А. И. Серков. История русского масонства 1845 — 1945. СПб., Издательство имени Н. И. Новикова, 1997, 477 стр.
"История русского масонства” А. И. Серкова увидела свет после несколько по-
спешного подведения итогов изучения одной из самых таинственных страниц российской истории. “Масонский сюжет есть, но масонской проблемы нет”, — безоговорочно утверждал А. Я. Аврех (“Масоны и революция”. М., 1990).
И тем не менее “масонская проблема”, особенно применительно к судьбоносным для России Февралю и Октябрю 1917 года, продолжает будоражить общественное сознание, выливается в профессиональные схватки историков, вызывает разносные отклики зарубежных специалистов и неспадающую пену политических и антинаучных спекуляций.
Свобода последних лет обусловила стремление выйти за рамки “догматического” решения масонской проблемы: проработочные обвинения и шаблонные филиппики в адрес историков типа “белоэмигранта” Г. М. Каткова сменились попытками выявить место и роль вольных каменщиков на политическом поле русской революции. Этот этап научных дискуссий был ознаменован выходом нашумевшей книги Н. Н. Берберовой “Люди и ложи” (Нью-Йорк, 1986) и закончился разносной статьей маститого Людвика Б. Хасса, профессора Института истории Польской академии наук (“Еще раз о масонстве в России начала ХХ века”. — “Вопросы истории”, 1990, № 1).
К сожалению, Хасс избрал недостаточно продуктивный путь выявления отдельных грубых ошибок и смысловых огрехов в по-журналистски броских и к тому же небеспристрастных штудиях Берберовой.
В последующие годы “Люди и ложи” благополучно переиздавались в России, вышла в свет книга О. Ф. Соловьева “Русское масонство 1730 — 1917” (М., 1993), были изданы два сборника под общим заголовком “Масоны и масонство” (М., 1994 и 1997), появился еще ряд публикаций, кое-кто из прежних хулителей перешел в разряд “взвешенных специалистов”, но научная разработка все той же проблемы, кажется, начала пробуксовку.
...Монографию Серкова, изданную солидным по теперешним временам тиражом, слизнуло с прилавков книжных магазинов Петербурга и Москвы мгновенно. Потому что в ней все интересно, начиная с источниковедческой базы, в основу которой положен обширный корпус исследований масонских материалов, некогда погребенный в недрах Особого архива. Ценнейшие находки Серкова относятся и к открытым фондам ГАРФ (бывший Центральный государственный архив Октябрьской революции) и РГАЛИ (бывший Центральный государственный архив литературы и искусства). Базисная часть исследования Серкова, то есть неизвестное ранее собрание первоисточников, дополняется личным архивом автора.
Весомым дополнением к архивным источникам выступает обширный свод литературы: прежде всего исследования, начатые самими вольными каменщиками, например “Записка о русском масонстве”, составленная одним из лидеров масонов-эмигрантов Л. Д. Кандауровым. Результативна была работа Историко-архивной комиссии, возглавленной в свое время П. А. Бурышкиным. Одно из лучших исследований выполнено С. П. Тикстоном (на французском языке; Париж, 1972). Особое место в историографии русского масонства занимают труды Б. И. Николаевского, выдающегося историка-эмигранта. Социалист с немалым партийным опытом, основатель журнала “Летопись революции” (1923), он десятилетиями собирал материалы по проблеме русского масонства начала века. Ему — одному из немногих — ряд видных масонов-эмигрантов приоткрывает завесу орденской конспирации. Работа Николаевского “Русские масоны и революция” — прямая предшественница монографии Серкова; к страницам этого труда автор обращается многократно.
“Найденные источники... — резюмирует Серков, — позволяют рассмотреть это движение в рамках монографического научного исследования, которое отсутствует в настоящее время. Несмотря на все достоинства, работы П. А. Бурышкина, С. П. Тикстона, Л. Б. Хасса не дают полного представления об истории русского движения вольных каменщиков. Настоящая работа задумана как первый предварительный опыт такого исследования”. Добавим со своей стороны, что понятие о “полном представлении” в данном случае означает весьма многое: источниковедческая база этапного труда Серкова впервые открывает возможность научного обоснования истории русского масонства на всех этапах его развития в XX веке — от возрождения и переформирования в 900-е и 10-е годы и вплоть до окончания Второй мировой войны. (В данный момент издательство имени Н. И. Новикова готовит к печати трехтомный труд Серкова “Русские масоны XX века. Биографический справочник”.)
От публицистики — к науке: вот путь изучения отечественного масонства. Кратко проиллюстрируем это на материале “теории заговоров” в канун Февральской революции. В начале 30-х годов в обиход “масоноведения” вклинивается книга авторитетного русского историка С. П. Мельгунова “На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 года” (Париж, 1931). Внедряется схема, повторенная Мельгуновым и в более поздних “Воспоминаниях и дневниках” (Париж, 1964), согласно которой масонский заговор стал закваской революционных событий. В результате исследовательская мысль получила на несколько десятилетий крен “заговоромании”: сталипоявляться публикации, в которых выяснялись последствия “заговора” или, напротив, отрицалось его существование как исторического факта.
Обычно называют “заговор Гучкова — Крымова”, “заговор Львова — Алексеева”, говорится о причастности к заговорщикам и М. В. Родзянко. Не вызывала сомнений принадлежность к заговорщицкой конспирации ряда масонов — Н. В. Некрасова, М. И. Терещенко, А. Ф. Керенского.
Берберова, радикальный адепт теории масонского заговора, упоминает в числе прочего о существовании “морского плана” дворцового заговора, возникшего на собраниях в квартире Максима Горького. В ее изложении конспиративная группа Гучкова выглядит как масонский штаб, объединивший созвездие военных и политических лидеров: генералы М. В. Алексеев, Н. В. Рузский, А. М. Крымов, товарищ председателя IV Государственной думы Н. В. Некрасов, будущий министр Временного правительства М. И. Терещенко...
Но достаточно обратиться к подлинно источниковедческой базе, представленной в монографии Серкова, чтобы обнаружить вопиющее несоответствие между сенсационной схемой Берберовой и архивно обоснованными фактами: заговор был, и он затронул Верховный Совет ордена, но в гучковской и прочих группах лишь два масона — Некрасов и Терещенко. И сотрудниками Гучкова они стали отнюдь не в роли масонов. С полной очевидностью это явствует из текста опубликованных более полувека назад свидетельств самого Гучкова (Архив Гуверовского института войны, революции и мира. Стэнфордский университет. Коллекция Н. А. Базили, ящик 6, 7. “Последние новости”. Париж, август — сентябрь 1936 года). Таким образом, дворцовый заговор был, но масонским он с такой же степенью достоверности не был и быть не мог.
Применительно к истории возрождения русского масонства, начавшегося в 1906 году, необходимо сравнить степень достоверности предшествующей литературы с результатами монографии Серкова. “Мы не узнаем, — писал Г. М. Катков, — какова была структура масонских лож и какова была программа этого движения до тех пор, пока члены его не опубликуют масонских архивов...”. В отличие от историка-профессионала, Берберова, будучи, по собственному определению, “не историком, но современником русского масонства XX века”, безапелляционно судит о процессах, требующих более глубокого изучения. В результате последовательная реконструкция этапов возрождения Ордена в России подменяется ошибочно расшифрованными сведениями, полными непозволительных казусов. В изложении Берберовой великий русский ученый М. М. Ковалевский “кроме всего был масоном, „братом” французского „Великого Востока”, содействовал к 1906 году введению во французское Послушание „Великого Востока” пятнадцати русских” и в их числе “В. А. Маклакова, Вас. Ив. Немировича-Данченко, А. В. Амфитеатрова, П. Н. Яблочкова”. Оставляя в стороне по-журналистски небрежное отношение автора “Людей и лож” к масонской терминологии, можно согласиться только с тем, что Ковалевский стоял у истоков союза русских вольных каменщиков начала XX века. Действительно, вспоминая об этом времени, А. В. Амфитеатров признается: “Перемасонил нас всех Максим Максимович Ковалевский...” Но уточним: Ковалевский не был “братом” французского “Великого Востока”, так как еще в 1888 году состоялось его посвящение в ложе “Космос”, работавшей по Древнему и Принятому Шотландскому Уставу, что означает принадлежность не к “Великому Востоку Франции”, а к союзу “Великой Ложи Франции”. Различие принципиальное, ибо между русскими братьями, принадлежавшими к этим неоднородным по уставу ветвям французского масонства, имели место частые столкновения. Что же до всемирно известного П. Н. Яблочкова, то последний уже в 1887 году состоял досточтимым мастером ложи “Космос” и умер двенадцатью годами ранее 1906-го...
Серков дает конкретную и безукоризненно обоснованную историю двух этапов возрождения Ордена на русской почве.
“Действительное возрождение русского масонства в XIX веке, — предваряет Серков, — связано в первую очередь с именами философа-позитивиста Г. Н. Вырубова и изобретателя электрической лампочки П. Н. Яблочкова”. Принципы названной ложи “Космос” “импонировали молодым русским ученым Е. В. де Роберти, М. М. Ковалевскому, Н. А. Котляревскому. В 1888 г. произошло их посвящение... в ложе „Космос””. После 1905 года заглохшее было в России масонство оживляется вновь. В общей сложности открылись работы девяти лож. Из столиц масонство распространяется на провинцию. Почти на четверть эти организации состояли из кадетов. На левом фланге находилась партия социалистов-революционеров и “сочувствующие ее программе”.
Недолговечный период масонства “Великого Востока Франции” завершился в России в феврале 1910 года. Решение о прекращении работ, принятое самими ложами, связывалось с утечкой информации и слухами о провокации. Однако при более внимательном анализе вырисовывается иное: “усыплялись” скорее не ложи, а некоторые их члены. Как бы там ни было, “ведущее французское послушание не смогло создать структуру Ордена в царской державе”. Не возникло и мощного давления вольных каменщиков на общественно-политические процессы в стране.
Тогда же началась реорганизация. К лету 1912 года был проведен конвент, “возникла возможность союза всех русских масонов и не только в мастерских высших степеней”. Опыт работ “Великого Востока Франции” в России способствовал возникновению “Великого Востока народов России”. Но формирование его шло как “нерегулярное”, вне связи с послушаниями других стран.
Определение задач русского масонства “периода Керенского и Некрасова” наиболее четко выявлено А. Я. Гальперном, секретарем Верховного Совета, после конвента 1916 года: “...стремление к моральному усовершенствованию членов на почве объединения их усилий в борьбе за политическое освобождение России. Политического заговора, как сознательно поставленной цели, в программе нашей работы не было... Был, правда, целый ряд лиц, из них часть очень влиятельных, которые очень сильно к заговору склонялись, — например, Мстиславский и Некрасов”.
Для реализации решений создавались специальные ложи — “думская”, военная, литературная, ложи по принципу “полезности” того или иного лица для масонства. “Особенно важное значение в жизни организации имела думская ложа, руководству которой Верховный Совет уделял исключительно большое внимание... В ней Совет стремился создать объединение левой оппозиции”. Касательно работы в армии Гальперн замечает: “Все разговоры о необходимости проникновения в армию, которые у нас велись очень часто и охотно, так и остались разговорами и осуществления не получили”. Накануне революции в руководящую группу деятелей Верховного Совета входили А. И. Коновалов, А. Я. Гальперн, А. Ф. Керенский, Н. В. Некрасов, А. В. Карташев, Н. Д. Соколов, которые “все время были вместе, по каждому вопросу обменивались мнениями и сговаривались о поведении”.
Благодаря результатам исследования Серкова перед историками Февральской революции открывается возможность раскрыть природу вхождения в ядро Временного правительства сплоченной группы масонских лидеров, определить число членов Ордена во всех его четырех составах и, наконец, обосновать центральный пункт: кто стоял во главе исполнительной власти Российской республики — руководство законспирированной организации вольных каменщиков или все-таки политическая группа, отделившаяся от союза лож “Великого Востока народов России”?
После Февральской революции от активной работы даже в Верховном Совете, не говоря о ложах, уклонялись многие из видных членов Ордена. Первое собрание Верховного Совета состоялось уже после опубликования состава Временного правительства: обсуждалась возможность воздействия на левых. Н. С. Чхеидзе, лидера Петроградского совета и члена высшего органа “Великого Востока народов России”, на этом собрании не было. Как свидетельствует Гальперн, “каждый раз затаскивать его... удавалось только с трудом”. Сам же Чхеидзе трактует отход от союза более определенно: “После революции я ни в ложу, ни в Верховный Совет не ходил ни разу — как-то сразу оборвалось... И была ли там какая-нибудь работа, я не знаю”.
При этом не следует, конечно, упускать из виду наличие “братских связей” при назначении губернских комиссаров и апробированный прием выдвижения на административные посты членов местных лож. Однако основные свои задачи Верховный Совет видел в удержании левых партий от развала коалиционной политики, воздействии на процесс заключения мирного договора, борьбе с украинским сепаратизмом и большевистской экспансией.
Незначительные попытки возродить структуры организации начались в 1918 году. Велись они в Киеве, во Владивостоке, на национальных окраинах и лишь подтвердили невосполнимость разрыва между Верховным Советом “Великого Востока народов России” и ложами на местах. Возродить российское политическое масонство мог только вновь созданный руководящий центр. Бурные инициативы исходили непосредственно от неугомонного А. Ф. Керенского, который к тому времени уже вызывал “сильное отрицательное отношение многих братьев”. Однако вскоре собрания группы российских лидеров, не связанных с зарубежными масонскими союзами, прекратились. Одни из них присоединились к ложам “Великого Востока Франции”, другие предпочли начать с 1-го градуса в союзе “Великой Ложи Франции”. Перед А. Ф. Керенским, А. И. Коноваловым, И. П. Демидовым, А. Я. Гальперном “все двери... были закрыты”, новые волонтеры не обнаруживались, и собрания этой группы прекратились.
Когда же к началу 1920 года число русских масонов в Париже оказалось достаточным для основания независимой ложи, была образована инициативная группа, получившая название Предварительного комитета по разработке плана учреждения русских лож в Париже. Еще через год возникла Инициативная группа под председательством Л. Д. Кандаурова. На третьем ее собрании было решено вновь учреждаемую мастерскую назвать “Астреей”. “За „Астреей” последовало открытие и других русских лож: „Северное Сияние” и „Гермес”, а 13 апреля 1922 года был формально основан и Временный комитет российского масонства — прообраз предполагаемой Великой Ложи”.
В 1920 — 1922 годах русские масоны одновременно входили в оба французских послушания. Но после IV конгресса Коминтерна произошел резкий переход “Великого Востока Франции” на антисоветские позиции. Возродилась идея создания русской ложи “Великого Востока Франции”.
Одновременно с созданием структур “парижского масонства” идет процесс распространения русских лож за пределы Франции. “Отдельные российские вольные каменщики оказались практически во всех уголках мира, вплоть до Конго и Таити”...
“Следует сразу же отметить особенности данной книги, — предупреждает Серков в авторском предисловии. — Это еще не обобщающий, научно взвешенный труд по истории русского масонства XX в., а лишь предварительные материалы к исследованию”. Но уже и он знаменует собой рубеж, от которого может начаться отсчет строго научных исследований о российском масонстве.
К. БЕЛОЦКИЙ.