот — туман.
Плетешься спозаранку
в прибрежный ресторан.

Закажешь кружку пива
и долго так сидишь,
а дождик сиротливо
стучит по жести крыш.

Не скучно и не грустно,
а как-то все равно.
Из кухни пахнет вкусно,
нет денег на вино.

Туман. И берег моря.
Жемчужно-влажный Крым.
Здесь даже привкус горя
почти неуловим.


	Зеркало

Сорок лет я отражался,
сам себе же улыбался,
красовался в зеркалах,
отраженьем любовался,
а теперь в глазах остался
непреодолимый страх.

Тонкой сетью паутины
на лицо легли морщины,
неуверенность в словах,
в дополнение картины —
стали явственней седины
в поредевших волосах.

Ночью вздор какой-то снится:
то ли ангел, то ли птица
в звездных реет закромах?
Жизнь голубкой постучится —
рядом ворон-смерть кружится,
ближе, ближе крыльев взмах!

Я обряд пустой нарушу,
загляну себе я в душу —
зеркало в Его руках —
к удивленью обнаружу
отраженье: море, сушу,
домик детства на холмах.

Там в пруду кораблик чудный,
разрисованный, двухтрубный
оживает на волнах,
сад проснулся изумрудный,
дождь запрыгал — шарик ртутный,
самолетик — в облаках.

Вижу: сиро, виновато
мать стоит поодаль брата.
Зеркальца на солнце взмах —
и готов я до упаду,
как пчела в соцветьях сада,
«зайчика» искать в цветах.

Зеркало! Твой мир откуда? —
двойственный, как сон и чудо.
Заблудился я впотьмах:
сад, сирень, игрушек груда,
звезд озноб, любовь, простуда...
Прикоснешься — пыль и прах.

Пусть ветшает мир прелестный,
плотский, яростный, телесный,
с соком ягод на губах.
Близок час и миг чудесный, —
вечно юный, бестелесный
отражусь я в небесах.


		*   *
		  *

Л.

И море остыло. И лодки забыты.
И пляжи до лета фанерой забиты.

Так, значит, как раньше, так, значит, как прежде
вдвоем не бродить на пустом побережье,

так, значит, уже не сбежать нам с тобою
к веселому морю веселой тропою,

не плыть, не лежать на заброшенном пляже,
касаясь волны, словно пенистой пряжи...

Что было — прошло. И все реже и реже
мне верить погоде и верить надежде.

То хрупкое лето волною разбито.
И море остыло. И гавань размыта.

Ржавеют в воде ненадежные сваи.
Кричат о беде перелетные стаи.

Я выйду на зов. Постою на причале.
Прочнее, чем эта, не будет печали.

Пройдет теплоход и вдали растворится.
Ничто не вернется и не повторится.
Коробов Владимир Борисович родился в 1953 году в Тобольске. Детство и юность прошли в Крыму. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького и аспирантуру при нем. Стихи публиковал в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и др. Живет в Москве.
Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация