Сын Гипербореи. Книга о поэте. Омск, 1997, 167 стр.
Книга омских филологов, составленная по материалам третьих Мартыновских чтений (Омск, 1995), являясь сборником трудов и исследований о поэте-земляке, воспринимается именно как книга. Девять авторов, работающих в разной стилистике, в разных жанрах (критические статьи, очерки, документальная повесть), создают у читателя объемный образ личности своего героя. Образ для многих неожиданный, далекий от устоявшегося. Мартынов как “ученик” великого англичанина Джона Милтона (“Еловый парадиз” Н. Мисюрова) и Мартынов в ипостаси начинающего сибирского журналиста, способного “ради заметки в пятнадцать строк идти десяток километров” (“Леонид Мартынов — журналист” Е. Петровой). А вот поэт — “молодой повеса”, “жизнеоткрыватель” футуристической Москвы взбалмошных 30-х годов (“Из ватаги омских озорников” И. Девятьяровой). Тут же и литературоведческие статьи (“Поля памяти” О. Кутминой, “Баллада о золотом легионе” В. Хомякова, “Река Тишина” С. Остудиной, “Гимн единству” И. Богданова).
Но сердцевиной книги является документальное повествование (повесть?) С. Поварцова “Вакансия поэта”. Написанное по материалам архивов ФСБ (следственное дело писательской группы “Памир”, обвинительное заключение № 122613), это произведение рассказывает о событиях весны 1932 года: аресте Мартынова, драматических перипетиях следствия по делу сибирских писателей-ориенталистов, высылке поэта в Вологду, о послессыльной омской его жизни. Во весь рост — сам Леонид Николаевич, его противостояние следователю Николаю Христофоровичу Шиварову (“Христофорычу”), в дальнейшем — многочисленным бдительным омским “христофорычам” от литературы и партии. (Кстати сказать, Мартынов был первым поэтическим “подопечным” этого чекистского “рыцаря без страха и упрека”, но не единственным: спустя пять лет “клиентами” Шиварова станут и Н. Клюев, и С. Клычков.) Основные места действия — внутренняя тюрьма Лубянки и Омск 1935 — 1937 годов. За скупыми строчками подлинных материалов допросов, документов, протоколов исподволь угадывается тревожная атмосфера страха и ожидания Большого Террора, царившая повсеместно. С. Поварцов пишет: “Сибирским литераторам крупно повезло. Будь они арестованы в 1930 году, их ждал бы неминуемый расстрел. На допросах они сознались во множестве смертных грехов. Действительно, их перечень пугающ: апология Колчака, антисемитизм „как составная часть фашизма”, проявление сибирского сепаратизма (хотя бы и в патриотической форме), своеобразный, хотя и не очень внятный ориентализм — этого вполне хватило бы для высшей меры наказания в тех конкретных исторических обстоятельствах... Не удивительно, что секретно-политический отдел ОГПУ квалифицировал сибирское литературное землячество как нелегальную контрреволюционную и антисоветскую организацию (статья 58-10 УК РСФСР. Антисоветская агитация)”.
Что спасло в те нелегкие дни будущего лауреата Государственной премии РСФСР? Внутреннее достоинство интеллигента? Его величество Случай? Как бы то ни было, очевидно, что право на свою поэтическую Судьбу поэт Мартынов обрел не в кабинетной тиши и не в президиумах...
“Бывают / Такие периоды, / Когда к словопреньям не тянет / И кажется: в рот набери воды, / А глубже молчанье не станет...” — написал он вскоре после окончания Великой Отечественной... Обстоятельствам и причинам этого вынужденного девятилетнего молчания “сына Гипербореи” посвящен очерк И. Загатовой с символичным названием “Облава 1946”. На дворе 1946-й. Только-только увидело свет злополучное постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград”. В далеком Омске в срочном порядке ищут “своих” “Ахматовых” и “Зощенко”. Как и следовало ожидать, выбор падает на наиболее талантливых, непохожих на других. В первую очередь — на Мартынова. В ход пущено все: огульная критика, подметные письма, разносы-разгромы на собраниях и секретариатах. Спешно формируется так называемое “общественное мнение”. Перед поэтом как по команде закрываются двери редакций и издательств. Немногие устояли, отказавшись участвовать в травле поэта... Но те, кто нашел в себе мужество сделать это, были с опальным Мартыновым до конца! Поражает духовная сила и самого поэта, так и не “раскаявшегося” в своих “многочисленных ошибках и заблуждениях”, и стоицизм его, пускай и немногочисленных, сторонников. “Облава 1946” интонационно и нравственно как бы продолжает начатый в “Вакансии поэта” С. Поварцовым разговор об ответственности человека перед собой и своим призванием.
Андрей УГЛИЦКИХ.