Кабинет
Максим Амелин

Долги земле и небу

Долги земле и небу
стихи

* *
*

Распластана
на двух ладонях выставленных — утра
и вечера —
Москва. — Егор со змием пышнотелым
сражается. —
Я выбираю небо для прогулки! —

Склониться ли
над ароматной чашей? — Мимолетный
по случаю
такому подвиг совершить ли? — Мне же
успеть бы лишь
ко сбору винограда. — Сверху вижу

отчетливо:
внизу мелькают пряничные крыши,
лимонные
соборов купола, пятиуголки
клубничного
желе; из карамели литы пушка

и колокол. —
Все башни шоколадные и стены
бисквитною
гордятся почвой под собой, черепьев
орешками
прослоенной. — Палатами любуюсь

цукатными. —
Какой роскошный торт, обильный кремом!
Сплошь сахарной
посыпан пудрой, пастилой устелен. —
Так вот из-за
чего Егор сражается со змием! —

Склониться ли
над ароматной чашей? — Мимолетный
по случаю
такому подвиг совершить ли? — Мне же
успеть бы лишь
ко сбору винограда. — Не успею .

* *
*

В августе звезды сквозь воздух ночной
падают наземь одна за одной:

тесно в обителях неба, —
зеркалом вод обманув, заманив
ширью просторов и золотом нив,
не отпускает обратно

тяга земная — тугая сума.
В августе мухи слетают с ума
в неописуемом страхе
от приближающихся холодов.
В августе тот, кто еще не готов,
спешно ведет подготовку

к смерти, к ничтожеству, к небытию,
припоминая поденно свою
юность, и зрелость, и старость, —
им равномерно подвержен любой
возраст, упругие губы мольбой,
зрением глаз утруждая:

что там виднеется? дуб или клен? —
Тело изношено, дух утомлен,
разум на части расколот,
целого больше из них не собрать.
Старая кончится скоро тетрадь,
новая скоро начнется.

В августе солнце затмилось, и сей
знак во вселенной губителен всей
переживающей твари,
только прожорливая саранча,
крыл и копыт оселками звуча,
видит немалую в этом

пользу. — Четыре неполных стопы
дактиля, парные рифмы тупы,
каждая третья — сестрица
сводная и не похожа ничуть.
В августе гуще становится путь
и аппетитнее млечный.

Не поворачивается язык
то, что пишу, обругать. — Я привык
жить за троих или больше
с помощью Божьей. Пора — не пора:
“Кем бы ты был, если б умер вчера?” —
сам у себя вопрошая,

сам отвечаю себе, что никем,
невразумительных автор поэм,
путаных стихотворений.
В августе страшного нет ничего:
свой день рождения на Рождество
встретить надеюсь тридцатый.

* *
*

Из Коломенского в Нагатино
переехал через дорогу:
было — золото, стала — платина, —
только к лучшему, слава Богу!

что ни делается. — Мигрирую
с одного на другое место
со своей антикварной лирою
беспрепятственно в знак протеста

против косности, — польза разная
в переменах. — Ужели вскую
одного лишь покоя, празднуя
жизнь торжественно, я взыскую?

Будь какая ни будет всячина, —
у меня же на лбу веселье
несказанное обозначено:
“Приглашаю на новоселье!”

 

* *
*

Поспешим
стол небогатый украсить
помидорами алыми,
петрушкой кучерявой и укропом,

чесноком,
перцем душистым и луком,
огурцами в пупырышках
и дольками арбузными. — В янтарном

пузырьке
масло подсолнечно блещет
ослепительно. — Черного
пора нарезать хлеба, белой соли,

не скупясь,
выставить целую склянку. —
Виноградного полная
бутыль не помешает. — Коль приятно

утолять
голод и жажду со вкусом! —
Наступающей осени
на милость не сдадимся, не сдадимся

ни за что. —
Всесотворившему Богу
озорные любовники
угрюмых ненавистников любезней.

Поминальное

До срока жизнь окончена. Долги
земле и небу отданы с лихвою.
Потерян след, и не видать ни зги.
Шевелит ветер выцветшую хвою.

Что ж остается? — Стол и стопки книг,
тропа в глубь облетающего сада —
и только-то. И больше никаких
свидетелей. А больше и не надо.

Мала людская память и слаба.
Пожалуйста, не осуждай жестоко,
принявши душу Твоего раба,
и упокой, о Господи! до срока.

 

Строфы,

составленные наскоро из строк

трех недописанных стихотворений

В начале — проба нового пера:
не будет завтра, не было вчера,
сей день — и первый и последний, — ныне
напрасно я от мысли ухожу,
что зримый мир подобен миражу,
скитаясь одиноко по пустыне.

Урании холодная рука
пространство гнет; столетий облака,
ликуя, Клио в чашу золотую
ту выжимает, — выстроившись в ряд,
безмолвно вниз созвездия глядят,
средь точек замечая запятую.

На — “Есть ли вдохновение?” — в ответ
я ставлю прочерк вместо да и нет, —
мне память ум и чувства заменила;
сознание — прозрачное насквозь —
за-через край, вскипев, перелилось;
бумага — плоть, а кровь моя — чернила.

Ушли в песок и солнце и вода;
не принесли сторичного плода
старательно подобранные зерна;
не всколосились бурные моря
широких нив, — труды пропали зря,
прикладываемые столь упорно.

Я буду жить, насколько хватит сил,
во что бы то ни стало, не сносил
пока до дыр вместительного тела;
весна оденет, осень оборвет
и бор и дол, меня — наоборот —
сковала осень, а весна раздела.


Как мертвым не завидовать? — Они
прохладой наслаждаются в тени
вечнозеленых, не старея, кущей, —
не плавятся в июле на жаре
и стужи не боятся в январе,
им смерти нет, повсюду стерегущей.

А мне, как ни меняй порядок строк,
не налюбиться, не напиться впрок,
и нет на свете — никого не слушай! —
границы постояннее, чем та
изменчивая, зыбкая черта,
меж морем проведенная и сушей.

В какие бы зима ни завлекла
чертоги из бетона и стекла —
подобия добротного, но гроба,
наружу лето выгонит и вновь
расковыряет плоть и пустит кровь:
в конце — пера испорченного проба.

 

* *
*

Долго ты пролежала в земле, праздная,
бесполезная, и наконец пробил
час, — очнулась от сна, подняла голову
тяжкую, распрямила хребет косный,

затрещали, хрустя, позвонки — молнии
разновидные, смертному гром страшный
грянул, гордые вдруг небеса дрогнули,
крупный град рассыпая камней облых,

превращающихся на лету в острые
вытянутые капли, сродни зернам,
жаждущим прорасти все равно, чем бы ни
прорастать: изумрудной травой или

карим лесом, еще ли какой порослью
частой. — Ты пролежала в земле долго,
праздная, бесполезная, но — вот оно,
честно коего ты дождалась, время, —

ибо лучше проспать, суетой брезгуя,
беспробудно, недвижно свой век краткий,
чем шагами во тьме заблуждать мелкими
по ребристой поверхности на ощупь,

изредка спотыкаться, смеясь весело,
проповедуя: “Все хорошо, славно!” —
потому-то тебя и зовут, имени
подлинного не зная, рекой — речью.

Амелин Максим Альбертович родился в 1970 году в Курске. Учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Автор книг стихов “Холодные оды” (1996) и “Dubia” (1999). Лауреат премии Антибукер (1998). Живет в Москве. Постоянный автор “Нового мира”.


Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация